Славянские орфографические трактаты

Подобно тому, как христианские скриптории обычно бывали при монастырях или на "книжных дворах" иерархов, так и авторы первых орфографических сочинений принадлежали клиру.

Вообще, книжное дело в христианской Европе было заботой церкви, частью конфессиональной жизни общества.

Церковными людьми были авторы двух ранних славянских сочинений о письме – болгарский книжник черноризец Храбр, чьим именем надписана апология "О писменех" (конец IX в.), и насельник Ресавского монастыря Константин Костенечский, создатель "Книги о писменах" (ок. 1410 г.). Автором сочинения по орфографии, реформатором письма был и выдающийся религиозный деятель, вдохновитель чешской Реформации Ян Гус (1371-1415).

В трактате "Orthographia Bohemica" (1406) Ян Гус предложил дополнения к латинской графике, делавшие ее удобной для чехов. Для передачи чешских шипящих и долгих гласных он предложил рациональную систему надстрочных знаков над определенными буквами. С развитием книгопечатания это привело к нормализации чешского письма. Позже фонологические идеи и практические решения Яна Гуса были использованы в графике южных славян, основанной на латинице, а также в графике лужицких, балтийских и эстонского языков, в международной фонетической транскрипции.

В истории разных лингвистических традиций трактаты о письме появляются первыми или одновременно с ранними словарными опытами. Древнейшие руководства по языку открывались правилами орфографии, иногда также и орфоэпии, и только в следующих разделах шел обзор грамматических значений и форм. В этом есть определенная логика истории лингвистического знания: вначале шло осмысление внешней, формальной (графической и звуковой) и потому более простой стороны речи. Специальное внимание к плану содержания языка, т.е. к языковой семантике, появляется позже.

Представляя типологически первую ступень в истории той или иной филологической традиции, ранние фонетико-орфографические сочинения сохраняют наиболее архаические и поэтому удивительные черты лингвистического сознания. Это область экзотики и музея, в этом их особая ценность для истории культуры. Именно в сочинениях по письму встречаются самые яркие проявления фидеистического отношения к языку – неконвенциональное восприятие знака, фетишизация буквенного символа, вера в магию письма.

В православной книжности эти архаические черты полнее всего представлены у Константина Костенечского (ок. 1410 г.) в его "Книге о писменах" (см. подробно §23-24 и 100). После Константина никто уже не писал о буквах с такой религиозной страстью, не грозил "погрешающим" анафемой и не пророчил отступникам гореть адским пламенем... (если не считать русских старообрядцев и то фанатическое упорство, с каким они сопротивлялись орфографическим новшествам Никона, – например, когда было велено писать, по греческим образцам, имя Христа с двумя "и: было Исус, стало Иисус; о "книжной справе" патриарха Никона см. §101). То был п и к веры в букву. Этот пик пройден культурой, однако, разумеется, сам психолого-семиотический феномен веры в букву в том или ином ослабленном виде сохраняется. (О следах и последствиях культа письма в современной культуре см. §26-27.)

Разумеется, присутствие в старинных статьях по письму указанных архаических мотивов отнюдь не означает, что здесь не было движения мысли и вполне позитивных достижений и открытий. Назовем одно из них, впрочем, не рядовое, а поразительное. В анонимной статье "Повесть собравшаго сия буквы"*, известной по двум спискам ХV?-XVII вв. и созданной, судя по языку и некоторым косвенным данным, в Московской Руси, впервые в Европе указаны три генеалогические группы славянских этносов. Терминологического обозначения групп еще нет, а есть собственно три перечня племен и народов, которые географически соответствуют восточным, южным и западным славянам. Это выдающееся открытие осталось в рукописи и о нем забыли, а спустя два или три века то, о чем догадался безвестный книжник ХУ? в., было открыто вновь. Генеалогическая классификация славянских языков, с различением трех групп: южно-, восточно- и западнославянских языков (однако еще не в нынешней терминологии!), в новое время впервые появляется в середине XIX в. – в программах славистических курсов И.И. Срезневского (Харьков, 1842; Санкт-Петербург, 1847).

