Пределы варьирования языковых средств в различных переводах

О характере и направлении возможных искажений текста в обновляемом его переводе можно судить, сравнивая различ­ные переводы. Для сопоставлений мы избрали типичные и вполне надежные в профессиональном исполнении перера­ботки текста; все они опубликованы и доступны для сравнения. На основе сплошной выборки разночтений представим филологический анализ их сравнительных достоинств, с тем, чтобы определить качественный уровень сравниваемых пере­водов и на их примере обсудить общие проблемы такого перевода вообще. В дальнейшем изложении используем цер­ковнославянский текст Нового Завета (Ц), Русскую Библию 1876 г. (С) и переработку ее в параллельном английскому тексту варианте (Новый Завет и Псалтирь. La Harba 1990 — (А) в сравнении с новыми переводами о. Л. Лутковского (М., 1991) — (Л) и переводом, помещенном в издании "Слово жизни" (М., 1991) — (Ж). Сопоставим по этим переводам текст молитвы Отче наш (Мф 6, 9—13); славянский текст дается в упрощенном написании.

ц

Отче наш, иже еси на нбсехъ,

Да святится имя Твое,

Да приидетъ Црствие Твое,

Да будет воля твоя,

яко на нбси и на земли.

Хлебъ нашъ насущный

Даждь намъ днесь,

И остави намъ долги наша,

Яко и мы оставляем

должникомъ нашимъ,

И не введи насъ въ напасть,

Но избави насъ отъ лукавого,

Яко Твое есть Црствие

и сила и слава

Во веки. Аминь.

 

Л

Отец наш небесный!

Да прославится имя Твое!

Да наступит Царство Твое!

Да свершится воля Твоя

Как на небе, так и на земле!

Подай же нам ныне

хлеб наш насущный

И прости нам прегрешения наши

Как и мы прощаем тем,

кто согрешил перед нами,

И удержи нас от искушения,

и от лукавого нас защити,

Ибо Твое и Царство,

и сила, и слава

Во веки. Аминь.

 

Отче наш, сущий на небесах!

Да святится имя Твое;

Да приидет Царствие Твое;

Да будет воля Твоя

И на земле, как на небе;

Хлеб наш насущный

Дай нам на сей день;

И прости нам долги наши,

Как и мы прощаем

должникам нашим;

И не введи нас в искушение,

Но избавь нас от лукавого;

Ибо Твое есть Царство

и сила и слава

Во веки. Аминь.

 

Ж

Наш Небесный Отец,

Пусть прославится имя Твое!

Пусть наступит Царство Твое

И совершится воля Твоя

Как на небе, так и на земле.

Дай нам сегодня хлеб на пропитание.

Прости нам долги наши,

Как и мы прощаем

Должникам нашим.

Удержи нас от искушений

И избавь нас от зла,

Тебе принадлежит Царство,

сила и слава вовеки. Аминь.

 

 

По сравнению с Ц утрачивается специфическая форма обращения, архаическая, а потому и высокая по стилю, хотя вполне понятная (Отче!), теперь обращение по форме совпа­дает с утверждением подлежащего (Отец). Сжимается упру­гая динамика предикативных конструкций, как бы усили­вавших смысл имен, наполнявших их дополнительным зна­чением: иже ecu на нбсехъ Ц упрощается в причастный оборот сущий на небеси С и переводит причастие в определе­ние как нечто известное который на небесах А, затем Отец наш небесный Л и, наконец, с полной утратой предикатив­ности в новом сочетании Наш небесный Отец Ж.

Попутно искажается смысл некоторых членов молитвы, ср., напр., даждъ намъ днесь — дай нам на сей день (и на весь день!) — дай нам сегодня А — подай же нам ныне Л и совершенно огрубленная форма в Ж.; ср. также прегрешения вм. долги, избавь нас от зла и пр. Увеличение новых грам­матических форм делает текст в целом более ясным для современного читателя, но при этом устраняет налет архаи­ческой торжественности, ср. повелительные формы с пусть вм. да, подай! подай вм.даждъ и даже дай! (просьба о подая­нии вместо призыва о помощи). Словообразовательные разноч­тения также нарушают смысл высказывания: Царствие — это синкретизм значения (царство и царствование одновременно), тогда как слово царство вполне однозначно и весьма секуля­ризовано.

