Вежбицкая А. Японские культурные сценарии: психология и «грамматика» культуры

При описании языка следует начинать с описания его сло­варя и грамматики. К задаче описания культуры можно подходить по-разному, но мне кажется, что один из наибо­лее эффективных и показательных способов ее решения со­стоит в том, чтобы, следуя лингвистической модели, описать «ключевые слова» (воплощающие ключевые для данного об­щества культурные концепты) и «грамматику культуры» - то есть интуитивные законы, формирующие особенности 1ышления, чувствования, речи и взаимодействия людей. В одной из предыдущих работ (Wierzbicka 1991b) я писала онескольких ключевых словах японского языка и анализировалa их культурную значимость. В настоящей работе я более подробно рассмотрю японские культурные нормы.

В ряде публикаций (Wierzbicka 1993, 1994а, 1994b 1994с, in press а) я попыталась показать, что культурные нормы, лежащие в основе характерных для данного общест­ва способов взаимодействия, могут быть эксплицитно пред­ставлены в виде культурных сценариев, сформулированных в терминах лексических универсалий, то есть универсальных концептов, лексикализованных во всех языках мира. Я пока­зывала, что, выразив их таким способом, мы сможем по­строить универсальную, не зависящую от конкретного языка картину, которая избавит анализ от этноцентричной предвзятости и облегчит процесс сравнения различных культур и их взаимопонимание.

При методе описания социального взаимодействия, ис­пользующем культурные сценарии, не предполагается, что культуры однородны или что нравы и обычаи общества обя­зательно описываются с помощью строгих правил, которым подчинены действия любого человека. Этот метод исходит из того, что культуры разнородны и что социальное поведе­ние вообще и речевое поведение в частности чрезвычайно вариативны. В то же время при таком подходе учитывается существование культурной парадигмы, в рамках которой мыслит и действует человек. Культурные нормы можно на­рушать, игнорировать, отвергать, но, несмотря на это, и те нормы, которые (сознательно или бессознательно) соблюда­ются, и те, которые (сознательно или бессознательно) нару­шаются, различны в разных культурных системах.

В этой статье я собираюсь применить принцип культур­ных сценариев к некоторым аспектам японскойкультуры. В частности, я проанализирую несколько эпизодов из книги Хироко Катаока «Japanese Cultural Encounters» (1991). Я хочу показать, как можно уточнить смысл этих эпизодов с 1 помощью Естественного Семантического Метаязыка, опирающегося на семантические примитивы², и как этот метаязык может быть применен в качестве универсальной само­достаточной «культурной транскрипции» (Hall 1976: 166). Я буду апеллировать к большому списку литературы о япон­ской культуре и японском обществе, но в целях экономии места не буду ее подробно комментировать. Тем не менее недавно высказанные возражения против самой идеи о воз­можности сопоставления японских и английских культурных норм и моделей коммуникации требуют ответа.

В статье, озаглавленной «Japanese Superiority Proven by Discourse Analysis», Маккрери нападает на «академическую литературу, которая, имплицитно или эксплицитно сопостав­ляя элементы западной (преимущественно американской) культуры с их японскими соответствиями, неизменно оценивает особенности японской культуры, например обществен­ные взгляды, обычаи или языковые особенности, как уни­кальные и, следовательно, стоящие выше западных» (МсСгеагу 1992: 312). В то же время он одобряет тех япон­ских лингвистов, которые «не делают слишком широких обобщений, не занимаются фабрикацией ложных дихотомий и не основывают свою работу на мифологической уникаль­ности японского языка. Вместо этого они ограничиваются японским языком, приводят многочисленные примеры и точ­ный аргументированный анализ и не имеют потребности со­поставлять японский с каким-либо из западных языков».

Можно понять нелюбовь Маккрери и некоторых других европейских ученых к тому, что Дейл (Dale 1986, 1988) на­зывает «легендой о японской уникальности». Но, безуслов­но, возражать против любого осмысленного сравнения аме­риканского и японского способов общения — это то же са­мое, что выплескивать ребенка вместе с водой. Вряд ли нуж­но специально оговаривать тот факт, что любая культура уникальна и имеет свои собственные культуроспецифичные способы коммуникации. Японская культура не более уни­кальна, чем любая другая, но это не означает, что она не имеет своих характерных особенностей, что эти особенности не должны быть описаны, что сравнительные описания раз­личных культурных парадигм незаконны и не необходимы и что из уникальности (или культуроспецифичности) обя­зательно следует «превосходство».

