День именин Высокопреосвященного Исидора

Только что кончилась литургия (одиннадцать часов утра), совершен­ная Высокопреосвященным, ныне восьмидесятилетним старцем, Исидо­ром в сослужении Преосвященного Варсонофия Старорусского, шести архимандритов, новгородского протоиерея и трех иеромонахов,— все­го служащих было двенадцать. Я был в числе служащих. Литургия совер­шалась в Крестовой Церкви; началась в восемь часов. Невыразимое умиление, невольно слезы просятся на глаза,— видеть благоговейное служение маститого иерарха и помышлять, что это, конечно, последняя литургия, совершенная с ним, в день его Ангела. После литургии был молебен Пресвятой Богородице и Преподобному Исидору, после многолетия ему, разоблачившись, в мантии он вышел благословлять народ.

В четыре часа. Сейчас с обеда от Митрополита. Обед был на девя­носто пять персон (по восемь рублей на каждого, кроме вин; прислуга и посуда официантские). Был весь Святейший Синод, Обер-прокурор, Зуров (немного опоздавший), старейшие профессора Академии, Се­минарское и Училищное начальство, главные лица по Синодальному управлению, двадцать два архимандрита, немало почетных протоиереев и прочих. Обед начали в два часа. Видел в одном фокусе собранное все — главное по Церкви Русской. До обеда Владыка был с главными гостями в гостиной, прочие толпились в зале. Во время обеда Владыка провоз­гласил здоровье «Императора, Императрицы и всего царствующего до­ма», кое-кто слабо вскрикнул «ура». Потом Обер-прокурор сказал тост за Владыку, пропели «многая лета»; затем Владыка — «за членов Святейшего Синода» — тоже «многая лета»; последний тост сделал Владыка за гостей — опять пропели «многая лета». Коньяк и ликер разносили, когда встали из-за стола; за столом же после шампанского подавали еще «Токайское» (венгерское). По выходе из-за стола гости почти тотчас же стали про­щаться.

11 часов вечера. Согласно обещанию, данному Д. [Дмитрию] Дмит­риевичу, в пятом часу отправились к его знакомой, Александре Филип­повне Николаевой. Барыня, по-видимому, хорошая; три дочери в Смольном, желает собирать на Миссию, показывает, по-видимому, родст­венное расположение к Д. Дмитриевичу (она крестовая сестра его),— чего же больше? Посмотрим, что будет дальше.— Заехали к Никандру Ивановичу Брянцеву; встретили желающего креститься еврея, какого- то изобретателя по части механической арифметики, и Николая Ивано­вича Григоровича, биографа князя Кушелева-Безбородко. Никандр Иванович, по обычаю, потопил в потоке речи. А Дмитрий Дмитриевич, выходя, молвил: «Какие все хорошие люди». Счастлива юность и не­опытность! Впрочем, Никандр Иванович авось-либо достанет от каких- то благотворителей прибор или два священных сосудов.— Всякому своя натура; и у Никандра Ивановича, должно быть, именно такая, чтобы быть еврейским миссионером в Петербурге. И нужно удивляться и скло­няться в почтении, что он, при множестве своих дел, находит время и смысл заботиться о Японской Миссии. Моей натуры и сил не хватило бы для того. Я весь гвоздем засел в одном, и, кроме одного, нет ничего. Узко и мелко! Да что делать? Иначе распустишься в ничтожестве, как мыло в воде.

Февраля 1880. Вторник

Утром тщетно прождал Груздева, чтобы сдать ризы икон для почист­ки и серебрения. На досуге сделал визит к соседу о. Аркадию, бывшему настоятелем Рославленского монастыря после о. Феодора. В десять ча­сов отправились с Дмитрием Дмитриевичем в Новодевичий монастырь. Был еще Киевский о. Полихроний. Дело об иконах, старье-облачениях. Пробыли до пяти часов; немножко тягостно. Вернувшись в седьмом часу, писал письмо к графу А. Д. [Александру Дмитриевичу] Шереметеву.