Все изменения в символическом прочтении молитвы можно оценить с точки зрения патристики или хотя бы в свете философского толкования, данного молитве В. С. Соло­вьевым (Собр. соч., т. III, с. 285—303). "Хлеб насущный" — не хлеб для пропитания; символика формулы глубока: это и

 

всякая пища, в том числе и духовная, и "сверхсуществующая" сила, постоянно подпитывающая нашу ду­ховную жизнь на земле; ср. также семантическое развитие сочетания "насущный хлеб" в статье М. Ф. Мурья-нова (В. Я. 1980, 1). Днесь — не ныне, не сегодня и не только на сей день, но "в каждое данное время" (Соловьев, с. 289); напасть в славянском тексте Ц имеет более широкое значе­ние, чем просто искушение, о котором говорят все переводы начиная с С, ср. eis peirasmon в искушение, в испытание, "но когда такие недобрые стремления нападают на нас, то мы должны признать это за напасть" (Соловьев, с. 300). Нерас­члененность субъективного переживания, т. е. искушение, и неотвратимость давления извне (напасть) лучше всего пере­дать вторым словом, которое уже более отчетливо передает причину "огреховления под сению благодати" и пути его устранения.

В новых переводах изменяется самый ритм, к которому переводчики столь невнимательны. Между тем соблюдение ритмических особенностей молитвы необходимо даже для смысловых соединений текста. Не случайно границы членов молитвы обозначены неопределенно в Ц, а в других переводах подвержены большой вариативности. "И не введи нас в напасть, НО избави нас от лукавого" ЦСА — "И удержи нас от искушения, И от лукавого нас защити" или "...избавь нас от зла" без союза в Л и Ж. Различный смысл получают обобщающие союзы ЯКО в Ц, ИБО в С и Л при полном отсутствии такового в Ж. Помимо того, что эти союзы рит­мически необходимы, неопределенность их синкретического значения увязывает заключительные слова молитвы со всем ее содержанием, являясь как обобщение.

Так мы устанавливаем, помимо стилистических, связан­ные с ними смысловые, ритмические, композиционные и структурные нарушения в тексте, который является тради­ционным как раз в своем воспроизведении.

4. Требования к образцовому переводу Писания

Стилистически выверенный текст должен соответствовать требованиям: точности, т. е. адекватности оригиналу, яснос­ти изложения и красоты слога; в понятие красоты слога входит ритмическая согласованность формальных отрезков текста, т. е. формул и синтагм, из которых текст состоит, синтаксическое их единство, выдержанное в синтаксической перспективе высказывания, в том числе и в порядке слов, в гармонии употребления глагольных форм, в разнообразии синонимических выражений и в согласованности союзов и союзных слов.

Словоупотребление должно быть выдержано в высоком стиле, но без явных семантических и стилистических арха­измов, которые нарушали бы смысловое единство высказы­вания. Напр., Мф 25,5: коснующу же жениху Ц — и как жених замедлил С — а пока жених медлил А — но жених запаздывал Л — жених задерживался Ж — архаическая конструкция "дательного самостоятельного" в Ц (точно соот­ветствующая особой форме согласования в греческом ориги­нале) усиливает неясность глагольной основы (глагол кос­неть теперь изменил свое значение), но и новые переводы этого текста переводят изложения с символического плана в бытовой описательный, что и подчеркивается употреблением расхожих выражений, ср. "поезд запаздывал", "начальство задерживается" и пр. Все переводы совместно дают типичное распределение глагольных синонимов по трем стилям: арха­ически высокий в Ц, средний в С и А и низкий в Л и Ж, который уже совершенно снимает символический подтекст и тем самым разрушает смысл притчи. Значение глагола медлити соответ­ствовало древнеслав. коснеть и греч. медлить (в движении), оставаться в неподвижности. Символический подтекст славянского перевода создавался как раз с помо­щью глагола коснети, который одновременно обозначал и длительное пребывание в неподвижности, и выжидатель­ность со стороны субъекта действия (в данном случае жени­ха). Двусторонний процесс описывался как бы со стороны, что и передавалось неопределенностью всего высказыва­ния; этот подтекст был снят уже в употреблении глагола медлить, который не содержит второго значения ожидать, т. е. является уже простым переводом одного из значений символа с помощью гиперонима. Переключение на современ­ные формы выражения той же мысли в Л и Ж вообще исключает символический подтекст, поскольку это — слова родового гиперонимического содержания.

