Зримая и незримая жестикуляция геометрии

То же самое и визуальные формы творчества указывают на дозримый, довизуальный исток, и это тоже телесность, моё личное присутствие в мире, моё самоприсутствие, самопрезентность себе – это то единственное, что я не просто принимаю, как данность, а то, что я имею данностью, что от меня не зависит, что является условием всех моих последующих действий, да и самой моей жизни, на что можно только указать, но никак не обозначить. Ибо знак – это референция – отсылка к чему-то, чему я не являюсь, что не является моим.

Так что вот она – суть поэзии: это единый сквозной, направленный жест, указание на сам факт созидания, на сам процесс поэзиса, поэтому поэтика – это само творчество, где риторика логика, семантика объемлются поэтикой. Когда же я предаюсь всякого рода рефлексии по поводу поэтики, то закладываются основы соответствующей науки под названием поэтология, которая касается не только самих произведений искусства, но и моего тоже творчества как аналитика, как историка, как критика, ведь и я тоже созидаю некие такие «поэзии».

Итак, в основании всякого рода поэзии, то есть творчества лежат вещи доизобразительные, допредметные, тогда как собственно предметы, вещи, мои мысли, мои или моего заказчика замыслы, желания, – все подобные объекты творчества – это всё вторичные образования.

Поэтому все разговоры о поэтике начинаются с доизобразительных форм творчества, это сугубо важно и принципиально для изобразительного искусства. Говорить о доизобразительных свойствах музыки, о «духе музыки» очень не сложно, равно и о звукиах речи, о дыхании поэтического языка. Все аллитерации, интонации, ритмика и рифмы – это и есть доизобразительная сторона поэзии. В архитектуре – нечто похожее: что изображает архитектура? – ничего, что изображает пространство? – самое себя, и даже, казалось бы, таким очевидно изобразительные виды искусства, как та же классическая живопись, тоже содержат в себе доизобразительные начала, то есть принципы.

Из чего же складывается вся эта доизобразительная, немиметическая основа любой изобразительности? Основа основ – это визуальность, которая имеет плоскостную, двумерную природу, потому что это зрение, которое само по себе в своей структуре, в своей, так сказать, оптической механике и органике представляет собой явление, связанное с сетчаткой глаза, говоря иначе – с ретинальной поверхностью. Зрение в основе своей двухмерно, но не только зрение, более того сама наша телесность тоже имеет в основе своей именно плоскость нашей тактильности. И с этой основы начинается и любая визуальность, любая поэтика, с нее начинается место, тот самый топос, элементарная единица пространства, связанная именно с моим положением в этом пространстве, и эта топика определяется отношением к поверхности земли. Поэтому в основе всего лежит и геометрия, хотя это слово может быть не очень подходящим, потому что здесь именно звучит потребность в измерении, размерности и мере (быть может, лучше – геология или – совсем точно – геомантика). Но, тем не менее, эта самая земля, вкупе с почвой суть то, что даёт устойчивость, постоянство и то, что является поверхностью, в конце концов – горизонтом, с которого начинается и любая визуальность, любая изобразительность, Однако, геометрия, геометрика и геометричность, двухмерность нашего визуального опыта, это только начало, потому что наша чистая визуальная активность продолжается и развертывается в жизни нашей соматики.

От визуальности к телесности мы переходим очень легко, потому что наше тело подвижно, и пространство задаётся именно динамикой, кинетикой, и там, где появляется кинетика, там уже появляется стереометрия, так что трёхмерность – это прямая производная от двухмерности. Но и на этом дело не заканчивается: человеческая двигательная прагматика связана не просто с тем, что я одно место заменил на другое, важна сама эта переходность, важна связь точек, континуальность смены мест и положения. Ведь смысл пространства заключается в том, что я не просто перешёл из одного места в другое, а то, что это имеет непрерывную направленность. Поэтому за всякого рода геометрией скрывается стереометрия, которая продолжается в топологии, коль речь идет о переменных величинах. Для архитектуры это аспект буквально имманентный: мы движемся внутри архитектурного пространства, но это касается и живописи: постоянное движение взгляда задаётся именно топологией элементов этого квази-двухмерного образования, которым является картина. Поэтому для пифагорейской мифологии – геометрия и всё связанное с землёй, с почвой, с недрами, с нутром, со всей тектоникой сокрытия и укрывания имеет дорациональный, дочеловеческий характер. Более того, всё трансцендентное, говоря языком философии, всё неподвластное человеку, иррационально по определению, но это не значит, что оно не имеет смысла, вовсе наоборот – это наиболее достоверный смысл.