* Статья опубликована по двум спискам в работе: Ягич, 1885-1895, 699-700.

120. Европейские грамматики XV – начала XVII вв.
в их связи с гуманизмом и Реформацией

Если в ранних сочинениях по орфографии можно встретить наиболее архаические черты лингвистического сознания, то с изучением собственно грамматики* в европейской культуре XV-XVII вв., напротив, связаны некоторые новые черты в отношении к языку и знаку.

** "Собственно" грамматика – это морфология и синтаксис, т.е. системы форм и конструкций, которые выражают обобщенные значения, без которых не может быть построено предложение – например, значение числа, времени, наклонения, залога, субъекта, объекта, признака, утверждения, отрицания (или вопроса), определенности (или неопределенности) и др. В книгах, называемых Грамматика, довольно часто собственно грамматическим разделам предшествуют неграмматические – сведения по фонетике, письму и т.п.

До XV в. Европа знала грамматики только латинского и греческого языков, восходившие к трудам античных грамматистов. В XV-XVI вв. в разных странах появляются первые грамматики новых народных языков (vernaculae), причем с той же стихийной обязательностью, с какой сейчас распространяются технологические открытия.

Хронология первых грамматик народных языков такова:

1465 г.	– грамматика итальянского языка знаменитого гуманиста, Леона Батисты Альберти, архитектора и математика.
1492 г.	– испанская (каталонская) грамматика Антонио де Небрихи.
1509 г.	– английская грамматика Джона Колета и Вильяма Лили.
Конец XV или начало XVI в.	– русская (к сожалению, рукописная и неоконченная) "Книга глаголемая Донатус меншей, в ней же беседует о осмих частех вещаниа..." Дмитрия Герасимова*.
1531 г.	– французская Жака Дюбуа (Сильвиуса).
1533 г.	– чешская Вацлава Филомата, Бенеша Оптата и Петра Гзеля.
1539 г.	– венгерская Сильвестра Яноша Эрдеши.
1568 г.	– польская Петра Статориуса (Стоеньского).
1571 г.	– чешская Яна Благослава.
1574 г.	– немецкая Лаврентия Альбертуса.
1584 г.	– словенская Адама Бохорича.
1604 г.	– хорватская Бартоломея Кашича.
1643 г.	– "Грамматыка словенская" Иоанна Ужевича (рукописный учебник "простой мовы" – литературного украинско-белорусского языка), составленный во Франции, по-видимому, в миссионерских целях).

* Это имя уже называлось в связи с историей создания полного церковнославянского библейского свода ("Геннадиевской Библии" 1499 г., см. §94). Дмитрий Герасимов известен как участник посольств в Швецию, Данию, Пруссию, Вену, Рим. Его имя читается в летописи ("Митя Малой, толмач латыньской"), в "Истории государства Российского" Карамзина. Из русских молодых людей, посланных учиться за границу (в Ливонию), он первый, кто известен по имени.

В конце XVI в. появляются первые печатные грамматики церковнославянского языка*: в 1591 г. во Львове – грамматика сразу греческого и церковнославянского языков, под заглавием "Адельфотис. Грамматика доброглаголиваго еллинословенскаго языка"**; затем "Грамматика словенска" Лаврентия Зизания (Вильна, 1596); в 1619 г. в Евье под Вильной в типографии православного братства была напечатана знаменитая грамматика Мелетия Смотрицкого – "Грамматики славенския правилное синтагма" (2-е изд. М., 1648; 3-е изд. М., 1721; 4-е изд. Рымники (в Румынии), 1755).