Февраля 1880. Среда

Утром пришел старик Вишняков, портной; должно быть, больше по привычке, или для говору, хочется, чтобы и я не ушел от его рук; обещал­ся заказать ему хороший подрясник. В начале девятого часа отправился к Николе Морскому, чтобы побыть у Яхонтова, который встретил очень радушно; его супруга тоже. Когда показывал мне свой кабинет, подана была ему телеграмма,— оказалось приказание Митрополита отслужить благодарственный молебен по случаю избавления Государя от опасности при новом покушении вчера вечером. Здесь я только что узнал об этом покушении — уже пятом на жизни Государя: злоумышленники хотели взорвать Государя во время обеда, причем восемь человек из караула убито и сорок пять ранено: взрыв был из подвала, взорвал над ним находящуюся дворцовую караульную, но над караульной находящуюся царскую столовую немного только повредил: Государь на этот раз поче­му-то замедлил к обеду на двадцать минут, почему опасность его нисколько не коснулась: взрыв был в двадцать минут шестого часа и такой сильный, что весь дворец потрясся. Все эти подробности я слышал уже в речи Митрополита на молебне в Исаакиевском Соборе, куда отправился из Никольского Собора, по осмотре с о. Яхонтовым прекраснейших икон в алтаре Нижней Церкви, а также по осмотре Верхней Церкви — удиви­тельно роскошно отделанной... Дорогой в Исаакиевский Собор купил бюллетень о вчерашнем покушении (10 копеек листок) и газеты, где в «Новом Времени» глухо сказано, будто вчера был взрыв газовых труб в Зимнем дворце; бюллетень же уже перепечатка из «Правительственно­го Вестника». В Исаакиевском Соборе собрались на молебен три Митро­полита, четыре архиерея, несколько архимандритов (я в том числе) и духовенство Собора. Народу было почти полный Собор. Вышедши на амвон, Митрополит Исидор со слезами на глазах, едва удерживаясь от рыдания, сказал краткую речь, начав: «Вот, братия, новое ужасное не­счастие постигло нас», и затем рассказал, как злоумышленники вчера произвели взрыв. Упомянув, что Государь почему-то опоздал к обеду, Владыка сказал: «Но вера напоминает нам:,Ангелам своим заповесть о тебе, хранити тя“,— Они и удержали его». Во время речи оба Митропо­лита стояли полуобращенными к говорившему. Из священнослужащих Оболенский — протодиакон и о. Вениаминов пытались плакать; из мо­лящихся некоторые плакали, особенно женщина, стоявшая за мной,— После службы, у Алтаря виделся с К. Д. [Катериной Дмитриевной] Свер- беевой. Приехал домой в карете с чередным архимандритом, соседом Аркадием.— Вечером были у меня Н. П. [Николай Петрович] Семенов и Цивильков. Первый — добрейший из сенаторов и потопляет в речи; из рассказов его особенно печально, как один наш академик-немец, прожи­вая, вопреки уставу Академии, издал Санскритско-Немецкий Лексикон, на что наша Академия Наук издержала сто тысяч (!), между тем как лексикон с множеством ошибок, и Академия предпринимает другое, сокращенное издание его, которое тоже обойдется во много тысяч, а того же жучка, поедающего хлеба в России, Академия и не думает иссле­довать; немцы все, бременящие даром Россию! — Ну же и времена в России, судя хотя бы по вчерашнему и сего-дняшнему дню! Поскорей бы в Японию!

Февраля 1880. Четверг

Утром Киевский иеродиакон о. Полихроний привел тенора хора Вы­сокопреосвященного Филофея, Григория Семеновича Бережнецкого. Мне очень понравился; весьма приличный и скромный. Не знаю, устроится ли поездка его в Японию. Пришел потом японский студент, изучающий военную топографию, князь Мадено Коодзи, виденный мною теперь в первый раз. По-видимому, дельный молодой человек. Немножко запоздавши за ним, отправились с Дмитрием Дмитриевичем к протоиерею Яхонтову, согласно вчерашнему приглашению, на обед. Он и матушка приняли и накормили совершенно по-родственному. За столом была их младшая дочь, девушка двадцати шести лет, стриженая и кончившая все женские курсы, имеющая ныне школу в пятьдесят мальчиков; Дмитрий Дмитриевич говорит, что нигилистка,— В пять ча­сов с четвертью были у графа Путятина; нашли уже тоже приглашенных на обед Ивана Ивановича Демкина и Федора Николаевича Быстрова. Скучновато было. После обеда читали письма и молитву Высокопре­освященного Филарета Московского, которые граф и согласился отдать для напечатания. По уходе сотрудников и Дмитрия Дмитриевича я остался ночевать. Ольга Евфимовна играла на фортепьяно, потом болтали с Евгением Евфимовичем, причем он, по обычаю, забрасывал старыми книгами; между прочим, показал историю Пуффендорфия, напечатан­ную при Петре Е