Нет смысла подвергать сомнению необходимость прове­дения «точного аргументированного анализа» или важность «многочисленных примеров», но предложение «ограничи­ваться японским языком» (воздерживаясь от сопоставления японской культурной парадигмы с какими-либо другими, в частности с англо-американской) представляется странным. Не будут ли такие чрезмерные предосторожности неразум­ными и неэкономными?

Само собой разумеется, сопоставление различных культур должно быть строгим и корректным; кроме того, оно должно подтверждаться фактами. Настоящая статья предлагает но­вую форму сопоставления парадигм общения в различных культурах; в то же время она обращает внимание на значи­мость языковых свидетельств при установлении и верифика­ции соответствующих сходств и различий. Маккрери вы­смеивает то, что он называет «легендой о японском сердце и европейском сознании», но при этом упускает из виду тот факт, что ключевое японское слово kokoro (приблизительно 'сердце/ум') действительно имеет другое значение, нежели английское слово mind, и что 'это свидетельствует об ином представлении о человеке' (см. Mutch 1987, Wierzbicka 1989, 1992). Он не обращает никакого внимания на такие ключевые слова, как епrуо, wa (см. Wierzbicka 1991b) или omoiyari (см. Travis 1992), и на свет, который эти понятия проливают на японскую парадигму общения. Точно так же он упускает из виду, что вездесущая японская частица ne (одно из самых распространенных в японском средств об­ратной связи, не имеющее точного семантического эквива­лента в английском) свидетельствует о существовании раз­личных коммуникативных норм (см. Cook 1990; Wierzbicka 1994b). Ослепленный чрезмерной боязнью межъязыковых параллелей, Маккрери игнорирует любые подобные доказа­тельства и, таким образом, не соответствует собственному требованию «строгого аргументированного анализа» (надо полагать, всех релевантных данных).

Извинения и оправдания

В литературе, посвященной японской культуре и общест­ву, часто говорится, что в Японии принято извиняться часто и в широком диапазоне ситуаций. Эта констатация, как пра­вило, подтверждается опытом изучающих японский язык ев­ропейцев. Как сообщает Каулмас: «Когда европеец, изучав­ший японский язык, впервые попадает в Японию, он ощу­щает чрезмерно частое, на его взгляд, употребление извине­ний как отличительную черту повседневного японского общения» (Coulmas 1981: 81). Соответственно, «для японцев, изучающих английский, немецкий или другие европейские языки, распространенной ошибкой является употребление извинений в тех случаях, когда в соответствующем языковом сообществе подобные речевые акты не ожидаются и не предполагаются».

Японский психиатр Такео Дои вспоминает в этой связи сделанное христианским миссионером отцом Генверсом на­блюдение о «магической силе извинения в Японии» и добав­ляет: «...стоит особенно отметить, насколько христианский миссионер, прибывший в Японию проповедовать прощение греха, должен был быть поражен, когда узнал, что среди японцев искреннее прощение ведет к примирению» (1981: 50). Далее, поясняя эту идею, Дои описывает эпизод из жизни американского психоаналитика в Японии, которому из-за какой-то оплошности, допущенной им при прохожде­нии проверки, «был сделан выговор официальным лицом из иммиграционного бюро». Сколько он ни объяснял, что в случившемся не было его вины, служащий не был удовле­творен до тех пор, пока психоаналитик, исчерпав другие воз­можности, не произнес в качестве прелюдии к дальнейшему препирательству: «I'm sorry»,— после чего выражение лица его собеседника резко изменилось, и дело было без лишних хлопот улажено. Дои заключает свои рассуждения характер­ным замечанием о том, что «люди на Западе... вообще гово­ря, не очень-то склонны извиняться» (1981: 51).

