Ii . Из стенограммы совещания по вопросам пропаганды

В УПРАВЛЕНИИ ПРОПАГАНДЫ И АГИТАЦИИ ЦК ВКП(б)

18 апреля 1946 года

 

Жданов. Товарищи, нам предстоит доложить в Центральный Комитет план мероприятий по значительному улучшению работы в области агитации и пропаганды и по укреплению аппарата агитационно-пропагандистской работы…

Здесь собрались товарищи, возглавляющие определенные отрасли агитационно-пропагандистской работы… Следует вкратце сказать о состоянии, то есть оценке обстановки на данном участке и [представить] программу или план, причем программа или план должны быть доложены с точки зрения основных задач всех композиций, ибо все композиции плана должны исходить из указаний товарища Сталина, которые были даны в связи с поручением о плане. А указания товарища Сталина исходят из признания работы в области идеологии как работы, имеющей серьезные недостатки и серьезные провалы. Товарищ Сталин предложил все мероприятия по улучшению построить, исходя именно из характеристики состояния работы как работы, страдающей крупными недостатками.

Основной вопрос, который сейчас должен пронизать всю композицию плана, заключается в значительном укреплении партийного руководства различными областями идеологии, ибо совершенно очевидно, самотеком этих недостатков не исправишь, и указания товарища Сталина исходя из того, что лечение недостатков работы на идеологическом фронте должно идти отсюда сверху, из аппарата ЦК. Отсюда необходимо усиление руководящего влияния партии на все отрасли идеологической работы. Вот почему я прошу товарищей во второй части своего сообщения изложить свое кредо по линии того, как следует организовать и обеспечить партийное руководство в данной области, перечислив, конечно, основную тематику…

Владыкин. Хороших и крупных значительных произведений у нас, к сожалению, довольно мало. И вместе с тем в литературно-художественных журналах довольно часто печатаются сорные, малохудожественные произведения и больше того – в отдельных произведениях допускаются серьезные идейные ошибки…

Особенно неблагополучно в Союзе советских писателей с литературной критикой…Таким образом, сейчас одним из важнейших вопросов для нас является вопрос о литературной критике, как поправить это дело. В предложениях, которые изложены по нашему разделу, как раз намечался ряд мероприятий. Во-первых, несомненно, надо организовать работу с критиками в Союзе советских писателей… И, конечно, надо организовать подготовку литературных критиков, открыть отделение литературной критики в литературном институте… И затем журналам нужно сгруппировать вокруг себя свой актив, который определял бы литературное лицо художественного журнала и активно сотрудничал бы в этом журнале.

Вот, собственно, некоторые вопросы, которые я хотел выдвинуть.

Жданов. Этот вопрос обсуждался при даче указаний товарищем Сталиным по вопросам улучшения работы. Товарищ Сталин дал очень резкую критику нашим толстым журналам, причем он поставил вопрос насчет того, что наши толстые журналы, может быть, даже следует уменьшить. Это связано с тем, что мы не можем обеспечить того, чтобы они все велись на должном уровне. Товарищ Сталин назвал как самый худший журнал «Новый мир», за ним идет снизу «Звезда». Относительно лучшим или самым лучшим товарищ Сталин считает журнал «Знамя», затем «Октябрь», «Звезда», «Новый мир». Товарищ Сталин указывает, что для всех четырех журналов не хватает талантливых произведений, произведений значительных и что это уже показывает, что количество журналов велико у нас, в частности он указал на целый ряд слабых произведений, указал на то, что в «Звезде» появилась «Дорога времени», затем «Под стенами Берлина» Иванова. Товарищ Сталин дал хорошую оценку «За тех, кто в море».

Что касается критики, то товарищ Сталин дал такую оценку, что никакой критики у нас нет, а те критики, которые существуют, они являются критиками на попечении у тех писателей, которых они обслуживают, рептилии критики по дружбе. Задача их заключается в том, чтобы хвалить кого-либо, а всех остальных ругать, и что, если мы хотим говорить относительно оживления критики, то мы должны начать это не с оживления ведомственной критики. Мы ставим этот вопрос, чтобы в толстых журналах сосредоточить критику, но из этого ничего не вышло, критика у нас не оживилась.

