Иконическое, каноническое и экклезиологическое

Кроме того, говоря о сакральном искусстве, необходимо уточнять, что речь идет об искусстве каноническом. Каноническом – это не просто следование правилам. Постоянство, неизменность канонического искусства – это признак того, что оно ориентировано на некоторую константу, причем сакральную. Это – следование определенной и исконной ситуации. Канон призван иконически возобновлять событие Богоявления и тем самым, во всяком случае, теоретически он воспроизводит сущностно вневременную ситуацию Богообщения.

Канон выражает себя двояким образом – на уровне иконографии и на уровне стилистики. Канон не отрицает стиль – и мы можем говорить о стилистике московских, новгородских, флорентийских икон. Но это именно облик канона, его формально-художественное, исполнительское выражение. Но у него есть и выражение иконографическое, которое касается именно организации изображения – это предметное содержание и является определяющим для композиции, то есть для структуры изображения. Так что канон – это поэтика, и она заключается в определенной стилистике-риторике и в определенной семантике-иконографии, что являются аспектами и измерениями канона как такового.

И подобная наглядная устойчивость, самоидентичность, узнаваемость в каноне обеспечиваются отношениями образа и прообраза. Прообраз может быть и земным, и небесным. Эти два образа, два вектора действуют во взаимосвязи. С одной стороны, такой-то святой жил тогда-то и тогда-то и мы даже можем знать, как он выглядел, с другой стороны, любой святой для верующего человека присутствует неизменно в его жизни, в жизни церкви вне времени и пространства. Поэтому, изображая святого, мы и восстанавливаем ситуацию его жизни, но одновременно и указываем на его жизнь небесную. Поэтому поддержание связи образа и прообраза – это символизация двух онтологий, что на уровне исполнительском реализуется в отношениях протографа и извода.

Помимо риторики, стилистики, семантики, иконографичности, каноничности, у сакрального образа него есть и своя прагматика, то есть функционирование, понимание чего – усвоение всей полноты его содержания.

Имея в виду искусство христианское, мы должны представлять себе, что это искусство призвано быть вдобавок и экклезиологичным, имея в виду, что экклесия – это единство всех верующих, в смысле не просто обладающих верой, но свою веру реализующих, осуществляющих через верность Богу в единстве с Ним, через верность Его заповедям, Его ожиданиям и Его Жертве, возобновляемой во все той же Литургии, которая, собственно говоря, – это любое приношение, любое пожертвование. В том числе принесение себя, собственного времени, внимания и веры. Литургия христианская – способ, форма существования христианина и способ приобщения к жизни церкви и к жизни Бога. Поэтому любая христианская литургия имеет мистериальный аспект – это именно приношение, приобщение к чему-то высшему через приобщение к откровению. И отсюда структура христианского богослужения, которое определяется способом приобщением не только отдельного человека и общины к Богу, но и – через молитву – всего мироздания, природы и космоса, что есть среда обитания человека. Это самое творение обращается к Богу в литургии, богослужении, через освящение всего времени, ибо оно – великая сила, которой природа подчиняется и через которую приобщается к Богу. Это и есть темпоральный аспект богослужения, поэтому оно должно быть непрестанным подобно течению времени, правда, времени природного, что есть проблема.

Но среди совокупности человеческой жизни в календарном времени выделяются определенные периоды: суточный, недельный и годовой. Такие богослужебные круги есть в восточной практике, а католическая церковь знает даже литургию часов. Но важен и космологический момент богослужения: через него освящается все мироздание. Поэтому всякое богослужение есть образ всего мира, всего мироздания, всего космоса – который предстоит Богу. И поэтому момент репрезентации, изобразительности заключен в самом богослужении, которое есть воспроизведение и мира, и событий в нем – и исторических, и сакральных, то есть вневременных. Поэтому иконность является аспектом богослужения, и у иконы следует выделять литургический характер и соответствующие измерения: 1. Икона предназначена для молитвы – это собственно богослужебная, литургическая функция. 2. Эстетически-исполнительская функция. Мы обращаем взор на изображение, и это изображение должно привлекать наш взор. 3. Богословское измерение: всякая икона – это реализация соответствующего христологического богословия – богословия воплощения и искупления. 4. метафизическая – весь мир представлен в богослужении, а богослужение отражается в иконе.