Однако наблюдения Каулмаса и Дои хотя и показатель­ны, но все же недостаточны для того, чтобы эффективно «преподавать культуру». Во-первых, сам по себе концепт «извинения» [«apology»] привязан к конкретной культуре и, следовательно, не может быть подходящим описательным и аналитическим инструментом для межкультурных исследо­ваний. Слова apology, apologize, используемые для описания речевых актов носителей английского языка, содержат в своем значении компонент «я сделал (тебе) что-то плохое». Но, как показывает эпизод, приведенный Дои, так называемое японское извинение такого компонента не содержит. Поэтому неправильно называть это «apology».

Кроме того, авторы, говорящие о частом употреблении извинений в Японии (по сравнению с Западом), создают у читателя ощущение, что различие количественное, а не каче­ственное. Это неверно: на самом деле различие состоит не в том, что один и тот же речевой акт встречается с разной частотой, а в том, что используются качественно разные рече­вые акты (см. Wierzbicka 1991a); использование же разных речевых актов связано с качественно различными культур­ными нормами. Подобные нормы можно наглядно проиллю-стрировать с помощью схематических сценариев, таких как «Извинения» Катаока:

На выходные Том взял напрокат машину. Он впервые са­дился за руль с тех пор, как приехал в Японию, но в Соединен­ных Штатах всегда был прекрасным водителем.

Однако по пути к дому приятеля он попал в аварию. Ма­ленький, лет четырех, ребенок выбежал на дорогу, по которой ехал Том. Он не превышал скорости и внимательно следил за дорогой, поэтому сразу затормозил, однако машина все равно задела ребенка и сбила его. Том сразу же остановил машину и V попросил прохожего вызвать полицию и скорую помощь.

К счастью, он не нанес ребенку серьезных повреждений. Полиция не оштрафовала его, сказав, что в произошедшем он, как подтвердили свидетели, совершенно не виноват. Он все же чувствовал себя виноватым перед ребенком, но, рассудив, что ничего больше сделать не сможет, постарался забыть о проис­шествии. Через несколько дней он узнал от полицейского, что родители ребенка были крайне огорчены его поведением после аварии (Kataoka 1991: 2).

Катаока предлагает читателю обдумать четыре альтерна­тивных ответа на вопрос, почему были расстроены родители ребенка. Правильным ответом она считает следующий: «Они были недовольны тем, что Том не принес своих изви­нений и не навестил ребенка в больнице, хотя и не был вино­ват в случившемся». «В Японии, — говорит Катаока,— че­ловек, попавший в дорожное происшествие, обязательно должен извиниться и навестить в больнице пострадавшего, даже если авария произошла не по его вине, чтобы проде­монстрировать свое участие. В общем, предполагается, что извиняться нужно всегда, когда каким-то образом, ­физиче­ски или эмоционально, нанесен ущерб противной стороне. В судебной практике довольно часто встречаются случаи, ко­гда приговор облегчается, если нарушитель приносит свои извинения, тем самым показывая, как он сожалеет о содеян­ном» (Kataoka 1991: 64).

Ту культурную норму, которая отражена в приведенной Катаока истории и в комментарии к ней, можно следующим образом перевести в форму культурного сценария (записан­ного в лексических универсалиях):

(1) когда с кем-то случается нечто плохое,

потому что я что-то сделал я должен сказать этому человеку что-то вроде:

«я чувствую нечто плохое» из-за этого я должен нечто сделать.

Этой же культурной нормой обусловлено неожиданное заявление премьер-министра Японии Морихиро Хосокава об отставке 8 апреля 1994 г. Как сообщали в «Australian», г-н Хосокава сказал, что «очень сожалеет о скандале, раз­вернувшемся вокруг его финансовой деятельности, так как из-за этого парламент не утвердил бюджет и помешал пред­полагаемым реформам... Г-н Хосокава заявил, что не видит ничего незаконного в том, что в течение 80-х годов ему были предоставлены две ссуды, однако чувствует себя ответствен­ным за то, что работа парламента зашла в тупик» (9 апреля, 1994: 12).

Таким образом, г-н Хосокава не сказал, что он сделал что-либо плохое, но он допустил, что нечто плохое (тупиковая си­туация в работе парламента) случилось в результате его дейст­вий (получения им ссуд). Из-за этого ему пришлось публично объявить, что он чувствовал что-то плохое из-за того, что про­изошло, а это, в свою очередь, заставило его что-то предпри­нять (уйти в отставку), чтобы показать, что он действительно сожалеет о случившемся (то есть доказать свое чистосердечие). Таким образом, культурный сценарий, которым руководство­вался премьер-министр, коррелирует с тем, которым должен был руководствоваться — но не руководствовался — Том. Эпизоду с отставкой соответствует такой сценарий:

(2) я сделал нечто

нечто плохое случилось из-за этого

я чувствую нечто плохое из-за этого

я должен нечто сделать из-за этого.