Товарищ Сталин поставил вопрос о художественной литературе, о состоянии таких участков, как кино, театры, искусство, художественная литература. Товарищ Сталин поставил вопрос о том, что эту критику мы должны организовать отсюда, из Управления пропаганды, т.е. Управление пропаганды и должно стать ведущим органом, который должен поставить дело литературной критики. Поэтому тов. Сталин поставил вопрос о том, чтобы создать такого рода газету и создать кадры критиков вокруг Управления пропаганды и в составе Управления пропаганды, ибо тов. Сталин говорил о том, что нам нужна объективная, независимая от писателя, критика, т.е. критика, которую может организовать только управление пропаганды, объективная критика не взирая на лица, не пристрастная, поскольку тов. Сталин прямо говорил, что наша теперешняя критика является пристрастной.

Мне кажется, что с этой точки зрения (я не знаю, в курсе ли дела тов. Владыкин), в этом аспекте предложения тов. Владыкина начинают с другого. Тов. Владыкин предлагает начать с того, что мы уже проделали, т.е. с насаждения литературной критики вокруг литераторов, Союза писателей и т.д. Все это, конечно, нужно, но не это есть основное, а вот основным маховиком, который должен завернуть все это дело, должно находиться Управление пропаганды и агитации ЦК. Такова установка тов. Сталина, и она должна быть отражена в плане.

Я не знаю, насколько мы подготовлены к тому, чтобы внести предложения относительно журналов, или это в план включить таким образом, чтобы рассмотреть журналы с точки зрения целесообразности их оставления и других качеств.

Второй вопрос относительно организации критики силами Управления пропаганды должно быть…[разрыв – текста нет. – Ред. ] лучших людей по вопросам идеологии. Эту свою основную идею он развил и в связи с планом. Видимо, мы это указание тов. Сталина еще не выполним. Мы должны его реализовать, потому что только от нас, конечно, может пойти настоящая критика...

Жданов. Мы должны организовать критику от авангарда до народа, потому что тов. Сталин говорил, что издеваются над народом, показывают графьев и князьев, просто нет заботы о народе. Кто же должен конкретизировать требования советского народа и требования партии. В этом отношении мы должны направить ведомственные газеты, которые делают критику не в интересах народа, не в интересах страны в самом широком смысле… кто же может исправить ведомственную установку, которая извращает дело и противоречит интересам народа? Конечно, только партийное вмешательство через свою критику.

 

РГАСПИ. Ф.17. Оп.125. Д.377. Л. 1 – 2, 33 – 34, 35 – 37, 40.

 

Примечание. Владыкин Г.И. (1909-1983) - заведующий отделом художественной литературы Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) (с 01.1946), член редколлегии газеты «Известия» (с 1947).

III. ВСТРЕЧА С ПИСАТЕЛЯМИ

13 мая 1947 года

 

(Запись К. Симонова)

 

Тринадцатого мая Фадеев, Горбатов и я были вызваны к шести часам вечера в Кремль к Сталину. Без пяти шесть мы собрались у него в приемной в очень теплый майский день, от накаленного солнцем окна в приемной было даже жарко. Посередине приемной стоял большой стол с разложенной на нем иностранной прессой – еженедельниками и газетами. Я так волновался, что пил воду.

В три или четыре минуты седьмого в приемную вошел Поскребышев и пригласил нас. Мы прошли еще через одну комнату и открыли дверь в третью. Это был большой кабинет, отделанный светлым деревом, с двумя дверями – той, в которую мы вошли, и второй дверью в самой глубине кабинета слева. Справа, тоже в глубине, вдали от двери стоял письменный стол, а слева вдоль стены еще один стол – довольно длинный, человек на двадцать – для заседаний.

Во главе этого стола, на дальнем конце его, сидел Сталин, рядом с ним Молотов, рядом с Молотовым Жданов. Они поднялись нам навстречу. Лицо у Сталина было серьезное, без улыбки. Он деловито протянул каждому из нас руку и пошел обратно к столу. Молотов приветливо поздоровался, поздравил нас с Фадеевым с приездом, очевидно, из Англии, откуда мы не так давно вернулись, пробыв там около месяца в составе нашей парламентской делегации.

После этого мы все трое – Фадеев, Горбатов и я – сели рядом по одну сторону стола, Молотов и Жданов сели напротив нас, но не совсем напротив, а чуть поодаль, ближе к сидевшему во главе стола Сталину.

