Иаков со всею семьею двигается в Ханаан.

 

17. И встал Иаков, и посадил детей своих и жен своих на верблюдов, 18. и взял с собою весь скот свой и все богатство свое, которое приобрел, скот собственный его, который он при­обрел в Месопотамии, (и все свое,) чтобы идти к Исааку, отцу своему, в землю Ханаанскую.

Теперь Иаков поспешно приготовляет семью свою, скот и все иму­щество и, пользуясь отсутствием Лавана, находящегося на празднике стрижения овец, продол­жавшемся несколько дней (1 Цар.25:2;[934] и др.), немедленно пускает­ся в путь со всем своим караваном. Время, судя по празднику стрижения овец, было весеннее, наиболее удобное для путешествий в жарких странах.

 

19. И как Лаван пошел стричь скот свой, то Рахиль похитила идолов, которые были у отца ее. 20. Иаков же похитил сердце у Лава­на Арамеянина, потому что не известил его, что удаляется. 21. И ушел со всем, что у него было; и, встав, перешел реку и направился к горе Галаад.

Терафимы, которых украла Рахиль у отца своего, были своего рода пенатами, домашний богами (ср. ст. 30), употреблявшимися для вопрошения будущего: они имели фигуру человека (1 Цар. 19:13[935]). Возможно, что терафимы упомянуты в речи И. Навина о богах, которым служили праотцы еврейского народа (Нав. 24:2[936]). Но вероятнее видеть в сообщаемом случае суеверие и в терафимах — своего рода талисманы.

Похитила их Рахиль, мо­жет быть, с целью лишить Лавана возможности узнать, какою дорогою напра­вился Иаков; или же терафимы Лавана обратили на себя внимание Рахили и по дороговизне их материала. Мидраш (Beresch. r. Раг. 74, s. 363) гово­рит, что Рахиль сделала это с целью освободить отца от его суеверия. Того же мнения о поступке Рахили был и блаж. Феодорит: “иные говорят, что Рахиль украла идолы по расположению к ним. А я предполагаю противное, именно же, что похитила с намерением и отца освободить от суеверия” (отв. на вопр. 91). Иначе и едва ли не точнее понимает поступок Рахили святой Иоанн Златоуст: “дочери еще держались отеческого обычая и имели большое уважение к идо­лам” (Бес. 57:613).

Иаков “похитил сердце у Лавана арамеянина” (согласно еврейского текста; у греков и славян подобного оборота нет) (ст. 20) — игра слов (ср. ст. 19); смысл выражения определяется второю половиною стиха: ушел тайком, взяв все же родных его дочерей (ср. ст. 26). Название Лавана “арамеянином” (слав. “Сирин”) здесь и ниже (24 ст.) имеет цель, по замечанию Клерика, не отечество Лавана определить, а отметить нравы сего мужа, так как сирийцы издревле почитались самыми хитрыми и лукавыми из всех народов; Иаков же перехитрил хитрей­шего (Rosenmuller, р. 487). Иаков перешел реку, т.е. Евфрат, и направился на юго-запад — к горе Галаад. Последнее название здесь (21 ст.) употреблено пролептически,[937] так как по ст. 47[938] только Иаков дал горе это имя.

Место, где Иакова через 10 дней после его бегства догнал Лаван: 3 дня последний еще не знал о побеге Иако­ва, ст. 22, и 7 дней он гнался за ним до горы Галаад, ст. 23. Позже, как известно, вся заиорданская страна называлась Галаадом, и потоком Иавоком разделялась на северную и южную части. В данном случае разумеется, вероятно, самая се­верная часть территории, ближайшая к Месопотамии, а не теперешний Джелаад на Иавоке: дойти сюда в 10 дней Иаков, при медленности движения его каравана (ср. 33:13[939]), не мог. На одной и той же горе, может быть, на разных холмах ее, располагаются особыми станами Иаков с семьею и Лаван с родственниками-спутниками (25 ст.).

 

Лаван преследует его.

 

22. На третий день сказали Лавану (Арамеянину), что Иаков ушел. 23. Тогда он взял с собою (сынов и) родственников своих, и гнался за ним семь дней, и догнал его на горе Галаад. 24. И пришел Бог к Лавану Арамеяни­ну ночью во сне и сказал ему: берегись, не говори Иакову ни доброго, ни худого.