В другом случае (недавно описанном в Weekend Australian, 28—29 мая 1994: 11) две японские вдовы опуб­ликовали открытое письмо жителям северной части Австра-лии с принесением своих извинений за «неудобства», причиненные гибелью их мужей (в гоночной катастрофе). В дан­ном случае также не утверждается, что мужья сделали что-то плохое; скорее можно сказать, что что-то плохое (катаст­рофа, а также связанные с ней «неудобства») произошло из-за того, что они что-то сделали (приняли участие в автомо­бильных гонках). Вдовы сочли, что должны публично зая­вить о том, что они чувствуют что-то плохое — не из-за то­го, что случилось с ними, а из-за «плохих чувств», вызван­ных катастрофой у других людей.

Кроме того, Катаока анализирует японские «извинения» в связи с другой историей, озаглавленной «Оправдание»:

Однажды утром Боб принес начальнику японской компании, в которой он подрабатывал, оформленный документ. Началь­ник тщательно проверил документ и указал Бобу на ошибку, прибавив при этом, что документ следовало сдать раньше.

Боб опоздал со сдачей документа потому, что до самого по­следнего момента не имел доступа к компьютеру. Что же каса­лось ошибки, то она была допущена не им, а его коллегой. Боб спокойно и очень вежливо объяснил все это боссу по-японски, желая показать, что не виноват. Выслушав Боба, босс неожи­данно рассердился и сказал по-английски: «Я не хочу выслуши­вать подобных оправданий! Переделайте работу и сдайте ее се­годня же!»

Боб покинул кабинет босса крайне огорченным. Он не пони­мал, почему тот рассердился, хотя Боб не сделал ничего плохо­го. Он не знал, что ему делать (Kataoka, 1991:16).

На этот раз ставится вопрос: «Как вы считаете, почему босс рассердился на Боба?» — а правильным признается от­вет: «Боб стал оправдываться, вместо того чтобы извинить­ся. Для японцев очень важно именно извиниться». Это ут­верждение Катаока сопровождает следующим комментари­ем: «...если бы Боб извинился, реакция начальника была бы мягче. Японцы очень часто прибегают к извинениям, чтобы показать, что они чувствуют ответственность и готовы к со­трудничеству» (Kataoka 1991: 81).

В этом случае речь идет о культурной норме, которая может быть представлена следующим образом

(3) когда кто-то говорит мне что-то вроде: «ты нечто сделал

из-за этого случилось нечто плохое (с кем-то/ со мной)» хорошо сказать этому человеку что-то вроде:

«из-за этого я чувствую нечто плохое» плохо сказать этому человеку что-то вроде: «я не сделал ничего плохого».

В японском обществе считается неправильным говорить «я не сделал ничего плохого»; по-видимому, неправильно даже так думать (см. Kitayama and Markus 1992). В эпизо­де, приведенном Катаока, Боб, не являющийся «носителем» культурной нормы, сказал примерно это («я не сделал ниче­го плохого»). Другой культурный аутсайдер, Том, хотя это­го и не сказал, но из его поведения следовало, что он поду­мал нечто подобное. Это было «неправильно». Если бы он подумал о чувствах других людей и о том, какова была его роль в тех событиях, которые заставили «чувствовать что-то плохое» других людей («кто-то другой чувствует что-то плохое из-за того, что я что-то сделал»), он бы, возможно, повел себя так, как того требует культурная норма. Таким образом, две эти истории иллюстрируют некоторые основ­ные постулаты социального взаимодействия японцев:

(4) плохо говорить другим людям что-то вроде:

«я не сделал ничего плохого»

(5) если кто-то чувствует что-то плохое из-за того,

что я нечто сделал

хорошо сказать этому человеку что-то вроде: «из-за этого я чувствую нечто плохое».