Все это, конечно, не столь существенно, но мне хочется запомнить эту встречу во всех подробностях.

Перед Ждановым лежала докладная красная папка, а перед Сталиным – тонкая папка, которую он сразу открыл. В ней лежали наши письма по писательским делам. Он вслух прочел заголовок: «В Совет Министров СССР» – и добавил что-то, что я не до конца расслышал, что-то вроде того, что вот получили от вас письмо, давайте поговорим.

Разговор начался с вопроса о гонораре.

– Вот вы ставите вопрос о пересмотре гонораров, – сказал Сталин. – Его уже рассматривали.

– Да, но решили неправильно, – сказал Фадеев и стал объяснять, что в сложившихся при нынешней системе гонораров условиях писатели за свои хорошие книги, которые переиздаются и переиздаются, вскоре перестают что-либо получать. С этого Фадеев перешел к вопросу о несоответствии в оплате малых и массовых тиражей, за которые тоже платят совершенно недостаточно. В заключение Фадеев еще раз повторил, что вопрос о гонорарах был решен неверно.

Выслушав его, Сталин сказал:

– Мы положительно смотрим на пересмотр этого вопроса. Когда мы устанавливали эти гонорары, мы хотели избежать такого явления, при котором писатель напишет одно хорошее произведение, а потом живет на него и ничего не делает. А то написали по хорошему произведению, настроили себе дач и перестали работать. Нам денег не жалко, – добавил он, улыбнувшись, – но надо, чтобы этого не было. В литературе установить четыре категории оценок, разряды. Первая категория – за отличное произведение, вторая – за хорошее и третья и четвертая категории, – установить шкалу, как вы думаете?

Мы ответили, что это будет правильно.

– Ну что ж, – сказал Сталин, – я думаю, что этот вопрос нельзя решать письмом или решением, а надо сначала поработать над ним, надо комиссию создать. Товарищ Жданов, – повернулся он к Жданову, – какое у Вас предложение по составу комиссии?

– Я бы вошел в комиссию, – сказал Жданов.

Сталин засмеялся, сказал:

– Очень скромное с Вашей стороны предложение.

Все расхохотались.

После этого Сталин сказал, что следовало бы включить в комиссию присутствующих здесь писателей.

– Зверева, как министра финансов, – сказал Фадеев.

– Ну что же, – сказал Сталин, – он человек опытный. Если вы хотите, – Сталин подчеркнул слово «вы», – можно включить Зверева. И вот еще кого, – добавил он, – Мехлиса, – добавил и испытующе посмотрел на нас. – Только он всех вас там сразу же разгонит, а?

Все снова рассмеялись.

– Он все же как-никак старый литератор, – сказал Жданов.

– Итак, кого же в комиссию? – спросил Сталин.

Жданов перечислил всех, кого намеревались включить в комиссию.

– Хорошо, – сказал Сталин. – Теперь второй вопрос: вы просите штат увеличить. Надо будет увеличить им штат.

Жданов возразил, что предлагаемые Союзом писателей штаты все-таки раздуты. Сто двадцать два человека вместо семидесяти.

– У них новый объем работы, – сказал Сталин, – надо увеличить штаты.

Жданов повторил, что проектируемые Союзом штаты нужно все-таки срезать.

– Нужно все-таки увеличить, – сказал Сталин. – Есть отрасли новые, где не только увеличивать приходится, но создавать штаты. А есть отрасли, где штаты разбухли, их нужно срезать. Надо увеличить им штаты.

На этом вопрос о штатах закончился.

Следующий вопрос касался писательских жилищных дел.

Фадеев стал объяснять, как плохо складывается сейчас жилищное положение у писателей и как они нуждаются в этом смысле в помощи, тем более что жилье писателя это, в сущности, его рабочее место.

Сталин внимательно выслушал все объяснения Фадеева и сказал, чтобы в комиссию включили председателя Моссовета и разобрались с этим вопросом. Потом, помолчав, спросил:

– Ну, у вас, кажется, все?

До этого момента наша встреча со Сталиным длилась так недолго, что мне вдруг стало страшно жаль: вот сейчас все это оборвется, кончится, да, собственно говоря, уже и кончилось.

