Теургия, картезианство и религия прекрасного

А более элементарные и примитивные формы жертвоприношения связаны с практикой теургии, практикой воздействия на божество. Считается, что если я принесу своему божеству – барышне какой-нибудь, которой я увлечен, – коробку конфет и букет цветов, то в обмен она должна хотя бы улыбнуться или пойти в кино. Это, так сказать, для начала, то есть для и ради архэ! Вот он подлинный и отчасти подлый архаизм наших повседневных отношений! Это форма обмирщенной теургии – отношения обмена, отношения коммуникации, товарно-тварных отношений. Такого «товарищества», в котором торжествует торгашество и торг – чем угодно, в том числе или прежде всего – символами, которыми могут быть все, что заблагорассудится: и идеи, и слова, и вещи, и люди, и дела. Все может быть лишь предметностью, которой легко, как воображается, можно манипулировать.

Мне не хватает хорошего урожая и я поэтому приношу остатки прежнего Помоне или Деметре. Та была так благосклонна, что по весне остался излишек: я отдаю, возвращаю и жду милости… Это форма жертвоприношения, построенные на принципе взаимного обмена и воздействия. И божество реагирует ответным неким фактом, тоже как-то ко мне благоволит. Это представление о боге, как запредельном начале, которое можно только так расшевелить. А так они на Олимпе себе сидят, нектар пьют, амброзией заедают. Конечно, они спускаются в этот мир по своим собственным интересам – соблазнить царевну, похитить красавчика и так далее. Но повседневная жизнь для богов не нужна и не интересна. И чтобы обратить их взоры на нас – приносим ягнят, ставим жертвенники и даже статуи, – тем самым облегчаем им присутствие. Божество, у которого есть свое тело, – это же так здорово, оно не может не быть заинтересовано, чтобы немножко пожить в этой самой статуе. А если еще и воскурения, приятный ладан, жирная тушка ягненка – то божества слетаются как мухи и все у всех получается. Это такая элементарная языческая форма жертвоприношения, которая, повторяю, присутствует во всяких наших повседневных делах по сю пору, которая лишь называется христианской.

И искусство способно все это обслуживать, оформлять и артикулировать. Более того, искусство, даже будучи уже автономным от всех этих ритуально-сакральных функций, избавляясь от них, помещая их на задний план, сохраняет в себе некий фон этой самой квази-сакральности. Потому что творческая активность – это тоже форма священнодействия: художник может служить искусству, отдавать себя, посвящая ему свои силы.

Посвящая свое время, я приобщаю к святости – свои мысли, чувства, желания, но одновременно – и к художественному замыслу. Я посвящаю свое творчество заказчику – донатору, меценату – и это тоже отношения зависимости. Но это зависимость горизонтальная, межличностная или трансличностная. И эта зависимость – форма, остаток, рудимент или образ и подобие вертикальной зависимости. Потому что совсем не обязательно думать о том, что миф и религия – это дело прошлого, что история все это поглотила. История – сама миф.

Все это вполне актуально и реально – но с Нового времени считается, что эти вещи не совпадают друг с другом. Мир религиозный, мир веры и мир повседневный, природный – они должны различаться очень строго. Это идея Декарта, это то, что называется картезианской революцией. Декарт был очень верующим человеком – но для него его вера, Бог, представляли собой что-то уникальное и неповторимое. В мире нет ничего похожего на Бога, потому что Бог превыше всего. Бог абсолютно трансцендентен, хотя сотворенный Им мир – это как Его тело, при том что Он – Дух. Но единственное место, где Бог напрямую встречается с человеком, это душа человеческая, действительно пространство абсолютно духовное, то есть – разумное. А пространство материальное – именно пространство, то есть вещь протяженная, отделенная, отдаленная и удаленная. Не от Бога, а от человека. Это мир внешний, объективный, потому что объектный, предметный, другой и свободный, кстати говоря, от человека, живущий по своим законам, дарованным единственным подлинным Законодателем, но человеку не принадлежащим. Природа (это иное именование мира) может свободно существовать без человека или хотя бы скрывать от него свои законы, свою жизнь, свою автономию. Потому что Бог – Творец, и Он создал этот мир настолько хорошо, что он может существовать по данным и определенным Богом законам. Но Бог настолько доверяет Природе, что она может жить по своим законам, не нуждаясь уже в постоянном присутствии Бога-Промыслителя, как это выяснил деизм века Просвещения.