Аналогичных примеров можно привести множество. Они отражают общую тенденцию современных переводчиков до­нести до читателя прямой смысл притчи. Укажем несколько случаев, не вдаваясь в подробности комментария (здесь и ниже обозначаем только главу и стих Ев. от Матфея; примеры из других текстов опускаем, поскольку все они в принципе однообразны).

(10.8) туне приясте туне дадите Ц — даром получили, даром давайте С, А — и отдавайте Л — вы получили даром, даром и давайте Ж (в последнем случае нарушен ритм). Туне — и даром, и без причины, т. е., что семанти­чески усложняет все высказывание в целом: дается ведь не просто безвозмездно, но еще и без всяких на то оснований; употребление наречия даром снимает второй смысл и тем самым устраняет символический подтекст.

Таким образом, все переработки текста снимают присущее первоначальному славянскому переводу символическое пред­ставление об описываемом. Уходит некий подтекст, легко осознаваемый в эпоху первых переводов благодаря семанти­ческому синкретизму славянского слова, легко соотносимого со словом греческого языка. Такое слово одновременно содер­жало в себе несколько, иногда прямо противоположных значений (энантиосемичность древнего слова). В современном переводе того же текста контекстный символизм слов утра­чен, поскольку основным элементом современного литера­турного языка, которым при этом пользуются, является уже не символ, а гипероним однозначно родового значения. Ги­пероним помогает построению логически четких и доказа­тельных высказываний метонимического типа (щенок — это молодой пес: пес есть гипероним по отношению к слову щенок, но одновременно это и суждение по видо-родовому признаку). С помощью же символа возможно было образное повествование о событиях, как бы воссоздаваемых при каж­дом новом воспроизведении текста. Необходимо было бы сохранить это свойство вечного текста, который должен восприниматься каждый раз — как бы в первый раз. Однако в противоположности между символическим и общеродовым понятийным значением слова (последнее называют также "идентифицирующим значением" слова) и воспринимает се­годня читатель насыщенный символами текст Писания. Переводя его на современный язык, мы неизбежно затемняем символику Писания, что вызывает необходимость в толкова­ниях и комментариях, но зато представляем его логически ясным и вполне понятным — как понятна газетная инфор­мация о текущих событиях дня.

Так возникает внутреннее противоречие между содержа­тельным смыслом символического текста, включающим в свою структуру также и стилистические параметры, и возникающей со временем необходимостью приблизить этот текст к пониманию современного читателя. По-видимому, проти­воречие это может быть преодолено лишь на стилистическом уровне, поскольку и логическая точность описания, требую­щая термина-гиперонима, и загадочная красота символа оди­наково проявляют себя в столкновениях стилей или в их гармонии.

Основная задача, стоящая перед нами, определяется ска­занным: до каких пределов мы можем распространить пони­мание высокого стиля, единственного стиля, с помощью которого следует делать новые переводы Писания. Есть ли это действительно высокий стиль литературного языка — или же перед нами совершенно другой — церковнославян­ский — язык?

В решении этого вопроса могло бы помочь понимание характера самих переводов. Например, относительно Ж не всегда ясно, перевод ли это или парафраз, но, может быть, и переложение традиционных переводов, как бы современное толкование их? В Ж часто слишком распространенные фразы, дотошно перечисляющие все семантические признаки слова в исходном тексте, в аналитичности дискурса как бы подводят читателя к смысловому многообразию оригинала. Прием понятен: если нет возможности с помощью современ­ного слова создать емкий символ, остается перечисление некоторой суммы однозначных терминов. Несколько приме­ров покажут эту особенность Ж или Л.

(10.10) Ибо трудящийся достоин пропитания САЖ — потому что работник сам добудет пропитание себе Л.

(16.3) Различать лице неба вы умеете, а знамений времен не можете судить С — небесные явления умеете распозна­вать... Л — вы умеете определять погоду по признакам на небе, а истолковать признаки времени не можете Ж.

(25.19) По мнозе же времени прииде господин раб тех и стязася съ ними о словеси Ц — по долгом времени приходит господин рабов тех и требует у них отчета С (и А: и сводит с ними счет) — прошло много времени, и вот хозяин этих слуг вернулся и потребовал у них отчета о порученных им деньгах Ж.

Устойчивые сочетания, в наше время уже идиоматичные, при всех переработках текста в общем сохраняют свою пер­воначальную форму, поскольку с самого начала символичес­кое значение ключевого слова тут незаметно переходило в гиперонимию, а синтаксическая конструкция в целом осталась неизменной. Тем не менее и в устойчивых оборотах, ставших знаком христианской культуры на русском языке, пытаются произвести некоторые изменения, упрощающие смысл афоризмов.