– Если у вас все, тогда у меня есть к вам вопрос. Какие темы сейчас разрабатывают писатели?

Фадеев ответил, что для писателей по-прежнему центральной темой остается война, а современная жизнь, в том числе производство промышленность, пока находит еще куда меньше отражения в литературе, причем, когда находит, то чаще всего у писателей-середнячков.

– Правда, – сказал Фадеев, – мы посылали некоторых писателей в творческие командировки, послали около ста человек, но по большей части это тоже писатели-середняки.

– А почему не едут крупные писатели? – спросил Сталин. – Не хотят?

– Трудно их раскачать, – сказал Фадеев.

– Не хотят ехать, – сказал Сталин. – А как вы считаете, есть смысл в таких командировках?

Мы ответили, что смысл в командировках есть. Доказывая это, Фадеев сослался на первые пятилетки, на "Гидроцентраль" Шагинян, на "Время, вперед!" Катаева и на несколько других книг.

– А вот Толстой не ездил в командировки, – сказал Сталин.

Фадеев возразил, что Толстой писал как раз о той среде, в которой он жил, будучи в Ясной Поляне.

– Я считал, что когда серьезный писатель серьезно работает, он сам поедет, если ему нужно, – сказал Сталин. – Как, Шолохов не ездит в командировки? – помолчав, спросил он.

– Он все время в командировке, – сказал о Шолохове Фадеев.

– И не хочет оттуда уезжать? – спросил Сталин.

– Нет, – сказал Фадеев, – не хочет переезжать в город.

– Боится города, – сказал Сталин.

Наступило молчание. Перед этим, рассказывая о командировках, Фадеев привел несколько примеров того, как трудно посылать в командировки крупных писателей. Среди других упомянул имя Катаева. Очевидно, вспомнив это, Сталин вдруг спросил:

– А что Катаев, не хочет ездить?

Фадеев ответил, что Катаев работает сейчас над романом, который будет продолжением его книги «Белеет парус одинокий», и что новая работа Катаева тоже связана с Одессой, с коренной темой Катаева.

– Так он над серьезной темой работает? – спросил Сталин.

– Над серьезной, над коренной для него, – подтвердили мы.

Опять наступило молчание.

– А вот есть такая тема, которая очень важна, – сказал Сталин, – которой нужно, чтобы заинтересовались писатели. Это тема нашего советского патриотизма. Если взять нашу среднюю интеллигенцию, научную интеллигенцию, профессоров, врачей, – сказал Сталин, строя фразы с той особенной, присущей ему интонацией, которую я так отчетливо запомнил, что, по-моему, мог бы буквально ее воспроизвести, – у них недостаточно воспитано чувство советского патриотизма. У них не оправданное преклонение перед заграничной культурой. Все чувствуют себя еще несовершеннолетними, не стопроцентными, привыкли считать себя на положении вечных учеников. Это традиция отсталая, она идет от Петра. У Петра были хорошие мысли, но вскоре налезло слишком много немцев, это был период преклонения перед немцами. Посмотрите, как было трудно дышать, как было трудно работать Ломоносову, например. Сначала немцы, потом французы, было преклонение перед иностранцами, – сказал Сталин и вдруг, лукаво прищурясь, чуть слышной скороговоркой прорифмовал: – засранцами, – усмехнулся и снова стал серьезным…

– Простой крестьянин не пойдет из-за пустяков кланяться, не станет ломать шапку, а вот у таких людей не хватает достоинства, патриотизма, понимания той роли, которую играет Россия. У военных тоже было такое преклонение. Сейчас стало меньше. Теперь нет, теперь они и хвосты задрали.

Сталин остановился, усмехнулся и каким-то неуловимым жестом показал, как задрали хвосты военные. Потом спросил:

– Почему мы хуже? В чем дело? В эту точку надо долбить много лет, лет десять эту тему надо вдалбливать. Бывает так: человек делает великое дело и сам этого не понимает, – и он снова заговорил о профессоре, о котором уже упоминал. – Вот взять такого человека, не последний человек, – еще раз подчеркнуто повторил Сталин, – а перед каким-то подлецом-иностранцем, перед ученым, который на три головы ниже его, преклоняется, теряет свое достоинство. Так мне кажется. Надо бороться с духом самоуничижения у многих наших интеллигентов.

Сталин повернулся к Жданову.