Февраля 1880. Пятница

На обратном пути от графа заехал к Груздеву — серебрянику, а по приезде домой сдал посланные от него для поправки серебряные и прочие ризы с икон, кадила, кресты и прочее.— Зашел о. Феодорит, афонский архимандрит, которому Высокопреосвященный Исидор велел передать икону Преподобного Пелусиота в благословение Афону; взамен ее о. Феодорит прислал мне вчера еще две иконы, писанные на Афоне. Он-то и постригал на Афоне моего бывшего келейника Михайлу и очень огорчился, когда я сообщил ему, что Михайла во Владивостоке уже женился.— Пришел на секунду секретарь Владыки показать бумагу о награждении Орденом Владимира третьей степени. В двенадцатом часу зашел цензор, о. Иосиф, чтобы вместе ехать в Университет на публич­ный акт. Приехали во время молебна в университетской Церкви — бла­годарственного. Служил университетский протоиерей Солярский и профессор Василий Гаврилович Рождественский; певчие были киев­ские, в числе которых я заметил и Бережницкого. Молодежь толпилась везде массами, но Церковь далеко не была полна молящимися; впрочем, стоявший около меня, видимо, студент, молился очень усердно. По окончании молебна, на котором превосходно было спето «Тебе Бога хвалим», все собрались в университетской зале, которая битком и на­полнилась публикой и студентами. Хоры вокруг всей залы также полные были студентами. В зале прямо против входа между двумя колоннами огромный портрет Императора; перед ним подковой красный стол, отверстием обращенный к публике — для профессорского персонала Университета с приколотыми бумажными надписями, чье место; посре­дине зеленый стол, на котором приготовлены были золотые и серебря­ные медали и за которым сидели самые почетные посетители; на этот раз — Преосвященный Гермоген и попечитель Учебного Петербургского округа — князь Вяземский; затем следовали сначала кресла (плетеные), потом стулья для публики. В полукружии между красными столами и зеленым немного в стороне направо от входа стояла кафедра. Вошедши, все встали, и певчие на хорах пропели «Коль славен», после чего, когда сели, вышел профессор и с кафедры прочел (очень торопливо) отчет о времени с 8-го февраля 1879 по 8-е февраля 1880. Сначала об утратах лиц за смертию, потом — хозяйственную часть и учебную; преподаватель­ский персонал из 91 человека, тогда как по штату положено 83; студен­тов ныне больше 800 человек, между тем как в 1861 году было менее 400; показано было на доске в рисунке, как шло постепенное возрастание, за исключением времени от 1871 до 1875 года, когда черта не возвысилась; тут же четыре черты показывали процентное содержание студентов четырех факультетов. В заключение сказано о работах профессоров вне их прямых обязанностей — в «Журнале Министерства народного про­свещения» и прочее.— По прочтении отчета профессор Ламанский про­чел речь о причинах силы турок в Европе в ХГѴ-ХѴІІ веках. Латиняне тогда угнетали Православный Восток, Византийский же престол был слаб защищать; поэтому и сами греки и сербы, болгары скорее желали турок в Европе, чтобы иметь защиту против Запада и прочих. Ламан­ский, смачивая горло водой, читал свою речь очень одушевленно, но довольно монотонно, и сидевшие налево от меня генералы погрузились в сладкую дремоту. По окончании речи, щедро награжденной аплоди­сментами, вышел профессор Фамицын и прочитал, кто из студентов и какими сочинениями заслужили золотые и серебряные медали. Это была самая интересная часть акта. Говорилось, с какими девизами и какого достоинства сочинения были поданы, причем читалась рецен­зия их. Девизы были характерные; на вторую золотую медаль с начала чтения было сочинение с девизом: «Дела не испортишь, мастером не будешь»; еще девиз: «Полюби нас черненькими» и прочие (так и в чте­нии было). Сколько внушающей, трогательной скромности показывают такие девизы! — Первую золотую медаль получил Владимиров, которого в рецензии расхвалили донельзя: «Виден навык к юридическому мышле­нию» и прочее; приличный молодой человек, скоро вышел, получил медаль из рук Преосвященного Гермогена, сделал наклонение головы, ушел за массу студентов; второй сделал поклон потом профессорам; следующие подражали ему. Больше всех аплодировали первой золотой медали по физико-математическому факультету,— как видно,— за трудность самой темы, что-то о равновесии твердых тел при разных состояниях жидкостей, причем приведены были формулы из высшей математики; весело было смотреть на получение одной серебряной медали двумя студентами за сочинение, как видно, напечатанное вместе; мило они вышли и получили медаль, передав друг другу при рукоплесканиях и улыбке их самих.— Аплодисментами награждены все получившие меда­ли — семнадцать человек.— Пред окончанием пропето было с хор киев­скими певчими «Боже, Царя храни!» Вяло пропето и прослушано. При выходе старался узнать имена более замечательных профессоров; видел Чебышева — математика и прочих; между прочим, и сам прослушал ре­цензию: х. ц. в. ч. ф. с. д.—«Наука — на своих ногах», вследствие чего извозчика нашел уже за Зимним дворцом. У Федора Николаевича, в Инженерном, О. П. [Ольга Петровна] накормила обедом и напоила кофеем. Пришел Николай Якимович Шестунов, штурман, отправляю­щийся в Японию; симпатичный молодой человек, дал ему адреса В. И. [Веры Ивановны] Анненковой, С. Г. [Софьи Гавриловны] Чеботаре­вой,— Вернувшись домой, сходил в баню, чтобы вылечиться от скопив­шейся простуды и боли в правом боку.