Ограждая неприкосновенность своего избранника, Бог является во сне язычнику Лавану предостеречь его от насилий Иакову, как ранее являл­ся Авимелеху ради Авраама (20:3[940] и сл.).

Факт, что сириец Лаван удостаивается богоявления, указывает на то, что в душе его было доброе расположение.

 

25. И догнал Лаван Иакова; Иаков же поставил шатер свой на горе, и Лаван со сродниками своими поставил на горе Галаад. 26. И сказал Лаван Иакову: что ты сделал? для чего ты обманул меня, и увел дочерей моих, как плененных ору­жием? 27. зачем ты убежал тайно, и укрыл­ся от меня, и не сказал мне? я отпустил бы тебя с веселием и с песнями, с тим­паном и с гуслями; 28. ты не позволил мне даже поце­ловать внуков моих и дочерей моих; безрассудно ты сделал.

Речь Лавана, дышавшая порывистой страстностью, содержит, однако, некоторые благоприятные для личности Лавана черты:

во-первых, довольно нежную, по-видимому, привязанность к дочерям и внукам: первых он называет сердцем своим (см. еврейский текст: “ты похитил мое сердце”) и негодует, что Иаков увел их, как военнопленных (26), не дав возможности Лавану проводить своих дочерей и внуков с торжеством и музыкой, обычною на Востоке при встречах и проводах (ср. 1 Цар. 18:6;[941] Суд. 11:34;[942] toph — ударный музыкальный инстру­мент, “тимпан,” род бубна, kinnor — струнный инструмент, арфа или гусли), и даже лишив Лавана удовольствия поцеловать своих внуков (27-28). На после­днее, по Мидрашу, Иаков заметил: это ты можешь сделать это еще и теперь, — Ла­ван и сделал это при прощании, (ст. 55);

во-вторых, богобоязненность и послу­шание Лавана повелению Божию (ст. 29): “повеление Божие укротило его пыл, обуздало его ярость, и он относится с кротостью и как бы отеческою любовью к Иакову” (Иоанн Златоуст, 57:616-617).

 

29. Есть в руке моей сила сделать вам зло; но Бог отца вашего вчера говорил ко мне и сказал: берегись, не говори Иакову ни хорошего, ни худого. 30. Но пусть бы ты ушел, потому что ты нетерпеливо захотел быть в доме отца твоего, — зачем ты украл богов моих?

Но Лаван скоро переходит к угрозе и наконец к обвинению в краже терафимов, называемых им здесь богами. Так, благоговение пред Богом истин­ным у Лавана омрачалось грубым языческим суеверием, а любовь к детям — эго­измом и мстительностью.

 

31. Иаков отвечал Лавану и сказал: я боялся, ибо я думал, не отнял бы ты у меня дочерей своих (и всего моего). 32. (И сказал Иаков:) у кого най­дешь богов твоих, тот не будет жив; при родственниках наших узнавай, что (есть твоего) у меня, и возьми себе. (Но он ничего у него не узнал.) Иаков не знал, что Рахиль (жена его) украла их.

В апологии своей Иаков сначала кратко и с кротостью отвечает на упрек Лавана в тайном удалении от него: он опасался, как бы Лаван, нерасположенный к нему, не оставил при себе жен Иакова с детьми, как ранее лишал его законной награды. На второе же обвинение — в похищении терафимов — Иаков от­вечает предложением произвести в его стане поголовный обыск, именно при сви­детелях из числа спутников Лавана. При этом на случай, если бы терафимы нашлись у кого Лаваном в стане Иакова, он произносит — по праву патриарха и гла­вы семьи (38:24[943]) — заклятие на виновного (о похищении Рахили он не знал); по Мидрашу, это было необдуманное слово — Рахиль похитила терафимы и умер­ла (Beresch. r. Раr. 74, s. 362).

 

33. И ходил Лаван в шатер Иакова, и в шатер Лии, и в шатер двух рабынь, (и обыскивал,) но не нашел. И, выйдя из шатра Лии, вошел в шатер Рахили. 34. Рахиль же взяла идолов, и поло­жила их под верблюжье седло и села на них. И обыскал Лаван весь шатер; но не нашел. 35. Она же сказала отцу своему: да не прогневается господин мой, что я не могу встать пред тобою, ибо у меня обыкновенное женское. И (Ла­ван) искал (во всем шатре), но не на­шел идолов.