– Дайте документ.

Жданов вынул из папки несколько скрепленных между собой листков с печатным текстом. Сталин перелистал их, в документе было четыре или пять страниц. Перелистав его, Сталин поднялся из-за стола и, передав документ Фадееву, сказал:

– Вот, возьмите и прочитайте сейчас вслух.

Фадеев прочитал вслух. Это был документ, связанный как раз со всем тем, о чем только что говорил Сталин. Пока не могу изложить здесь его содержание... [речь идет о деле «КР». – Ред. ][39].

– Надо уничтожить дух самоуничижения, – и добавил: – Надо на эту тему написать произведение. Роман.

Я сказал, что это скорее тема для пьесы.

 – Надо противопоставить отношение к этому вопросу таких людей, как тут, – сказал Сталин, кивнув на лежащие на столе документы, – отношению простых бойцов, солдат, простых людей. Эта болезнь сидит, она прививалась очень долго, со времен Петра, и сидит в людях до сих пор.

– Бытие новое, а сознание старое, – сказал Жданов.

– Сознание, – усмехнулся Сталин. – Оно всегда отстает. Поздно приходит сознание, – и снова вернулся к тому же, о чем уже говорил. – Надо над этой темой работать.

Потом он перешел к вопросу, о котором я не могу здесь писать... [о «Литературной газете». – Ред. ]

…Когда вопрос с «Литературной газетой» был решен, Сталин спросил нас полуожидающе:

– Ну, кажется, все вопросы?

Я сказал:

– Товарищ Сталин, разрешите один вопрос?

– Пожалуйста, хоть два, – сказал Сталин.

Я сказал, что вот уже полгода редактирую журнал и столкнулся при этом с большими трудностями в постановке общественных вопросов. На то, чтобы действительно делать журнал не только литературно-художественным, но и общественно-политическим, мне не хватает объема, потому что если мы, скажем, печатаем в номере повесть, то при объеме журнала в двенадцать листов и при желании дать читателю прочесть эту повесть всю сразу, мы можем напечатать на этих двенадцати листах только ее, несколько стихотворений, одну-две критические статьи и библиографию, из-за этого приходится отказываться от очерков, от интересных научных материалов, а хотелось бы делать журнал более широкого профиля.

Я, начав говорить, запамятовал сказать, какой журнал я редактирую, и Жданов счел нужным меня представить как редактора «Нового мира».

– Так, – сказал Сталин. – А не получится другая история, что на такой журнал у вас не хватит материала? По тому, что я наблюдал, у редакторов имелась обратная тенденция – сдваивать номера. И «Знамя», и «Октябрь», и «Новый мир» – все сдваивали номера.

Я ответил, что «Новый мир» в этом году у нас ни разу не сдвоен, что я не даю его сдваивать, что материал у меня есть и что, если представить себе среднего интеллигента в провинции, который не имеет возможности выписывать три-четыре журнала, получает один, то хотелось бы, чтобы он получал более энциклопедический журнал, чтобы чтение такого журнала более всесторонне расширяло его культурный горизонт. К этому я добавил, что, начиная редактировать журнал, я прочел ряд номеров «Современника» и убедился в широте и многообразии тех вопросов, которые там ставились.

Сталин сказал:

– Это верно. Вот, например, журнал «Современный мир», журнал «Мир божий» (Жданов сказал, что вначале "Мир божий", а потом «Современный мир») ставили вопросы науки очень широко, и это, конечно, очень интересно для читателя. Правда, в то время не было таких журналов, как «Знание – сила», как «Техника – молодежи», и других научных журналов.

– А вы будете обеспечены материалом, если мы вам увеличим объем? – снова спросил Сталин.

Я сказал, что мы не были свободны от ошибок и раньше, располагая двенадцатью листами на номер, случалось, что мы ошибались, что ошибки и промахи возможны и в будущем, но я думаю, что материала окажется достаточно, я приложу все силы к тому, чтобы делать полноценный журнал при восемнадцатилистном объеме. Я попросил, чтобы – удастся или не удастся сделать полноценный журнал такого объема – попробовали на мне, и если я справлюсь с этим в течение второго полугодия сорок седьмого года, то можно поставить вопрос и о дальнейшем выходе журнала в таком объеме, а если не справлюсь, объем всегда можно сократить, вновь довести его до нынешнего.