* До печатных грамматик в православной книжности была популярна статья "Осьмь честии слова" (т.е. 'Восемь частей речи'), составленная по греческим источникам в Сербии не позднее середины Х?У в.; статья содержала основную грамматическую терминологию и систематизацию именных форм церковнославянского языка.

** Слово Адельфотис (греч. adelfôtes – братство) на титульном листе грамматики указывает, говоря современным языком, на "учреждение", в котором она была составлена, – Львовское православное братство, имевшее свою типографию и школу (с 1586 г.).

Предпосылки повсеместного распространения грамматик были связаны, во-первых, с гуманизмом и Возрождением; во-вторых, причем более непосредственно, – с Реформацией и контрреформацией.

Европейские грамматики XV – начала XVII в. возникают в русле новых культурно-познавательных интенций, привитых гуманизмом и Возрождением. Появляется потребность в углубленном самопознании культуры – в понимании средств, методов, "материала", "инструментов" культуры. В искусстве итальянского Возрождения это вызвало трактаты Пьеро делла Франчески, Альберти, Леонардо да Винчи, Вазари о красках, о роли модели, о пропорции; математические расчеты перспективы и композиции художественных полотен, углубленное занятие художественной анатомией и механикой. В сфере словесного творчества стремление понять "технику" культуры вызвало трактаты о языке Данте, Лоренцо Валлы, Пьетро Бембо; работу Леонардо да Винчи над латинской грамматикой на итальянском языке и над латинско-итальянским словарем; первое в Европе ученое филологическое сообщество – флорентийскую Академию с программой культивирования совершенного языка. В этом ряду культурно-познавательных усилий, предприятий, замыслов находятся и ранние грамматики народных языков.

С другой стороны, европейские грамматики XV-XVII вв. так или иначе связаны и с Реформацией. Одни грамматики развивали и пропагандировали филологические надежды Реформации; другие ей противостояли.

Подобно тому, как инициатива переводов Писания на народные языки исходила от протестантов (см. §95), так и первые славянские грамматики были созданы протестантами. Такова чешская грамматика протестантских священников Филомата, Оптата и Гзеля (Намешт, 1533); первая польская грамматика кальвиниста, позже социнианина Петра Статориуса-Стоеньского (Краков, 1568); лучшая в XVI в. чешская грамматика Яна Благо-слава, главы протестантской общины "Чешских братьев" (рукопись 1571 г.); первая словенская грамматика, составленная одним из лидеров словенского протестантизма Адамом Бохоричем (Виттенберг, 1584).

Однако грамматики не были специфически протестантским явлением. Они создавались также католиками и православными. Грамматика могла иметь и контрреформационную направленность. Таковы первые печатные восточнославянские грамматики – "Адельфотис", грамматики Лаврентия Зизания и Мелетия Смотрицкого. Их составили православные книжники для поддержки церковнославянского языка. Подобно тому, как Геннадиевский библейский свод 1499 г. и напечатанная на его основе "Острожская Библия" 1581 г. противостояли реформационным попыткам перевода Писания на народные языки, так и грамматика Мелетия Смотрицкого была крупнейшей филологической акцией в защиту культового надэтнического языка Slavia Orthodoxa.

Вместе с тем в позиции Смотрицкого есть новые черты. В его грамматике нет распространенного в православной книжности отношения к церковнославянскому языку как к языку священному и исключительному*; нет обычных для православия рассуждений об особой "благодати" "славенского" языка или его превосходстве над латынью. Мелетий Смотрицкий не оценивает языки по вероисповедному принципу и де факто признает их равноправие.

* Ср. апологию церковнославянского языка как языка с в я т о г о и дающего с п а с е н и е у православного украинского монаха Иоанна Вишенского (ХV? в.): "Бог всемогущий <..> лутче крестит в словенском языку, а нежели в латынском"; святым и угодникам "спасенными же быти и освятити тот же святый язык словенский исходатаил" (Вишенский И. Соч. / Подготовка текста, ст. и коммент. И.П. Еремина. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1955. С. 192, 194). Впрочем, трактовка церковнославянского языка в качестве священного не была в православии канонической.