(26.41) Дух бодр, плоть же немощна Ц С А и Л (А плоть) — Дух бодр, НО тело слабо Ж.

(10.34) Не мир пришел я принести, но меч ЦСАЛ — чтобы принести... Ж.

(13.9) Имеющий уши да слышит А — кто имеет уши слышать, да слышит СЛ — слушайте, если у вас есть уши Ж (в других местах варианты: слушайте, у кого есть уши 13. 43 и пр.).

Точность и ясность перевода

Точность перевода достигается смысловым соответствием греческому оригиналу, его ясность — стилистическим соот­ветствием русскому языку. В двух этих координатах и нахо­дится искомая гармония славянского текста. К сожалению, признакам точности и ясности не соответствует сегодня ни один перевод; во всяком случае они не достигают совершен­ства первоначального перевода (в восприятии читателя того же времени).

(17.6) падоша ницы Ц — пали на лица свои СА — пали на землю Л — упали на землю Ж при греческом. В Л и Ж использованы штампы различного стилис­тического достоинства (высокий в Л и средний в Ж), а в Ц дано адекватное и лаконичное переложение оригинала с измененной формой наречия (вм. обычной ницъ); букваль­ный перевод СА является точным, но он далек от ясности, в то время как ясность перевода в ЛЖ уничтожает символи­ческое содержание формулы (имеется в виду сопряжение лица или лика земли).

(25.1) Изыдоша въ сретение жениху Ц — перевод точный, но сегодня уже неясный; в СА точное и ясное соответствие, хотя в А использовано наречие (навстречу), снижающее стилистический уровень высказывания (в С на встречу); ЛЖ сжимают сочетание в одну глагольную форму встречать (интересно, что в других местах те же переводы, наоборот, стремятся разложить глагольную форму на аналитическую последовательность типа идти встречать).

(25.12) Аминь глаголю вамъ, не вемь васъ Ц — точный в отношении к греческому и образно яркий перевод (последнее обеспечивается лаконизмом выражения и осмысленной рит­микой), символичность формулы подчеркивается и сохране­нием грецизма аминь. Жених, выпроваживая "неразумных дев", завершает разговор символическим "конец!" ("а аминя не отдадут, ино..." — поучает Домострой; тут "аминь" отдают вполне). Точность славянского перевода, как это и характер­но для него, также и на проинзносительном уровне: здесь те же аллитерации, ритмика, число слогов во фразе, даже распределение ударных слогов, что и в греческом оригинале. СА переводят грецизм в обычной манере: Истинно говорю вам: не знаю вас, но по крайней мере сохраняют ритмическую цельность фразы. Наоборот, ЛЖ непозволительно "ясны" в ущерб точности, что разрушает стилевой ряд введением лишних слов: Уверяю, я не знаю вас! Л — Говорю вам правду: я не знаю вас! Ж.

Мы встретим еще много других примеров такого же рода, показывающих, что: Ц дает точный и ясный (для своего времени!) перевод, утрачивающий свою "ясность" на уровне грамматических форм и в значениях устаревших слов; С и отчасти А стремятся сохранить точность, все более уясняя для современного читателя архаические особенности старого перевода, обычно путем замены архаизмов, не всегда удачной замены, поскольку не сохраняется при этом и скрытый символизм текста; Л и особенно Ж точность понимают не в отношении к оригиналу текста, а применительно к уровню логического восприятия современного читателя: точность выражения заменяет здесь ясность перевода, а ясность, в свою очередь, понимается как понятность. Этим определяет­ся стремление к использованию конкретизированной — тер­минологически однозначной — лексике, уже полностью уст­раняющей символ. Подобно тому, как древние сказ и сказа­ние — сокровенное знание в слове — превратились в детскую сказку, так и символический текст Писания в новых перево­дах оборачивается простым пересказом. Судить об этом можно по самым разным признакам текста.

6. Ритмико-синтаксические особенности переводов

Ритмико-синтаксические особенности текста наглядно по­казывают разрушение исходного семантического синкретизма, представленного в греческом оригинале и удачно вопло­щенном в первоначальном славянском переводе Писания. Осуществлено это было с помощью синкретичных по смыслу союзов (одновременно они могли выступать и в функции частиц) и ключевых слов в предложении. В современных переводах выстраивается четкое логическое соотношение между компонентами сложного предложения, причем наибо­лее характерные именно для нашего сознания причинно-следственные связи преобладают, изъясняя древний текст с позиции нынешнего его восприятия.