И потому характерно, что для строго христианского мышления (если допускать такое) всякого рода иррациональная семантика геометрического духа может переживаться как нечто не вполне легитимное, ведь человеческий разум с этой, так сказать, первичной и подлинной геометрией не может совладать: математические законы, язык математики, да и все языка формализованных исчислений – это язык обуздания хтонической, дорациональной геометрики, которая легко переходит в геомантику, когда Земля – это и условие, и способ предсказания, а оно, получается, вторично по отношению к этому первичному и потому интуитивному знанию. Другое дело, что эта иррациональность не миметического свойства, и потому – совсем не необязательный приговор для геометрии и подозрение ее в демонизме…

 

Эстетика очищенной земли

Однако, представим себе послевоенные настроения в Германии, год нулевой, представим себе Дрезден, как он выглядел в 45-м году, или Магдебург с его 90%-ми разрушениями, это 90% городской застройки в буквальном смысле стёрто с лица земли. У Зедльмайра есть рассуждения про то, что настоящий, подлинный, тотальный сюрреализм – это именно война, это ковровые бомбометания, кстати, впервые примененные Красной армией, в Выборге, в финскую войну. Лицо земли открыто, явлено в чистом виде, земля, освобождённая от всего человеческого или слишком человеческого, это страшнейший в своей действенности способ обнаружения чистой геометрии, явление до-человеческого, вот она – эта самая земля, измеряй сколько угодно эту самую Гею, потому что английские бомбардировщики старались, как могли. Это, на самом-то деле, не оправдывает, но объясняет этот самый общий духовно-христианский настрой после 45-го года, хотя после [19]65-го года католику уже не принято и не полагается говорить о демонах, после второго Ватиканского собора, всё гораздо более тонко и точно, без этого такого чрезмерно аффектированного пафоса.

Главное надо помнить, что эта геометрия, все эти треугольники, линии, прямые, кривые, всевозможные спирали и прочие всякие вещи, точки, окружности, углы, – всё то, что составляет геометрию, имеет не только иррациональный, но – как раз по этой причине – суггестивный и неподконтрольный характер, иррационально воздействуя на человека. Не случайно, все эти природные стихии увязывались с соответствующими геометрическими телами, и начало геометрии Эвклида – это не слово «начало», ведь употребляется не «архе», а «стойхея». По Эвклиду, речь идёт о стихиях, не «начало геометрии», а «стихия геометрии», и всё стихийное – дорациональное и очень твёрдое, очень правильное, законное и неумолимое в своей законности, но эта законность нечеловеческая. Поэтому и неподвластность этих стихийных сил связана с тем, что они так действуют, потому что по-другому действовать не могут, они несвободны, а человек – существо свободное, так что всякого рода обвинения этой геометрии в нечеловечности, вполне разумны и логичны, ибо это посягательство на свободу человека, который, как человек, действует там, где есть его рациональность, она-то и делает его свободным.

Кроме того, вся эта домиметическая, суггестивно эмоциональная и бессознательная сторона любой визуальности – это свойства, качества, можно сказать, аспекты и измерения плоскости, не просто поверхности. Поверхность – это материальная сторона плоскости, сначала визуальная, казалось, абстрактная величина, но потом она соединяется не просто с тем или иным материалом, веществом и обретает характер поверхности и не просто с материалом, а именно с телесностью, потому что мы о поверхности говорим только там, где есть тактильность, где можно что-то осязать, а там, где осязать руками нельзя, где можно только «ощупывать» взглядом, там есть именно плоскость.

Какие же у этой плоскости геометрические качества, или, скорее функции? Поверхность и соответственно плоскость – это заряженное поле, поэтому оно функционирует, у нее своя именно прагматика, функции центра, функции верха и низа, равно как и отношений правого и левого. Но самое существенное, что плоскость работает как экран, на который проецируется телесность.

Потому что сама по себе эта самая плоскость – это нечто не просто дорациональное, а именно неуловимое, непознаваемое, и человек сразу же пытается перебороть, пересилить, усвоить, освоить, подчинить себе эту дорациональную, недоступную неопределённость плоскости, проецируя на неё бессознательно свойства своей телесности, организацию своего тела. Так что всё то, с чем имеет дело человек, состоит из двух слоёв – из этого первозданного слоя-фона, на котором располагается всякого рода фигуративность, возникающая на этой дорациональной плоскости благодаря механизму проекции, причем переносится не только структура тела, но и всё, что это тело наполняет, даже забытые чувства и утерянные представления. Плоскость – это и архив, а может быть – и склад…