В грамматике Смотрицкого в значительной мере снимается противопоставление церковнославянского в качестве священного языка народному ("простой мове") как языку несакральному, мирскому. В предисловии к грамматике, написанном на "простой мове", Смотрицкий рекомендует обращаться к ней при обучении "славенскому" языку. В тексте самой грамматики он часто поясняет церковнославянские формы или обороты с помощью "простой мовы", в том числе переводит на нее библейские стихи. Новым было отношение Смотрицкого и к самой грамматике: протестантски трезвое, далекое от приписывания грамматике сакральной и богословской значимости.

Реформационное звучание грамматики Смотрицкого было приглушено при ее переиздании в Москве (1648), "естественно", без имени автора, ставшего в 1627 г. униатом. Из текста грамматики были исключены все пояснения и переводы на народном языке. Скромное предисловие Смотрицкого на "простой мове" заменили анонимные (восходящие к сочинениям Максима Грека) церковнославянские рассуждения о святости "словенского" языка и богоугодности грамматики с упоминанием главных православных авторитетов (Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста). В московском издании укрупнили формат и шрифт, шире стали поля. В сочетании с пространными предисловиями и послесловиями это значительно увеличило массу книги. В ней появились киноварные заглавия рубрик и инициалы. Все это придавало московской грамматике 1648 г. торжественный и внушительный вид, делая ее "официальным изданием московской грамотности" (Ягич, 1910, 30).

Таким образом, в XVII в. грамматика еще принадлежала церкви. Грамматики писали церковные люди, для церковных школ. Грамматики базировались на языке Писания и учили понимать этот язык. Грамматики еще могли быть предметом конфессиональной полемики и пристрастия; все еще имели смысл определения грамматик как православной, иезуитской или протестантской.

ОТ ГЛОССЫ К СЕМАСИОЛОГИИ
И ИСКУССТВУ ЛЕКСИКОГРАФИИ

121. Истоки семасиологии.
Пифагор, Конфуций, Филон Александрийский

Не только религии Писания (Откровения), но и все письменные религиозные и интеллектуальные традиции почти одновременно с кодификацией учения приходят к необходимости истолковывать записанный авторитетный текст. Вообще в о з в р а щ е н и е к записанному, к необходимости понять то, что было сказано прежде (а не в момент речи), всегда связано с теми или иными трудностями в понимании речи – из-за новых условий в т о р и ч н о г о восприятия. Чем больше время и расстояние, которые разделяют автора текста и его позднего читателя, тем сильнее различия между читателем-современником и последующими читателями в интерпретации текста. Поэтому вслед за кодификацией учения или даже одновременно вырабатываются приемы определения значений отдельных слов, высказываний и целых произведений – в данной культуре складывается к о м м е н т а т о р с к а я традиция в качестве инструмента сохранения и передачи авторитетного знания.

Первые в истории культуры комментаторские школы складываются почти одновременно в VI в. до н.э.: в Древней Греции, в религиозно-философском братстве пифагорейцев, основанном Пифагором (ок. 540-500 гг. до н.э.), и в древнем Китае, в кругу ближайших учеников и последователей Конфуция (551-479 гг. до н.э.). Не случайно, что именно в школе Пифагора родилось знаменитое ipse dixit 'сам сказал' – как девиз хранителей и передатчиков авторитетного знания (см. §56). Пифагорейцы первыми стали составлять комментарии к Гомеру. Они открыли феномен аллегорического смысла слова и высказывания (понимая аллегорию шире, чем это принято сейчас, – как всякого рода непрямые, переносные, символические, иносказательные значения).

В Китае комментаторские заботы в школе Конфуция привели к созданию первых в истории толковых словарей. В них давались объяснения трудных иероглифов, извлеченных из текстов Конфуция. В IV в. до н.э. появляются развернутые трактаты-комментарии: отдельные места из Конфуция здесь истолковываются, пересказываются "своими словами" или просто переводятся на современный язык (История, 1980, 95).