Февраля 1880. Суббота

Вчера получено было восемь писем по городской почте. Между про­чим, конфиденциально — Ненарокова об О. Евфимовне. И до сих пор не дает покою этот господин! — Поехал утром по письму Барсова в Знамен­скую Церковь за пожертвованием. Много и хорошего — Евангелие, хотя и бронзовое, утварь. Староста — рыжий, видно, из простых. Вернув­шись домой, вместе с встреченным Дмитрием Дмитриевичем, застал запись, а потом и самую личность И. В. [Ивана Васильевича] Махова. Курьезный господин, хвастун во все сани; о. Митрофан, библиотекарь, между тем прислал из библиотеки проповеди Никанора.— Чай — для Ма­хова и о. Митрофана.—Акафист, читанный самим Владыкой Исидором; я поспел только к Евангелию. Страх Новодевичьего монастыря быть взорванным 19 февраля и наказ чрез Дмитрия Дмитриевича взять мис- сийские вещи.— Около двух часов завтрак у Михаила Дмитриевича Свер- беева по приглашению Катерины Дмитриевны Свербеевой.— Господин из Варшавы: отзыв самого Государя: «Один поляк — хорош, два — заго­вор, три — один доносит».— Бледная Марья Вячеславовна, жена Михаи­ла Дмитриевича. На всенощной был в Крестовой. После всенощной прочел фельетон в «Новом Времени», сегодняшний,— «Религиозное вра­чебноведение и адвокатура»,— о почетном члене Академии — Евгении Попове и цензоре о. Иосифе.

Февраля 1880. Воскресенье

Никогда не был в таком скверном расположении духа, как сегодня целый день. Этот дурак Степан вчера вечером жарко натопил обе печи и закрыл трубы рано, отчего я ночью угорел, и. если бы не проснулся в первом часу и не открыл на всю ночь окно, то, быть может, и совсем не проснулся бы. Утром, в шестом часу, пошел гулять по аллее на морозе, чтобы проветрить угар, тем не менее голова болела целый день. На обедню пошел в Николаевскую Единоверческую Церковь: пение стран­ное: на «Достойно» выходят оба клироса на средину Церкви: сообразно было бы выходить на «Тебе поем», или каку них «Поем Тя»: для диакона на амвоне небольшое четвероугольное возвышение, мешающее ходить свяшеннослужащим: для поклонов в землю — подручники, мешающие молиться: проповедь из Иоанна Златоуста по-славянски диакон полу- пел,— по новости впечатление довольно хорошее, как будто отчитыва­ют покойника: перед причастием дают крест целовать и выходят с чашей на край авмона — нехорошо: в конце обедни, давая крест, священ­ник прежде каждого перекрестит крестом. Был молебен за Царя; на молебне певчие стояли посредине Церкви и пели весь канон,— После богослужения священник Алексей Петрович Соловьев пригласил к себе на закуску и обещал из Церкви сделать пожертвование в Миссию. После я отправился в Гуслицкую часовню просить на Миссию (уж как же опро­тивело это попрошайничество, притом так малоплодное!). Главного иеромонаха о. Гедеона не застал, карточку оставил. Зашел в Казанский Собор приложиться к иконе Божией Матери. Оттуда — в Певческую капеллу на духовный концерт. Был и Феодор Николаевич с о. Петром,— Яхонтов, Лебедев — П. А. [Петр Александрович], кажется,— завсегдатель концертов, на том основании, что и сам, мол, композитор. Пели, как всегда, чудно: впрочем, бахметевское все — скучно. Возвращаясь, не на­шел места в карете, поэтому взгромоздился на карету и оттуда глазел на гуляющих по Невскому. Вернувшись голодный, пообедал объедками от обеда Дмитрия Дмитриевича и Степана, напился зеленого чаю; следует ехать к Посьету и Путятину, но никуда не поеду — надоело! Умереть бы, или — в Японию.