– Да, – сказал Сталин, – журнал стал лучше. Вот и «Звезда» печатает интересные статьи, часто интереснее, чем в «Большевике», философские статьи, научные. «Звезда» и «Новый мир» стали заметно лучше. А все-таки не получится так, что у вас не будет материала? – в третий раз настойчиво повторил Сталин.

Я еще раз сказал, что приложу все усилия.

– Ну, что же, надо дать, надо попробовать, – сказал Сталин. – Но если вам дать, то все другие журналы шум поднимут. Как с этим быть?

Я попросил, чтоб сначала попробовали с нами, с «Новым миром», а там уже будет видно на нашем опыте.

Фадеев поддержал меня, сказав, что действительно до конца этого года стоит попробовать с одним журналом, а там будет видно.

– Хорошо, – согласился Сталин. – Давайте. Давайте увеличим «Новый мир». Сколько вам надо листов?

Я повторил то, что уже сказал, – восемнадцать.

– Дадим семнадцать листов, – сказал Сталин.

Я сказал, что поскольку в журнале будут созданы научный и международный отделы, то нам нужно будет увеличить и штаты. Мне нужны будут два заведующих отделами.

Сталин улыбнулся:

– Ну, это тоже дайте в комиссию.

Жданов сказал, что у него есть мое ходатайство о ставках для работников журнала.

– Нам не жалко денег, – сказал Сталин и еще раз повторил: – Нам не жалко денег.

Я объяснил, что заведующий отделом у нас получает всего тысячу двести рублей.

– Решить и этот вопрос на комиссии, – сказал Сталин и в третий раз повторил: – Нам не жалко денег.

После этого Фадеев заговорил об одном писателе, который находился в особенно тяжелом материальном положении.

– Надо ему помочь, – сказал Сталин и повторил: – Надо ему помочь. Дать денег. Только вы его возьмите и напечатайте, и заплатите. Зачем подачки давать? Напечатайте – и заплатите.

Жданов сказал, что он получил недавно от этого писателя прочувствованное письмо. Сталин усмехнулся.

– Не верьте прочувствованным письмам, товарищ Жданов.

Все засмеялись.

Потом, когда все будет в прошлом, это место я еще дополню…

– Какое ваше мнение о Ванде Василевской как о писателе? – спросил Сталин в конце разговора. – В ваших внутриписательских кругах? Как они относятся к ее последнему роману?

– Неважно, – ответил Фадеев.

– Почему? – спросил Сталин.

– Считают, что он неважно написан.

– А как вообще вы расцениваете в своих кругах ее как писателя?

– Как среднего писателя, – сказал Фадеев.

– Как среднего писателя? – переспросил Сталин.

– Да, как среднего писателя, – повторил Фадеев.

Сталин посмотрел на него, помолчал, и мне показалось, что эта оценка как-то его огорчила. Но внешне он ничем это не выразил и ничего не возразил. Спросил нас, есть ли у нас еще какие-нибудь вопросы. Мы ответили, что нет.

– Ну, тогда все.

Сталин встал. За ним встали Жданов и Молотов.

– До свиданья, – Сталин сделал нам приветственный жест, который я впервые видел, когда много лет назад в первый раз проходил по Красной площади на демонстрации, – полуотдание чести, полупомахивание.

Сталин был вчера одет в серого цвета китель, в серые брюки навыпуск. Китель просторный, с хлястиком сзади. Лицо у Сталина сейчас довольно худощавое. Большую часть беседы он стоял или делал несколько шагов взад и вперед перед столом. Курил кривую трубку. Впрочем, курил мало. Зажигал ее, затягивался один раз, потом через несколько минут опять зажигал, опять затягивался, и она снова гасла, но он почти все время держал ее в руке. Иногда он, подойдя к своему стулу, заложив за спинку большие пальцы, легонько барабанил по стулу остальными. Во время беседы он часто улыбался, но когда говорил о главной, занимавшей его теме – о патриотизме и о самоуничижении, лицо его было суровым и говорил он об этом с горечью в голосе, а два или три раза в его вообще-то спокойном голосе в каких-то интонациях прорывалось волнение.

Симонов К.М. Глазами человека моего поколения. Размышления о И. В. Сталине. М., 1988. С.124 – 142.