Иудаизм, как религия Писания, с характерным особо бережным и пристрастным вниманием к слову, придал семасиологии новые импульсы. Мудрецы-раввины в "Талмуде" учили различать 32 приема толкования "Мишны" (см. §82) – это сопоставимо с системой тропов и фигур (включая "фигуры мысли") в античной риторике, однако с той существенной разницей, что "Талмуд" учил анализу, т.е. толкованию текста, а риторика – синтезу, т.е. порождению текста.

Выдающийся вклад в семасиологию внес знаменитый иудейско-эллинистический мыслитель Филон Александрийский (ок. 25 г. до н.э. – ок. 50 г. н.э.), по характеристике С.Н. Трубецкого, – "посредник между философией и Откровением". Связанный происхождением с эллинизированными евреями Александрии, получивший блестящее греческое образование, Филон сочетал в своем творчестве языческую философию и иудейский монотеизм. А.Ф. Лосев так писал о Филоне: "Этот иудейский философ влюблен даже в Гомера и Гесиода и старается путем всякого рода аллегорических истолкований приблизить эту старинную греческую мудрость к библейской манере мышления. <...> Филон применяет греческую философию и особенно стоический платонизм для толкования Библии и особенно Пятикнижия Моисея" (Лосев, 1980, 82-83).

Согласно Филону. "Пятикнижие" есть аллегория, имеющая духовный смысл, подлежащий истолкованию. Каждое слово Писания имеет двойное прочтение: огненный меч – и 'огненный меч' и 'логос, слово'; небо и поле – это не только 'небо и поле', но и 'душа, исполненная силы и мощи'; соль – это и 'соль' и 'постоянство'; и т.д. Подлинное понимание, по Филону, предполагает осознание связи (сходства и различия) двух смыслов – дословного значения толкуемого текста и его аллегорического духовного смысла. Для раскрытия "духовного смысла" Филон разрабатывает специальную технику интерпретаций, привлекая, во-первых, методику диэрезы* и, во-вторых, "десять аристотелевских категорий" – сущность, качество, количество, отношение, действие, претерпевание, обладание, положение, время и пространство (подробно см.: Лосев, 1980, 114-128).

Идеи Филона о неединственности смысла текста нашли дальнейшее развитие в патристике и более поздней христианской герменевтике. Популярны были учения о четырех смыслах Писания (буквальном, аллегорическом, историческом и священном). На полях Библии знаменитого итальянского проповедника Дж. Савонаролы (1452-1498) сохранились его собственноручные заметки, в которых он дает по шесть толкований библейским стихам о шести днях творения. Приведем шесть интерпретаций первого дня: 1) Толкование буквальное: День первый. Небо. Земля. Свет. 2) Толкование духовное: Душа. Тело. Движущий разум. 3) Толкование аллегорическое применительно к Ветхому Завету: Адам. Ева. Луч (будущего искупления). 4) Толкование аллегорическое применительно к Новому Завету: Народ израильский. Языки. Иисус Христос. 5) Толкование нравственное: Душа, тело в смысле разума и инстинкта. Свет искупления. 6) Толкование аналогическое: Ангелы. Люди. Видение Господа (изложение дано по книге: Средневековье в его памятниках / Под ред. Д.Н. Егорова. М.. 1913. С. 274-275).

* Диэреза (греч. diairesis – отдаление, разделение, различение) – методический прием в платоновской диалектике, состоящий в последовательном и ступенчатом дихотомическом (бинарном) расчленении родовых категорий на виды.