Февраля 1880. Понедельник

Хорошо, что не пошел вчера вечером в город; по крайней мере, отдохнул и встал сегодня совершенно здоровый. Утро ясное; в семь часов уже светло, так что можно читать без свечи. Но что за время теперь в Петербурге! Эти беспрерывные покушения на жизнь Государя какую-то панику и уныние нагоняют на всех. А впереди еще что — Бог весть! Поскорей бы в Японию, чтобы глаза не видали и уши не слышали всего этого сумбура, в котором все равно ничего поможешь... (семь с половиной часов утра).

Привезли ящик икон и куль старых облачений от Знаменья. Вслед за тем пришел рекомендованный о. Исаею живописец Барков — развел ру­ками, посмотрев на иконы — все почти не годны для возобновления; я думал — старые доски годны, а он говорит, что новая доска стоит 30 ко­пеек и на ней написать новую икону легче, чем на старой доске; придет­ся почти все бросить в печь или отдать кому; я отобрал было ему шесть икон; он за переписку их положил двадцать пять рублей, тогда я дал ему только две поправить. Уехал кА. Г. [Андрею Григорьевичу] Ильинскому спросить, пришло ли дело о Миссии из Государственного Совета в Синод; еще не пришло — на подписи у министров и членов Экономиче­ского департамента. Заехал к Феодору Николаевичу, где трактовали о нынешнем скверном положении дел в России,— речь общая у всех.— В Череменецкую часовню на Моховой.— К графу Путятину. Он только что вернулся из Государственного Совета, поздравлял с окончанием дела, рассказывал о коменданте Дворца в элеваторе среди двух этажей в момент взрыва, на три четверти часа, о найденном еще динамите, бес­паспортных, проживающих в подвалах Дворца, и прочее и просил прийти вечером поговорить с Евгением об ускорении сватовства.— Дал для передачи Митрополиту просфору из Вифлеема от Митрополита Анфима, вынутую в Рождество за здравие Митрополита. Вернувшись, перечитал сегодня купленные газеты и в седьмом часу отправился к Митрополиту передать просфору. Владыка в разговоре, между прочим, спросил, в чье имя будет престол в предполагаемом храме? — «Главный во имя Воскре­сения Христова, предельные — один во имя Введения Божией Матери, другой хотелось бы во имя Первоверховных Апостолов Петра и Павла, или во имя Преподобного Исидора».— «Нет, уж лучше во имя Апостолов Петра и Павла. В таком случае запрестольные иконы нужно заказать»,— и посоветовал обратиться к Пошехонову, который сам единоверец и пишет в строго византийском стиле. Зашла речь, между прочим, об о. Анатолии, я стал хвалить его и сказал, что его непременно нужно уволить в отпуск. «Да нужно бы сделать его хоть игуменом».— «Нет уж, я буду просить, чтобы ему дали сан архимандрита».— «Пред отъездом тебе нужно будет взять об этом указ».— При речи о постройках рассказал, как в Мингрелии из одного бревна вырубают только одну доску и из таких досок есть построенные целые домы, разумеется, не дешевые; между прочим, показал присланные ему о. Владимиром две фотографии буд­дийских идолов и девушки в дзинрикися. При речи о теперешнем смут­ном в России времени и моем упоминании, что даже Новодевичий мо­настырь угрожают взорвать, Владыка рассмеялся и рассказал, как, когда он еще был ректором в Орле, тамошняя игуменья встревожилась слуха­ми о комете и как он успокаивал ее шуткой, что действительно комета сметет монастырь. «Ну кому нужно баб пугать?» И позволил мне передать его разговор игуменье.— В девятом часу вечера отправился к Дмитрию Яковлевичу Никитину, у Сергиевского Собора, по зову его на товари­щеское собрание. Было мало гостей. Между прочими, Леон. А. Павлов­ский, которого я уже спустя полвечера только узнал; мне казался кто-ни­будь из молодых священников.— Горский и Певцов засели в ералаш; прочие толковали о нынешней сумятице в городе. Доктор Орлов и анек­дот о казаках и калиб гардии (кавалергардах). Скучновато было.— В две­надцать часов ушел к графу Путятину ночевать. Накормили ужином, и с Евгением мы проболтали почти до четырех часов. Отец хочет, чтоб он женился по его выбору, и потому немедленно объяснился с невестой (Марией Васильчиковой); сын вправе поступать в этом деле неторопли­во; но больно горд он и резок с отцом, а я меж двух огней.— Показывал два кубка — Петровский, данный Петром I одному из их предков, и под­несенный сослуживцами графу Евфимию Васильевичу по экспедиции в Японию. Теперь между детьми графа идет раздел имущества — и Ольга Евфимиевна хочет доставшиеся ей золотые и серебряные вещи отдать в Миссию или передать в пользу Миссии; я удерживал ее сегодня днем от того.