И искусство – материально принадлежит миру прекрасного. И прямой связи между миром и искусством быть необязательно. Но это не значит, что эта связь не существует, что она упразднилась, потому что так захотел Декарт или какой-нибудь еще философ того же 18 века. Поэтому мы всегда имеем возможность обнаружить скрытые формы сакральности, религиозности. И искусство сохраняет эти формы в том, что художник отдает себя, посвящает свои способности творчеству. И потому художество является для него предметом почитания, поклонения. И если он отдает себя, то совершает акт жертвоприношения, которое – это не обязательно умерщвление, достаточно и посвящения, хотя идея и структура совместного некоего делания, общего усилия, собственно общения, например, в форме совместной трапезы как способа взаимного приобщения другу к другу и пище ее участников – предельно фундаментальна.

Искусство, творческие процессы – конечно же, упорядочены. Настоящий художник творит по определенным правилам. Эти правила могут быть им неосознаваемы. Признак профессионализма – автоматизм и артистизм, то есть активность бессознательная, хотя и не невольная. Но, тем не менее, правила существуют, и там, где они есть, где есть повторяемый алгоритм действий, которым подчиняется художник, – там есть обряд, культ, ритуал. Поэтому творчество обладает культовыми не просто аспектами, а именно измерениями, хотя они скрыты или, вернее сказать, скрываемы.

Но к искусству можно относиться как к некоему готовому продукту – и тоже с почитанием и поклонением. Выражать свою зависимость, свое чувство восхищения, трепета, страха – это все формы почитания. Акт поклонения – это именно признание и действительно обнаружение своей зависимости от чего-то большего, прекрасного, могущественного. И где есть предмет поклонения, почитания, там есть и проблема доступности или недоступности этого объекта поклонения-почитания.

И самая прямая форма связи, доступности – доступность, конечно же, зрению. Поэтому сакральное должно обнаруживать себя открывать, прежде всего, человеческим чувствам. И любой культ – всегда связан с наглядностью, когда созерцаешь объект, на который не можешь, так сказать, наглядеться. То, что явлено взору, что очевидно – то признается достоверным, достойным именно веры, до и помимо всякого разумения, которое – дело уже не чувств, а разума. А достоверное – значит непогрешимое, то есть святое.

 

Идол и соблазн наглядного

Но почитать можно и что-то не совсем недостойное того. Почитание может быть просто неправедным, неистинным. И тогда мы говорим об идолах, истуканах, об идолослужении, идололатрии. Сделать наглядным божество, чтобы смотреть на него,– оборотная сторона изобразительности и это проблема идола, то есть такого объекта почитания, который доступен, и это главное, если не единственное его достоинство. А таковым-то он стал потому, что сам сотворен теми, кто нуждается в доступных богах, творя их самостоятельно. Неистинные боги, боги-самозванцы, псевдобоги, во всем подобные своим творцам, то есть – людям.

Идол в буквальном смысле слова, он же эйдолон или симулякр – это пустая оболочка, у которой внутри ничего нет, ничто живое там не живет. Боги покинули этот безжизненный сосуд, или их там вообще не было. Но человек по привычке, по традиции может продолжать поклоняться опорожненной емкости и по соображениям удобства – почитать скорлупу или панцирь, оставленный давно своим владельцем. И собственно говоря, проблема идолослужения – проблема существования, выживания и возобновления древних, примитивных культов. Но это не только продолжающееся существование того же первобытного фетишизма. Всевозможные формы идольской религиозности располагаются и в современности, используют ее, если не творят.

Идолы могут принимать любые формы: объектами почитания и поклонения могут быть сам человек, продукты его творчества, искусство, природа. Могут быть целые истории ложных культов – вспомним «Утрату середины» и всю за ней стоящую великую традицию недовольства современностью, начиная с древнеегипетских текстов Первого переходного периода и заканчивая католической публицистикой послевоенной и посленацистской Германии.

Есть, например, культ природы – и есть эстетически-визуальная форма культа природы – ландшафтный парк. Или культ прекрасного: объект – искусство, а форма – музейные сооружения или оперные здания. Или, например, можно поклоняться машине, геометрии. Машина – это труд и фабрика как место особых священнодействий пролетариата, Рабочего и его гештальта – тоталитарного режима. А геометрия – это человеческое мышление, посягающее на почву, на основание, на Землю, то есть – на миф. 20 век – возрождение картезианства с его постулатом эквивалентности мышления, логики и геометрии. И утверждая геометрию, я тем самым признаю, что эта стихия является предметом моего поклонения, я призываю почву и все, что под ней скрывается. Или уже и не скрывается вовсе, а откровенно лезет наружу…