Гар многозначно: ведь, так как, ибо, же, служит для логических выделений в постпозиции, что точнее всего пере­давалось с помощью славянской частицы-союза бо:

(10.10) достоинъ бо есть делатель мзды своея Ц = ибо СА = потому что ЛЖ

(11.30) иго бо мое благо Ц = ибо СА = ведь ЛЖ (16.2) чермнуетъ бо ся небо Ц = потому что САЖ (26.2) в cu бо приемши ножъ ножемъ погибнутъ Ц = ибо все, взявшие меч... САЛ СПЛ = кто поднимет меч... Ж. Синкретизм частицы/союза бо однозначно заменяется на типичное для него (в современном нашем представлении, поскольку нам известно ибо) значение причинности; говоря яснее, символическая объемность старого бо сменилась обще­родовым (гиперонимичным) значением причины.

Он что, поскольку, потому что и другие значения гре­ческого слова удачно передавались столь же синкретичным по смыслу славянским яко:

(25.8) дадите намъ отъ елея вашего, яко светилъницы наши угасаютъ Ц = потому что С = ибо А = а то Л = отсутствие союза в Ж, где сохраняется только интонационная связь двух формул текста.

OuSs и не, также не, но не, даже не и пр. удачно переда­вались славянским сложным союзом ниже, синкретизм ко­торого (подтверждение сказанного при одновременном усиле­нии высказывания) разрушен в современных переводах:

(5.15) ниже вжигаютъ светильника Ц = и зажегши свечу... С = и когда зажигают светильник... А — ведь когда зажигают свечу... Л = зажженный светильник не прячут... Ж.

(9.17) ниже вливаютъ вина нова... Ц = не вливают также... СЛ = и не наливают вино... А = никто не льет... Ж.

Когда и так как, тогда и прежде удачно передавалось, по-видимому, и составленным по греческим образцам славянским сочетанием егда же... тогда, где время и причина представлены в синкретизме:

(13.26) егда же прозябе трава... тогда... Ц (т. е. одновре­менно и "тогда", и "поскольку") = в переводах начиная с С происходят смысловые упрощения до фиксации одной лишь временной связи: когда... тогда...

Поте одновременно некогда и как (при отрицании никогда: 25.9), что опять-таки удачно передавалось славян­ским составным, быть может искусственно образованным еда како, но позднее заменено современными однозначно при­чинными (или однозначно условными) чтобы С = как бы (тогда) ЛА = если Ж.

Снятие символической неопределенности высказывания обратным образом было связано с обозначившимся стремле­нием "выпрямить" синтаксическую перспективу высказыва­ния, устранить синкретизм выражения, не сохраняя при этом и ритмической цельности текста.

Довольно часто в новых переводах происходит замещение вспомогательного глагола: вместо синкретично общего быть может появиться любой другой глагол уточняюще конкрет­ного значения. Во всех таких случаях использование совре­менного речевого штампа снижает стилистический ранг текс­та, снимает символически ориентированный синкретизм ключевого слова, не говоря уж о нарушении ритмики.

(9.16) и дира будет еще хуже С (в первоначальном пере­воде — горша Ц) = станет еще больше Л = разорвет дыру еще больше Ж.

(13.22) (и слово) бывает бесплодно С = делается бесплод­ным А = остается бесплодным ЛЖ.

В других случаях, наоборот, возможно злоупотребление глаголом быть, причем и здесь происходит разрушение ис­ходного синкретизма, поскольку попутно изменяется сама конструкция:

(16.4) и знамение не дастся ему ЦС = не будет ему А = им показано не будет Ж = не будет дано ему Л.

(25. 1) тогда уподобися црствие нбсное... Ц = тогда подобно будет С = будет подобно тому, как если бы... Л = в то время царство небесное будет подобно... Ж — форма прошедшего времени (в греческом также аорист) заменяется формой будущего времени, хотя имеется в виду настоящее время ("настоящее историческое"). Усиление аналитичности высказывания устраняет символическую неопределенность глагола дастся, уподобися и пр.

(10.36) враги человеку домашние его С (и Ц) = так что станут врагами человеку родственники его Л = и врагами человека будут домашние его Ж. (ср. will be в английском переводе).