Но икона может быть и средством актуального богооткровения, что являют нам нерукотворные образы: Мандилион или Туринская плащаница, например – изображение-отпечаток самого тела Христа, творимые Самим Богом. Это идеальная форма существования сакрального образа как самооткровение Божества. Другая форма иконы как Откровения – это чудотворные иконы.

 

Эпифания и Евхаристия

Итак, любое сакральное искусство, христианское, не-христианское, которое себя обслуживает культовым порядком, так или иначе связано с опытом эпифании, так как религиозный опыт – это Богообщение, встреча и переживание Богоприсутствия, для верующего во Христа – это присутствия Христа. А основание христианской веры – это то откровение, которое дано в Евангелии, в Новом Завете и которое являет непосредственный, конкретный и неповторимый случай Богоявления, связанный с личностью Иисуса из Назарета.

Христианская вера заключается в том, что мы верим в это благое сообщение, в эту радостную весть, которая называется Евангелием. И если мы имеем желание и возможность общаться в вере с Иисусом, то имеем полный, исчерпывающий, окончательный опыт общения с Богом, Который открывает себя не просто как Бог, как Яхве, как Саваоф, как Адонаи, Владыка и Господь, а как Отец – Иисуса, а через Него, с Ним и в Нем – и Отец наш. Так что этот момент явления силы, любви, верности Бога имеет личностное измерение: Бог в полной мере открывается не только, как Отец в Сыне, но и как непрестанно действующий в верующей душе Дух. И действие Святого Духа вносит в опыт Откровения освящающую и обновляющую активность Бога и ответную активность верующего. Эта практика взаимоотношения Бога и человека имеет некий осязаемо динамическое и осязаемо наглядное, материально телесное качество, потому что всё совершается в контексте Боговоплощения, то есть во Иисусе Христе.

Характер такого религиозного опыта требует плоти, тела, материальности, вещественности. Христианство ни в коей мере не отрицает и не упраздняет тело, и если вы сталкиваетесь с разговорами об умерщвлении плоти, то вы сталкиваетесь с проникновением в христианство моментов не-христианских. Это очень романтично, это очень интригующе, особенно все эти восточно-христианские практики, в которых, однако, очень много аскетических мотивов, характерных для Ближнего Востока, для Сирии, отчасти для Египта с, мягко говоря, негативными тенденциями относительно Евангелия, в котором плоть – условие спасения, ибо завет Христов в Тайной вечере заключается в том, чтобы вспоминать Его святую, освящённую и освящающую Плоть, и не просто вспоминать, а употреблять в пищу как хлеб насущный в Пасхальной трапезе и в евхаристическом собрании.

Каждый раз, совершая Евхаристию, община верующих воспроизводит конкретный момент перед Распятием, Пасхальную Трапезу, на которой было дана заповедь приобщения Христова Тела и Крови, приобщение к самому Христу, приобщение и участие в этом акте искупления. И если Христос Себя окончательно явил как Искупитель и Агнец ученикам на Тайной вечере, то поэтому Евхаристия как возобновление этой Тайны – это и обоснование иконы как акта богоявления.

Подобный меморативный символизм-реализм Евхаристии как анамнезиса– это ядро всего того, что называется и христианским в том числе искусством, где материальность, телесность, визуальность, наглядность, вкупе с символизмом памяти и воспоминания требует активного участия. И подобная видимая, осязаемая, устойчивая конфигурация духовного и телесного, Бога, открывающегося в своей благодати, и человека, который открывается навстречу, называется общим понятием таинства, которое имеет характер, вид, структуру ритуального, богослужебного последования действий. И всё то, что мы называем изобразительным искусством, и относим его к христианскому опыту, к христианской традиции – не важно, восточной, западной, – это всё так или иначе должно рассматриваться, пониматься, восприниматься в контексте таинства, и в первую очередь – все той же Евхаристии.