Февраля 1880. Вторник

Утром во время чая говорили с Евфимием Васильевичем касально женитьбы Евгения; пришел и сам Евгений, и побранились почти отец с сыном; первый вскипел, что Евгений не хочет так быстро и решительно идти к цели, как требует он. Но Евгений положительно прав. После уезда отца он, бедный, заплакал.— Когда пришел домой, сначала явился Мадено Коодзи, при нем инспектор Семинарии Петр Иванович Нечаев — земляк, зашел от Митрополита; потом пришла еще Прасковья Никола­евна Вестли, после того, как мы с князем японским пообедали монастырской трапезой, причем он рассказывал о жизни топографов на практических съемках («солдат» и «ухо сам себе откусил»). Бедная Вестли, как видно, мыкает горе. Рассказы ее о «папаше» очень подозрительны. Так-то вре­дит людям нынешнее верхоглядство! И она, оторванная от своей среды, гибнет, и муж, сочетавшийся с непринадлежащею к его среде, погиб. Вечером поехал на Петербургскую во 2-ю Военную гимназию к П. А. [Петру Александровичу] Лебедеву, которого жена Марья Михайловна сегодня именинница, что узнал от Нечаева. Были: Иван Васильевич Рождественский — член Синода, Павел Васильевич Рождественский — протоиерей Николаевского института (кажется, брат первого), Кап. В. [Капитон Васильевич] Белявский, сын Мих. Измайлов. Богосл. [Михаила Измаиловича Богословского] — чиновник, какие-то две дамы и я. Скучно было. Иван Васильевич рассказал о даме, сегодня бывшей у него: «Если закроете Церкви (в Московской епархии), я сделаюсь редстокистской»,— и как он пристыдил ее,— о чуде от Иверской Божией Матери с протес­тантом-полковником (внезапно при поклонении выздоровел от постре­ла и ревматизма),—об угнетении бароном православных латышей на Эзеле (Церковь в конюшне),— о бывшем миролюбии шести законоучи­телей в дворянском полку (две муллы). До ужина уехал. Разнокалибер­ные стаканы к чаю, грязный виноград, ужин с подаваньем с правой руки,—три тощие блюда, осунутость, быть может скряжничество, вооб­ще — невеселость жизни сказалась во всем этом.— С Капитоном Василье­вичем, довольно хвастливым, мы доехали до Зимнего дворца в первом часу ночи.