Необходимость обращать внимание на «плохие чувства» других людей отражается в еще нескольких культурных нор­мах, которых мы можем здесь лишь бегло коснуться. Одна из них, на которую часто обращают внимание, касается «от­сутствия четкой границы между извинением и благодарно­стью» в японской культуре (см. Coulmas 1981). В англо­американской культуре принято реагировать на, условно го­воря, оказанные «благодеяния» положительно:

(6) когда кто-то сделал нечто хорошее для меня

я должен сказать этому человеку что-то вроде: «из-за этого я чувствую нечто хорошее».

Этим ситуациям противопоставлены те, в которых чело­век должен принести другим людям свои извинения. При­мерно:

(7) когда я сделал кому-то нечто плохое

я должен сказать этому человеку что-то вроде «из-за этого я чувствую нечто плохое».

Однако в японской культуре эти две ситуации не проти­вопоставлены, в обеих из них ожидается негативная реакция. Использование одного и того же ответа — sumimasen (букв, «это никогда не кончается», или «это не кончено»; см. Benedict 1947, Coulmas 1981) — красноречивое свидетель­ство ощущаемой общности ситуаций этих двух типов:

(8) когда я знаю, что сделал кому-то нечто плохое я должен сказать этому человеку что-то вроде: «я чувствую нечто плохое из-за того, что я сделал»

(9) когда я знаю, что кто-то сделал для меня нечто хорошее хорошо сказать этому человеку что-то вроде: «я чувствую нечто плохое из-за этого».

Японское правило, связывающее принятие оказанных «благодеяний» с необходимостью выражать сожаление, не­понятно европейцу; как было сказано ранее, европейцами этот феномен зачастую описывается как отсутствие границы между благодарностью и извинением. Но с точки зрения ло­гики японской культуры это правило вполне осмысленно, так как оно отражает бдительное внимание говорящих к лю­бому вызываемому ими затруднению.

Как пишет Каулмас, «японская концепция услуг и даров скорее фокусируется на том, какие неудобства были прине­сены бенефактору, нежели на тех аспектах, которые приятны реципиенту» (1981: 83). Поэтому в более полной форме рассматриваемое правило записывается так:

(10) когда кто-то делает для меня нечто хорошее хорошо сказать этому человеку что-то вроде: «ты сделал для меня нечто хорошее ты чувствовал нечто плохое из-за этого я чувствую нечто плохое из-за этого».

Этот же сценарий объясняет тот факт, что (как пишет Каулмас) в Японии гости, приглашенные на ужин, уходя, обычно произносят что-то вроде «сколько хлопот мы вам доставили» вместо привычного европейцу «спасибо за при­ятно проведенный вечер».

Мой общий вывод заключается в том, что английские слова «apology» или. «thanks» неуместны для описания логи­ки культуры Японии. Такие культурные сценарии, как:

(11) плохо, если кто-то чувствует что-то плохое из-за меня

или

(12) когда кто-то чувствует нечто плохое из-за меня
хорошо сказать этому человеку что-то вроде этого:

«я чувствую нечто плохое из-за этого»,

на мой взгляд, куда более точны и поучительны. Существен­но, что такие сценарии характеризуют не только японскую «вежливость», но, более глобально, японскую этику и соци­альную психологию. «Правила», определяющие, когда что говорить или не говорить, тесно связаны с культурно обу­словленными «правилами» мышления и «чувствования» — такими как правило японской культуры, требующее пред­восхищения и предотвращения появления «плохих чувств» у других людей (ср. Lebra 1976):

(13) хорошо часто думать о других людях так:

«если я сделаю что-то, этот человек может из-за этого чувствовать

что-то плохое я этого не хочу».

Невозможно проверить правильность всех перечисленных сценариев в рамках настоящей статьи. В некотором смысле они воплощают, в кристаллизованной форме, те хорошо до­кументированные общие представления о японской культу­ре, которые нашли отражение в многочисленных книгах и статьях (см., например, Honna and Hoffer 1989; Lebra 1976; Mizutani and Mizutani 1987; Smith 1983). Я преследую здесь другую цель: я предлагаю новый метаязык для описа­ния культуры, новую «культурную транскрипцию», и стрем­люсь показать, как использование этого метаязыка может помочь нам сделать более точными и ясными обобщения, выдвинутые и в значительной степени подтвержденные в других работах.