Такова вообще замечательная особенность новых перево­дов: одни и те же особенности языка либо устраняются в угоду конкретизирующему ситуацию описанию, либо, напро­тив, вводятся для создания неопределенности высказыва­ния — своего рода гиперонимизация на синтаксическом уровне. Эта взаимообратимая тенденция разрушает текст и стилистически, и семантически.

Местами стремление уточнить мысль приводит к расши­ренному пересказу текста, который усложняется и с ритми­ческой точки зрения:

(18. 26 и 28) потерпи на мне, и заплачу тебе ЦСА = подожди еще, и я верну тебе Л = дайте мне еще немного времени, и я все выплачу Ж.

(19.12) могий вместити да вместит Ц = кто может вместить да вместит С = могущий вместить да вместит А = кто может решиться на это, пусть решается Л = кто как принимает, пусть так и поступает Ж — все эти варианты на месте греч.

(25.21 и 23) войди в радость господина твоего СА = раздели же радость господина твоего Л = заходи и веселись со своим хозяином! Ж.

(25.21 и 23) добре, рабе благий и верный! Ц = хорошо, добрый и верный раб! С и А = Молодец! Ты хороший и верный слуга! Ж при греч.

(25.25) вот тебе твое ЦСА = вот, получи свое Л = смотрите, вот то, что ВАМ принадлежит Ж.

Между прочим, ритмичность создается за счет повторений разного рода; так было и в греческом оригинале, так полнос­тью перенесено и в славянский перевод. Ж старается сокра­тить текст, сжимая бинарную формулу в одну:

(8.32) (стадо свиней) бросилось с крутизны в море и погибло в воде С = все стадо бросилось с обрыва в воду и погибло Ж.

(5.15) и зажегши свечу не ставят ее под спудом, но на подсвечнике С = зажженный светильник не прячут, а ста­вят повыше Ж.

(25.18) закопал его ("имение") в земле и скрыл серебро С = вырыл яму и закопал деньги Ж. (в Ц как и в греч. вкопа въ землю и скры серебро).

В первом случае утрачено указание на объект движения — море, во втором — на различие между действующим и скрытым источниками света (при этом разрушается сохра­ненная русским языком идиоматичность: ставить под спу­дом, хранить под спудом и т. п., также подспудно); в третьем примере исчезает указание на то, что закопанное, оказалось сокрытым (сокровенным — в высоком стиле). Во всех подоб­ных упрощениях текста исчезает образность и описательно, картинно поданная символичность притчи.

Вместе с тем, в Ж очень часты распространения текста, призванные как будто уточнить описание, хотя бы и ненуж­ными подробностями; ср. о разных девах:

(25.10) и готовые вошли С = девушки с зажженными лампами вошли Ж = и те, которые были наготове... Л.

Впрочем, часто возникает соблазн не просто устранить символически-образное слово, но даже слово гиперонимичес-кого объема убрать из текста:

(13.26) егда же прозябе трава и плод сотвори, тогда явишася и плевелие Ц = когда взошла зелень и показался плод, тогда явились и плевелы С = когда пшеница взошла и появи­лись колосья, то стали заметны и сорняки Ж. Символическое следование трава — плод — плевелие (собирательная множе­ственность всех трех подчеркивается формой последнего слова) и родового объема имена зелень — плод — плевелы (простая множественность) заменены конкретно видовыми обозначения­ми пшеница — колосъе — сорняки. Подобные переводы не просто убивают всякий символ, они устраняют всякую возмож­ность метафорического восприятия притчи (притчи!), не говоря уж о нарушении ритма и даже смысла; ср. в данном случае греч. следование, где трава дает плод как результат описанного, и совместно с плевелами, обо­значение которых не переводится ведь как Lobium temulentum, a символически как бесполезная трава.

7. Символ и гипероним как способ выражения семантического синкретизма

Утрата символического значения происходит на всех язы­ковых уровнях, отраженных в тексте; это определяется синкретизмом языковой формы, данной в контексте. Так, грам­матическая замена формы множественного или двойственно­го числа формой единственного числа переключает символи­ческое значение на конкретно бытовое, устраняя объемность исходного текста:

(25.10) и затворены быша двери ЦСЛЖ, но в А иначе: и дверь была затворена (ср. греч. и англ. в том же издании — and the door was shut); смысл имеет как форма имени, так и сам глагол — затворить или закрыть (идиома закрыть двери при однозначности сочетания закрыть дверь).