Лаван производит обыск в шатрах Иакова и всех жен его (имев­ших отдельные шатры). Хитрость и находчивость виновницы всего этого, Рахили состояла в том, что, зная древний обычай, известный и другим народам, а в законодательстве Моисея возведенный на степень закона обязательного (Лев. 15:19-20[944]) — женщина нечиста во время менструации, и всякое прикос­новение к ней оскверняет, — Рахиль спрятала терафимы под верблюжье седло, и сама села на всем в той уверенности, что Лаван не решится обыскивать ее, как скоро она заявит ему о своем состоянии нечистоты. Замечательно при этом глубокое почтение, с каким дочь обращается к отцу (35 ст.), хотя ни Рахиль, ни Лия не почитали отношения Лавана к ним и Иакову нормальными и справедливыми (ст. 15-16).

 

36. Иаков рассердился и вступил в спор с Лаваном. И начал Иаков гово­рить и сказал Лавану: какая вина моя, какой грех мой, что ты преследуешь меня? 37. ты осмотрел у меня все вещи (в доме моем), что нашел ты из всех ве­щей твоего дома? покажи здесь пред родственниками моими и пред род­ственниками твоими; пусть они рассу­дят между нами обоими. 38. Вот, двадцать лет я был у тебя; овцы твои и козы твои не выкидыва­ли; овнов стада твоего я не ел; 39. растерзанного зверем я не при­носил к тебе, это был мой убыток; ты с меня взыскивал, днем ли что пропада­ло, ночью ли пропадало; 40. я томился днем от жара, а ночью от стужи, и сон мой убегал от глаз моих.

Теперь, когда обыск Лавана не привел ни к чему, Иаков, склонный, может быть, видеть в подозрении Лавана клевету на себя, со всей энергией высказывает наполняющие его чувства глубокой горечи против Лавана — как за это последнее обвинение (ст. 36-37), так и за все неправды Лавана в отноше­нии к Иакову в течение всей двадцатилетней его службы Лавану, службы самой тщательной и нередко требовавшей самоотвержения, при крайне бессердеч­ном отношении Лавана. Искушенный опытом пастушеской жизни, Иаков наглядно изображает непривлекательные черты своей пастушеской жизни у Лавана, а вместе и пастушества вообще. На обязанности пастуха было следить, чтобы беременные овцы и козы не выкидывали; Иаков при этом не позволял себе, подобно другим пастухам, брать себе в пищу хотя бы изредка ягненка из стада хозяина (38). Напротив, Лаван беспощадно взыскивает за всякое пропавшее животное, хотя бы даже пропажа случилась не днем, когда опасение стада бо­лее благоприятно, но и ночью, когда бдительность пастуха естественно ослаб­ляется (39).

К тяжелым нравственным условиям службы у Лавана присоединя­лись и неудобства пастушеского быта физического свойства: крайне резкая смена самого высокого зноя днем и нестерпимого холода ночью. По свидетель­ству путешественников, во всей западной Азии и теперь, особенно в весенние и осенние месяцы, различие между температурой дневною и ночною приблизи­тельно таково же, как в умеренном климате — между летом и зимой. Противо­положение дневного зноя и ночного холода нередко в Библии (Иер. 36:30[945]). “Сон убегал от глаз” Иакова — вследствие особой заботливости его о целости стада. “Видишь ли неусыпность пастыря? Видишь ли напряженное старание?” (Иоанн Златоуст, 57:620).

 

41. Таковы мои двадцать лет в доме твоем. Я служил тебе четырнадцать лет за двух дочерей твоих и шесть лет за скот твой, а ты десять раз переменял награду мою. 42. Если бы не был со мною Бог отца моего, Бог Авраама и страх Исаака, ты бы теперь отпустил меня ни с чем. Бог увидел бедствие мое и труд рук моих и вступился за меня вчера.

