СПб. Александро-Невская Лавра

Прилично начать мне свой дневник описанием виденного мною вто­рой и, быть может, последний раз в жизни «Торжества Православия», совершавшегося сегодня в Исаакиевском Соборе. Собор был залит на­родом: то было живое море, тихо, без шума колебавшееся тем колебани­ем, когда на море видны только легкие струйки. Если в Пасху Собор вмещает, как мне говорил староста соборный, до 20 тысяч народу, то сегодня, наверное, было не меньше 15-ти тысяч, так как народ втеснился и на клиросе, и между певчими, и везде, где было место. Трогательно зрелище такой массы народа, стоящей как один человек в молитвенном духе пред Лицом Всевышнего! Не кажется особенно великолепным и Исаакиевский пред этим живым храмом; понимаешь тут нужду предста­телей пред Богом и правителей Церкви Божией — иерархов и священ­нослужителей; понимаешь даже нужду сильных диаконских голосов... Но что за трогательная и торжественная минута, когда в конце молебна

протодиакон (Пятницкий) взошел на кафедру и запел: «Кто Бог велий, яко Бог наш: ты еси Бог творяй чудеса Един!» То настала минута, единст­венная в году, когда Церковь, как Богоучрежденное Общество, торжест­венно повторяет свои Правила, положенные в основу общества,— свой Символ, и торжественно же заявляет, что все, кто не хотят держаться этих правил, отвергаются ею как не ее члены, а чужие ей, прежде ее слова сами собою уже отлучившиеся от общения с нею. Было время, когда Церковь Божия скрывалась в тиши катакомб и уединенных мест, и тогда у нее было то же знамя, что ныне, и тогда сначала ставших под это знамя, но потом изменивших ему она отлучала от себя, но тогда это свершалось так же тихо и таинственно, как таинственно было существо­вание Церкви; а теперь это совершается в слух всего мира, так как знамя Веры водружено на вид всей вселенной: не торжество ли это Православ­ной Веры? Было время, когда горизонт Церкви помрачился облаками ересей, верующие ходили в сумраке и не знали, кому и чему следовать; а теперь горизонт Церкви светел и ясен, ярко блистает на нем Крест Христов, ясно начертаны твердо определенные и неизгладимые навеки Правила Веры: не торжество ли это Православной Церкви?.. По прочте­нии Символа, Протодиакон громогласно прочел: «...сия Вера Право­славная, сия Вера Отеческая, сия вера вселенную утверди». То твердый голос Церкви, провозглашающей свои правила: нет в нем мягких нот, нежных звуков, нет надежды врагам церкви на слабость ее, малодушные уступки и сделки; веяние Духа Божия, сказавшего: «врата адова не одоле­ют ей» слышится и ощущается во время того пения. По восхвалении Бога, Зиждителя Церкви, и св. [святых] Отцов, богозданных столпов ее, Протодиакон стал провозглашать: неверующим в Бога-Творца вселен­ной, а мудрствующим, что мир произошел сам собой и держится случай­но — анафема! Неверующим в Искупителя и искупление — анафема; не­верующим в Св. [святого] Духа — анафема; неверующим в Св. [святую] Церковь и противящимся ей — анафема; непочитающим Святые иконы — анафема; изменникам отечеству и престолу — анафема! При каждом провозглашении слышалось троекратное пение слова: анафема. Боже, что за впечатление этого пения! Там, среди волн народа, посреди Собо­ра виднеется сонм иерархов (Митрополиты: С-Пбургский [Санкт-Пе­тербургский] — Исидор, Киевский — Арсений, Московский — Иннокен­тий; Архиепископы: Псковский — Василий, Виленский — Макарий, Рязанский — Алексей и Епископ Ладожский — Павел) и Священнослу­жителей: то Богом воздвигнутые, поседелые в своем служении совре­менные хранители Веры и Церкви и руководители народа; оттуда, как будто от лица их, слышится голос невидимых певцов, подтверждающий голос Церкви, отлучающий несчастных, уже отлучивших себя самих; но то голос, растворенный печалью и любовью: то рыдающая мать, отвер­гающая своих недостойных детей, но еще не без надежды для них: им вслед звучит нота материнской любви, без слова зовущей их опять на

лоно матернее: не опомнятся ли несчастные, не тронет ли их скорбь матери, не оглянутся ли они на свое положение и не познают ли весь ужас его? Без слез, без рыданий невозможно было слышать это трога­тельное: анафема, так чудно петое трио из двух теноров и баса. Я думал, что вслух разрыдаюсь: слезы душили меня; и не я один, много я видел плакавших. Это чудное, и грозное, и любвеобильное анафема еще зву­чит у меня в ушах, им полна моя душа, и я плачу в сию минуту слезами умиления. Да не умрет у меня в душе эта минута «Торжества Правосла­вия» — там, на далекой чужбине! Да воспоминается она мне чаще и да хранит непоколебимым в вере и надежде среди волн угрюмого и мрач­ного Язычества! Не услышать мне, быть может, еще в жизни это пение и не увидеть этой минуты: а как бы хотелось! Для нее одной — этой минуты хотел бы каждый год переноситься в Православную Россию! — После анафемы провозглашена «вечная память», пропетая хорами мит­рополичьих и Исаакиевских певчих: царям — греческим Константину, Елене и друг., нашим — Владимиру, Ольге и проч., патриархам — восточ­ным и нашим, митрополитам и проч.; заключено многолетием: Царю, Св. [святейшему] Синоду, Митрополиту Исидору — первенствующему Члену Синода, восточным Патриархам, причту и всему православному народу, и наконец песнью: «Тебе Бога хвалим!». Народ хлынул из Цер­кви, но сколько еще осталось молящихся там и здесь у образов и прикла­дывающихся к образам,— и как молятся! Видно, что человек весь погру­жен в молитву; проходя, боишься нарушить эту его минуту. Жива вера на Руси! Живо и действенно Православие,— и широкий, царский путь ему на Земном шаре!

1871 г.