Февраля 1880. Среда

Утром — немножко скуки с Дмитрием Дмитриевичем. Псаломщик (или послушник Лосев) был, пришел проситься в Миссию; к сожалению, совсем неученый. В десять часов Дмитрий Александрович Резанов при­нес фотографии своего плана византийского храма. Прекраснейший молодой человек; жаль, что в их семействе двое больных — младший брат его и сестра, оба в чахотке.— Пришел о. Иосиф, цензор, с статьей в «Новом Времени» против него и своим ответом; автор статьи Лесков — недобросовестный человек; грязный намек его на куплеты непристой­ного свойства по поводу о. Иосифа — положительная клевета на послед­него. Владыка звал для объяснения о. Иосифа и требовал для просмотра брошюру Попова. Владыка — вот человек, стоящий на почве. О. Иосиф объясняет это примером. «Если сказать ему: „Сегодня 13-е число¹¹, он и тут возразит: „Ну вот"; — да ведь вчера было 12; „А ну разве'¹¹,— промол­вит он и тогда. Совершенно верно. „О. Анатолию нужно здесь полечить­ся, у него ревматизм¹¹».— «А вот доктора скажут, что ему не нужно опять в Японию ехать, он и останется здесь».— «Да его, Владыка, так же, как меня, палкой не прогонишь из Японии»... В четыре часа пришла Вера Федоровна Герц и проболтала битых три часа. Вот идеальная, образцо­вая «болтунья-лгунья»! По ее рассказам, она и А., бежавший из Йокоха­мы от долгов — сущие ангелы, а все прочие люди — Пеликан. Струве, моряки, Савченко (Петр Николаевич) — ужасные, неблагодарные. Мне чуть тошно не сделалось от ее болтовни, и я стал терять всякое терпение и безмолвно уставился лишь на поднос с чайным прибором. Учащенные приемы такой болтовни могут просто с ума свести. Вчера одна доктор­ша, сегодня другая, и все жалоба, и все ложь,— нужна баня! — В восьмом часу отправился к графу Путятину, чтобы передать Ольге Евфимовне фотографии плана Резанова в слабой надежде, что, авось-либо старик граф будет побужден собирать на храм, тогда бы, конечно, план Резано­ва мог быть осуществлен. В девятом часу был у Желобовского, прото­иерея Кавалергардского полка. Застал там, между прочим, заседание «Комитета Общества Вспомоществования Бедным Студентам Духовной Академии». Просматривали список членов, внесших и еще нет деньги; невнесших члены Комитета разбирали себе — кому удобней получить деньги. В это время хозяин — казначей Общества — и рассаживал других гостей играть в карты, и занимал их, и вместе участвовал в работе Комитета, давал книги для подписи. Это смешение дела с бездельем и нравилось, и не нравилось: дело лишено было сухости, но в то же время и за прочность его, по-видимому, нельзя твердо ручаться. А дело, собст­венно, весьма плодотворное: сколько бедных умных людей получат воз­можность быть полезными Церкви и Отечеству! — П. П. [Павел Петро­вич] Заркевич часто приглашал сопутствовать ему к закуске. Е. И. [Евграф Иванович] Ловягин флегматически осторожно играл в преферанс, при­чем, однако, и ремизился; его визави — гений в игре — тоже ремизился по молодости. А. Г. Вишняков расспрашивал об Японии и Богомолове. Придворные певчие превосходно пели; старик — тенор поражал своей чистотой и силой. Много табачного дыму. За ужином, за который сели в первом часу, радушный хозяин и хозяюшка, ходя вокруг столовой, одушевляли веселостию; старик Гиляровский и Щапин смешили остро­тами. В. В. [Владимир Васильевич] Никольский, инспектор Лицея, серь­езничал. После ужина еще некоторые засели играть в карты, другие пели или уходили; так как мой крест хозяином был спрятан под замок, то я едва в начале третьего часа ушел; но истинно доволен был вечером — так все было радушно, просто, непринужденно и весело. В половине третьего пришел к Путятину и лег спать, с сожалением узнавши, что самовар был на столе в ожидании меня до двенадцати часов.

Февраля 1880. Четверг

Вставши в девятом часу, за чаем слушал соображения графа Евфимия Васильевича о мерах, которые следовало бы принять в теперешнее смут­ное время. Одна из них очень разумная: «Дать свободу печатать что угодно, а между тем правительству привлечь лучших писателей и чрез них самому издавать несколько весьма дельных газет и журналов, кото­рые пустить возможно дешевле, почти за ничто, и в которых опровер­гать все нелепое и учить истине — и религиозной, и гражданской». «Так отчего же вы не предложите эту меру в Государственном Совете?» — «Да разве это можно? Чуть кто-нибудь скажет что новое, председатель оста­навливает — это-де не относится к делу,— Государственный Совет не имеет инициативы»... В одиннадцатом часу утра вернулся домой.— Получил письмо от Бережницкого, что он по непредвиденным обстоя­тельствам не может ехать в Японию.— Сходил в баню и просидел дома, читая газеты и прочее.