Тщательное и даже самоотверженное отношение Иакова к обязанностям своей пастушеской службы у Лавана не находило, однако, справедливой оценки у Лавана: напротив, он не прочь был всячески уменьшить заработную плату Иакова (ср. ст. 7). И, по убеждению Иакова, только очевидное и для Лава­на попечение Божие о благе Лавана удержало его от совершенного лишения Иакова всего его благоприобретенного имущества. “Так как Богу известно, с каким великим усердием исполнял у тебя службу и какие труды переносил я..., то, призирая на это, Он, как Господь человеколюбивый, вчера обличил тебя, отвратил от меня несправедливые и неразумные покушения с твоей стороны” (Иоанн Златоуст, 57:621). В противоположность политеистическим верованиям Лавана (ст. 30, ср. 53), Иаков (как и в речи своей женам, ст. 5) исповедует Бога вселен­ной Богом отца и деда своего, причем употребляет параллельные друг другу выражения: “Бог Авраама” и “страх Исаака.” Последнее выражение представ­ляет метонимию, обозначая объект страха Исаака, т.е. Бога; такое наименова­ние применено к Богу у пророка Исайи (8:13[946]). “Страхом Исаковым назвал благочестие, т.е. страх Божий; потому что Божий страх носил Исаак в душе” (блаженный Феодорит, вопр. 92). Чувство страха, благоговения пред Богом, неотъем­лемое от религии вообще и ветхозаветной по преимуществу, Исааку усвояется, по-видимому, в специальнейшем смысле — в смысле указания на индивидуальную особенность Исаака. По мнению раввинов, названием этим обознача­лось или то, что Исаак при принесении его в жертву испытал в особенно силь­ной степени страх Божий, или то, что Исаак, как еще живущий, неизбежно ис­пытывал чувство страха Божия, и Иаков не мог сказать о живом еще отце: “Бог Исаака” (ср. Н. Grotii, Annotat. іn V. Т., 1.1, p. 39: non dicit Deus Isaaci, quia vivebat adhuc Isaac).

 

43. И отвечал Лаван и сказал Иако­ву: дочери — мои дочери; дети — мои дети; скот — мой скот, и все, что ты ви­дишь, это мое могу ли я что сделать те­перь с дочерями моими и с детьми их, которые рождены ими? 44. Теперь заключим союз я и ты, и это будет свидетельством между мною и тобою. (При сем Иаков сказал ему: вот, с нами нет никого; смотри, Бог сви­детель между мною и тобою.)

Убежденный страстными, по справедливости, упреками Иакова, Лаван не без нежности к дочерям и внукам уверяет зятя своего в отсутствии у него всякого дурного намерения относительно родной ему семьи Иакова и в залог дружелюбия предлагает заключить взаимный союз, сущность и содержание которо­го указаны ниже, ст. 50 и 52:

а) со стороны Иакова он был обязательством к доб­рому обращению с дочерьми Лавана и не умножению жен сверх наличного коли­чества (ст. 50) и

б) со стороны обоих, Иакова и Лавана, союз этот был ручатель­ством, что ни один, ни другой не будут переходить полагаемой ими границы — холма — с враждебными друг другу целями.

 

45. И взял Иаков камень и поставил его памятником. 46. И сказал Иаков родственникам своим: наберите камней. Они взяли камни, и сделали холм, и ели (и пили) там на холме. (И сказал ему Лаван: холм сей свидетель сегодня между мною и то­бою.)

Внешним выражением или монументальным закреплением со­юза, обычным на древнем Востоке при договорах, является каменная стелла (столп), совместно воздвигнутая обеими сторонами (согласно столпу, по­ставленному Иаковом в Вефиле, 28:18[947]). В качестве же закрепления со­юза, на воздвигнутом только что холме устрояется трапеза (ср. 26:30;[948] Нав. 9:14-15).

 

47. И назвал его Лаван: Иегар-Сагадуфа; а Иаков назвал его Галаадом.

И Иаков, и Лаван указывают в холме свидетеля союза (ср. Нав. 4:3,[949] 21, 22; 22:11, 26, 27, 34; 13:27). Но Иаков употребляет два еврейских слова: гал — ад, а Лаван соответствующие по значению сирийские или арамейские: йегар — сагадута, отсюда узнаем, что уже в третьем поколении родоначальни­ков еврейского народа язык, каким они стали говорить в Ханаане (родине Иако­ва), был диалектически различным языком от арамейского или халдейского языка, на каком говорили на родине Авраама. Следовательно, библейский ев­рейский язык был усвоен библейскими патриархами от туземных жителей Ха­наана и Финикии.