В целом выявляется три семантико-стилистических способа замены греческого слова, и очень трудно проследить их взаимные отношения по различным переводам. Каждое слово требует самостоятельного изучения в общем контексте. При­ведем иллюстрации, не увлекаясь их реальным комментиро­ванием.

(7.6) не пометайте бисеръ... предъ свиниями Ц, как и соответствующий этому слову русизм жемчуг СА вполне сохраняют символическое значение в данном контексте, в то время, как не бросайте драгоценностей свиньям Ж всего лишь неудачная замена гиперонимом genus proximum, а не рассыпайте жемчужин в Л — описание конкретных (инди­видуальных) предметов, низводящих высказывание до степе­ни простой информации.

(25.3) бдите убо... Ц предлагает в данном контексте такое же символически синкретичное значение, и оно не вполне соответствует гиперониму бодрствуйте, который предложен взамен него в САЛ, и уж совершенно не соотносится с уточняющим расширением в Ж: поэтому будьте всегда наготове!

(24.24) (раб о господине) человекъ жестокий Ц, но в древне-русском языке слово жестокий одновременно значит и жесткий, и суровый, вообще включает в себя все значения греческого эквивалента; поэтому употребление тако­го слова в С и Л уже не сохраняет исходного символического смысла, а слова жесткий А или суровый Ж, хотя и соответ­ствуют значению греческого слова, выступают в данном тексте всего лишь в качестве однозначного (одного из возмож­ных) определения, т. е. у разных авторов в роли гиперони-мического выступают различные слова.

(25.25) скрыл талант ЦСА в соответствии с греч. екриуа, а не спрятал талант, как в Л и Ж, что совершенно искажает змысл: стилистическая замена опять-таки оказывается се­мантической редукцией.

Другие примеры говорят сами за себя. Замена символа логическим гиперонимом обедняет семантическую насыщен­ность текста.

(25.24) собираешь, где не растпочилъ Ц (не рассыпал САЖ); судя по греч. возможны оба глагола, хотя только второй вариант не является архаическим; ср. с этим полный вульгаризм в Л: и берешь оттуда, куда не клал (!)

(9.22) вера твоя спасла тебя СА из Ц — исцелила Л Ж;

(9.37) жатва убо многа, делателей же мало ЦС — работ­ников АЛЖ;

(10.1) в соответствии с греч. все переводы кроме Ж разли­чают недуг и болезнь, но в Ж только одно слово: исцелять все болезни — понятое как гипероним;

(10.16) мудры как змии ЦСЖ = разумны А = осторожны Л для греч. цели яко голубие Ц = просты С = невинны Ж = бесхитростны А = непорочны Л для греч. дают разброс характеристик, не всегда соответству­ющих описываемому или символическому;

(16.4) род лукавый... все переводят греч., кроме Ж:

грешные люди;

(16.6 и 11) берегитесь закваски фарисейской САЖ при несуразном переводе в Л (и в одном случае Ж): закваски фарисеев — вместо символически обобщающего значения переводчики предлагают форму притяжательного определе­ния, указывающую на конкретных "фарисеев";

(25.2) девы: юродивые Ц = неразумные СА = нерадивые = Л при греч. Для кратости приведем сводный список разночтений по разным переводам текста Ев. от Матфея, из которого видно, какие именно варианты текста предпочитают гипероним, а какие спускаются до конкретно терминологической номина­ции, в обоих случаях лишая текст необходимой символичес­кой силы.

символ гипероним термин

риза Ц одежда СЛЖ рубашка А

Список можно продолжать бесконечно. Сделаем выводы.

8. Функция стиля и значение смысла

Таким образом, исходя из анализируемого текста, мы полу­чаем возможность весь массив имен распределить по трем классам — в зависимости от того, каким образом в слове сходятся признаки смысла (отвлеченно-общее или конкретное) и стиля (высокий — низкий или средний). Стилистические функции включенных в текст имен изофункциональны семан­тическим и могут быть представлены следующим образом:

(1) сближение по семантике — символ

("общее" значение) — гипероним — (2)

термин — совпадение в стиле (средний)

В данной оппозиции: СИМВОЛ — условный знак (имя), воплощенный в тексте словом для необходимого соединения (в представлении читателя) явления с его сущностью. "Рука" — имя, соединяющее представление о руке с обозна­чением власти: рука — символ власти. Возвышенная сущ­ность требует высокого символа в сакральном тексте, сущ­ность же по определению является отвлеченно высокой. ГИПЕРОНИМ — слово ближайшего родового значения для ряда конкретных по смыслу слов, отражающих существен­ные признаки обозначаемой сущности (но только признаки) в нейтральном по стилю тексте. Сохраняя особенности сим­вола, гипероним снимает присущий символу синкретизм значений, воплощает только принятое общее значение слова. Исходный синкретизм имени отчасти уже рассыпался под влиянием системы близкозначных слов, и теперь имя пред­стает в виде гиперонима, если оно сохранилось в составе традиционных текстов; ср.:

длань — рука — лапа и т. п. ладонь кисть предплечье и т. п.