Февраля. Пятница

Утром Дмитрий Дмитриевич рассказал о вчерашнем разговоре с Бе- режницким, в котором оказался плохим дипломатом,— потом повез в Новодевичий тюк старого облачения из Знаменской Церкви. Щурупов приходил получить двадцать три с половиною рубля за фотографии плана и сказать, что неудобно устроить три престола подряд,— тесно будет. Нужно будет поговорить с Владыкой.— О. Евгений, сосед, за­шел,— настоятель Новгород-Северского монастыря (Черниговской гу­бернии),— земной поклон от его страны Миссии! — О. Александр Касаткин завернул и пусто поболтал. О. Исайя принес показать пропечатанную в сегодняшнем номере «Голоса» награду Владимира 3 степени. После обе­да побыл у Путятиных, потом у Федора Николаевича, где был и Дмит­рий Дмитриевич. Получил там корреспонденцию из Японии, где, между прочим, письма Якова Дмитриевича, о. Павла Савабе и П. [Павла] Ниц- цума. Жаль, что бесследно обокрали о. Анатолия на 700 ен. Дмитрия Дмитриевича убедили ехать в Японию священником на судне с преступ­никами, что для него будет полезно для практического знакомства с людьми, особенно в сообществе такого человека, как Митрополов. По­следний был сегодня у меня после обеда и чрезвычайно поправился — такие светлые глаза, симпатичное лицо и умная речь.— По возвращении домой в семь отправился к Владыке с фотографиями храмового плана. Он не позволил переместить придельные алтари, сказав, что для служе­ния не тесно будет, иконы же можно сделать уже. Советовал мне взять деньги, собранные им на храм, так как Лавру угрожают поджечь и огра­бить. «Если Лавра потерпит разграбление, то пусть вместе погибнут и миссийские деньги, не до них будет».— «Да Лавра-то потом может попра­виться, а Миссии трудно»... «Придется в таком случае раньше из города возвращаться, между тем как до сих пор приходилось иногда во втором и в третьем часу». «Вот это и нехорошо — я не знал этого».— «Да ведь мне приходится бывать в таких домах, где собираются люди ученые, почтен­ные,— притом у меня есть для позднего ночлега комната у графа Путяти­на».— «Все-таки нехорошо; хороший монах скажет: „Мне нужно вовремя возвращаться'¹»... «Правда это»,—невольно должен был согласиться я, беря прощальное благословение.— Послушал рассказы о. наместника в секретарской; охотник рассказывать он. Вернувшись к себе, застал Ивана с коробкой книг и вещей от графини Ольги Евфимовны и получил приглашение от соседа о. Евгения выпить стакан чаю, после чего взял от него сегодняшний «Голос», где напечатан «Указ Правительства Сенату об учреждении в Санкт-Петербурге верховной распорядительной Комис­сии по охранению государственного порядка и общественного спокойст­вия, с назначением главным начальником оной графа Лорис-Меликова, которому и дана совершенно диктаторская власть». О, temporal*

Февраля 1880. Суббота

Какая мелочь событий! Дотянувши до вечера, едва помнил, что было с утра. Такая мерзкая, отвратительная жизнь может быть только при неимении настоящего дела. Для чего я тяну здесь изо дня в день? И сам скучаю и бездельничаю, и в Японии по Церкви идет расстройство и ждут меня. Форма заела. Старье, рухлядь все в России: не диво, что и бунтуют. О. как многое нужно переменить и улучшить! Не живем и действуем мы — прозябаем! А тут паника, сумбур... не диво! Э-эх! Горько, обидно, жалко! Лесть, гнусность, чаянье живой воды везде между строк... Сегодняшние газеты стоит сохранить для воспоминания потом.— Потянем лямку... Утром о. Исайя с крестом,— в <...> решили, и другую Церковь ему, не Коодзимаци, названную, по вчерашней корреспонденции, Богоявлен­ской.— Он пригласил на Акафист, который будет читать сам Владыка.— Побыл у Щурупова и сказал, что Владыка не позволил вынести приделы в Церковь.— После обеда ходил по иконным лавкам, чтобы найти икону святого Феодора Тирона для подарка завтрашнему имениннику Феодо­ру Николаевичу; не нашел и потому купил в Г остином икону Т ихвинской Божией Матери в серебряном окладе, довольно благолепную (за десять рублей). Проходил все время пешком в холодной рясе, так как была оттепель — На всенощной был в Крестовой — продолжается часа два с половиной; на «реках Вавилонских» пели хоровое,— не особенно понра­вилось.— Как все поздравляют с «Владимиром 3 степени» — вот нашли- то радость! Вернувшись, читал накупленные сегодня газеты. Скверно в России! И скоро ль будет лучше?

Февраля 1880. Воскресенье

Однако Дмитрий Дмитриевич прескучный — придет, сядет, молчит. И неисполнителен он — по-японски учиться бросил, письма Филарета к Путятину полторы недели, как взялся переписать — всего несколько