 

48. И сказал Лаван (Иакову): сегод­ня этот холм (и памятник, который я поставил,) между мною и тобою сви­детель. Посему и наречено ему имя: Галаад, 49. также: Мицпа, оттого, что Лаван сказал: да надзирает Господь надо мною и над тобою, когда мы скроемся друг от друга, —

 

Другое название, данное месту заключения союза между Иаковом и Лаваном, — Мицпа (у LXX-ти: Массифа), т.е. стража, потому что, — говорит Лаван, — по расставании нашем Бог один будет стражем, охранителем вернос­ти наших взаимных по настоящему союзу обязательств; Он будет и единым судьей стороны вероломной (Vulg.: Intucatur et judicet Dominus inter nos quando recesserimus a nobis). Впоследствии в восточно-иорданской части Святой Земли известна была Мицпа или Массифа Галаадская (Суд. 11:29[950]) в колене Гадовом (Нав. 11:3,8;[951] 13:26[952]), отличавшаяся от Массифы западно-иорданской Вениаминовой (Суд. 20:1;[953] 21:1[954]). Имя Галаад впоследствии сделалось названием целой страны, от пределов Моавитских до потока Иеромакса на севере (ср. Втор. 3:13;[955] 34:1[956] и др.).

 

50. если ты будешь худо поступать с дочерями моими, или если возьмешь жен сверх дочерей моих, то, хотя нет человека между нами, (который бы видел,) но смотри, Бог свидетель между мною и между то­бою. 51. И сказал Лаван Иакову: вот холм сей и вот памятник, который я поставил между мною и тобою; 52. этот холм свидетель, и этот памят­ник свидетель, что ни я не перейду к тебе за этот холм, ни ты не перейдешь ко мне за этот холм и за этот памятник, для зла;

Выражая условия и сущность союза, Лаван ручательство верности и неприкосновенности его видит единственно в Боге, Которого он клятвенно призывает охранять целость предлагаемых им обязательств и карать сторону вероломную. Иаков мог расстроить семью свою взятием других жен, кроме Лии и Рахили с их рабынями — наложницами Иакова, а в этом случае естественно было ожидать ухудшения положения и Лии, и Рахили; кроме того Лаван боится, как бы Иаков не возвратился в Месопотамию с целью отомстить ему: он, поэтому, требует, чтобы Иаков никогда не переходил “холма-свидетеля” с враждебными целями; торговые и вообще мирные сношения здесь сами собою предполагались, как возможные (ср. 3 Цар. 20:34[957]). Договор Лавана с Иаковом в последней своей части есть скорее международный контракт, чем личный союз.

 

53. Бог Авраамов и Бог Нахоров да судит между нами, Бог отца их. Иаков поклялся страхом отца своего Исаака.

Заключительный акт союза — клятва именем Божьим — у Лавана и Иако­ва совершается различно: у первого в политеистическом, у последнего в чисто монотеистическом, теократическом смысле. Впрочем, упомянув о Боге Авраама и Боге Нахора, как двух различных богах, Лаван затем как бы поправляет себя, употребляя выражение “Бог отца их.” “Страхом Исаака” ср. ст. 42.

 

54. И заколол Иаков жертву на горе и позвал родственников своих есть хлеб; и они ели хлеб (и пили) и ноче­вали на горе.

“ Заколол Иаков жертву... ”Еврейский толкователь толкует: “заклал животных для пиршества.” О совместной трапезе Иакова с Лаваном и его спутниками говорится как здесь, так и выше, в ст. 46. Действительно, еврейский глагол zabach имеет, кроме специально-жертвенного значения, и вообще — закалывать (напр., в 1 Цар. 28:24;[958] 3 Цар. 19:21[959]), равно и zebach — не только жертва (обычно жертва мирная), но и трапеза вообще (Притч. 17:1;[960] Иез. 39:17[961]). Что здесь речь идет не о жертвоприношении, еврейские толкователи выводят из того, что все примирение Иакова с Лаваном носит характер неискренности. При аналогичном случае из жизни Исаака — при союзе с Авимелехом — имело место только пиршество (26:30[962]). Но, конечно, Иаков мог принести и собственно жертву, благодарственную или, как позже в законе Моисеевом она называется, мирную (зебах шламим, Лев. 6:11 и д.): то, что узаконил Моисей, могло и ранее жить в обычае и богослужебной практике народа.

 

55. И встал Лаван рано утром и по­целовал внуков своих и дочерей своих, и благословил их. И пошел и возвратил­ся Лаван в свое место.

Лаван отдает последнюю дань своей родственной нежности к семейству Иакова и, поцеловав внуков и дочерей, возвращается в место свое, по Мидрашу — к идолам своим (Beresch. r. par. 74, s. 365).

 

 

Глава 32.