Горизонтальный ряд слов выявляет стилистические при­знаки ключевого слова, вертикальный — семантические, но только их совмещение создает реальность гиперонима. ТЕР­МИН (от лат. terminus) — граница, предел возможных стилис­тических и семантических упрощений слова специально в символическом тексте. За редкими исключениями, представ­ленными в Ж, отчасти и в Л, иногда впадающих в низкий стиль, стилевые новации определяются все же современной литературной нормой, т. е. даны в среднем стиле. Им проти­востоит высокий стиль старого символа, видимо, недоступ­ный никакому подражанию сегодня.

В (1) представлена оппозиция по стилю — маркирован высокий стиль символа; в (2) — оппозиция по семантике, и маркирован однозначно конкретизированный термин. Дру­гими словами, исходная для древнего перевода текста эквиполентная (равнозначная) оппозиция "символ — термин" в современных условиях развернулась в градуальную, которая фиксирует особенности гиперонима — нейтрального стилис­тически и отвлеченно-общего по смыслу. Видимо, в этом заключается причина активности гиперонимов в современ­ных переводах библейских текстов, хотя это и влечет за собою устранение высокого стиля, разрешение его со стороны слова, не текста.

Вопрос стоит так: следует ли смириться с тем, что высокий символ библейского текста сегодня заменяется логически безупречным, но стилистически пониженным гиперонимом, или же следует искать новые языковые возможности для воссоздания символической напряженности священного текста? Быть может, этой новой возможностью станет не­обычное распределение функций между семантикой имени и стилистикой содержащего его контекста; или — архаизация лексики в определенной синтаксической перспективе выска­зывания (поскольку многие старинные обороты речи сохра­няются даже на бытовом уровне в виде идиом); или — новые словообразовательные модели, в которых определенный суф­фикс может сыграть роль стилистического модификатора в тексте. Одно ясно, что совпадение среднего стиля с пониже­нием и семантического ранга слова, т. е. замещение символа не гиперонимом, а термином недопустимо в текстах Писания.

Отсутствие высокого стиля в современном литератур­ном языке постоянно ощущается, однако и преобразова­ние символа в гипероним, т. е. имени в простой знак тоже реальность нашего языка. Нет ли и внутренней связи между устранением высокого стиля и перераспределением семантических границ в слове, от синкретизма символа до многозначности гиперонима? Ответ на этот вопрос даст ключ к поискам новых выразительных средств для перевода свя­щенных текстов, для которых высокий стиль является столь же важной приметой, как и обобщенное-возвышенный смысл.

9. Признак определения и определение действия

Исторически сохраняясь в качестве символа, символ со­здается контекстом. Короля играют придворные. Имя прила­гательное и глагол, каждое со своей стороны, выделяют те признаки имени, которые в каждом данном случае фиксиру­ют внимание на определенном признаке символа, эксплици­руя его содержание. Выбор определения и формы его вопло­щения — прилагательное или глагол — переключает статус имени — от символа к гиперониму.

Имена прилагательные во всех версиях текста в сущности гиперонимичны, среди них почти нет слов конкретного зна­чения. Несколько примеров.

(12.33) древо добро и плодъ добръ... древо зло и плодъ золъ Ц в переводе красивый, годный и гнилой, трухлявый; в славянском переводе символ задается сразу же. В других вариантах: хорошее — худое С, доброе — плохое А, хорошее — плохое Ж (всюду дважды), хорошее — гнилое, прогнившее Л. Еще: доброе семя ЦСА — хорошие семена ЛЖ (13.38), добрых бисерей Ц — хороших жемчужин СА — красивый жемчуг Л — драгоценную жемчужину Ж (132.45) и т. д. Идеальный признак символа добр — зол не несет никакой оценки, как и всякий синкретически выра­женный признак; типичный признак гиперонима хор<