Таким образом, потребности сохранять авторитетное знание и передавать его в аутентичном виде привели к зарождению традиций комментирования значимых текстов. В разных культурах достаточно рано был открыт и осознан один из главных феноменов семасиологии – явление полисемии, т.е. неоднозначности языкового знака (слова, лексического оборота, высказывания)*. Естественно при этом, что неоднозначность понималась достаточно широко и нерасчлененно (включая разные виды полисемии, аллегории и символизма). В разных традициях комментаторы и хранители авторитетных текстов пришли к созданию толковых словарей. Словарная форма представления знания до сих пор остается основным жанром описания значений в семасиологии.

* Полисемия (от греч. polys – 'много' и sema – 'знак') – наличие различных, но в какой-то мере связанных значений у одного и того же слова (или фразы); в семиотике – возможность разных интерпретаций отдельного знака или некоторой последовательности знаков (текста, фильма, музыкального произведения и т.п.).

122. Сложение основных лексикографических жанров
в славянских культурах (XI-XVII вв.)

Минимальный комментарий (так сказать, "единица комментирования") – это глосса*, т.е. объяснение отдельного непонятного слова или выражения в данном тексте. В рукописной книжности глоссы часто делались или на полях рукописи (против той строки, где встретилось непонятное слово), или между строк (так называемые интерлинеарные глоссы). Позже глоссы стали объединять в сборники толкований, глоссарии. Древнейшие глоссарии к Гомеру относятся к V в. до н.э., т.е. к самому началу древнегреческой комментаторской традиции.

* От греч. glôssa – язык.

В ранних глоссариях толкования обычно шли в той последовательности, в какой трудные слова были встречены в конкретном тексте. Однако, поскольку толкования к одному тексту могли быть полезны при чтении также и других текстов, то глоссы стали располагать по алфавиту. Один из ранних алфавитных христианских глоссариев был составлен переводчиком "Вульгаты" св. Иеронимом на рубеже IV-V вв.

В западном христианстве дополнительным фактором глоссирования церковных книг был латинский язык, общепринятый в учено-конфессиональной сфере, но все же ни для кого не родной. Глоссы на народных языках появляются в латинских церковных книгах уже в первые века после принятия христианства. В Славии старейшие глоссы – чешские, известные как "Ягичевы глоссы" (названные по имени их первого исследователя и издателя И.В. Ягича).

Это 122 лексических пояснения, внесенные на рубеже XI-XII вв. в латинский текст "Евангелия от Матфея". Жанровый состав глоссируемых латинских текстов самый пестрый: "Псалтирь", книги библейских пророков, сочинения отцов церкви, молитвенники, многочисленные проповеди (в том числе латинские проповеди Яна Гуса); сочинения римских классиков.

В Польше самые ранние глоссы к латинским богослужебным книгам делались на латыни, позже появляются глоссы на польском языке. Толкования становятся более развернуты и разнообразны: это и переводы отдельных слов на народный язык, и богословское толкование, и реально-исторический комментарий к трудному месту. В Польше, как и в Чехии, подборки толкований к разным библейским текстам стали объединять в словарные своды, получившие название mamotrekty (от лат. mammotrectus – кормилица, кормящая грудь). В польской лексикографии XV в. самые крупные памятники – это мамотректы. Из них самый большой (так называемый Краковский мамотрект 1471 г.) был составлен студентами Ягеллонского университета, записавшими объяснения профессоров к тексту Библии. Мамотректы представлены также среди чешских и польских инкунабул, что говорит о социальной значимости жанра.

У православных славян начало словарного дела относится к XI в. В частности, в переведенном с греческого "Изборнике Святослава" 1073 г., фундаментальной антологии болгарского происхождения, некоторые материалы – это подборки толкований ряда философских понятий, а также терминов византийской поэтики.

В русской средневекой лексикографии было пять основных словарных жанров: 1) словари-ономастиконы, 2) словари символики ("приточники"); 3) славяно-русские словари; 4) словари-разговорники; 5) азбуковники*.

* Терминология Л.С. Ковтун; см.: Ковтун, 1963; Ковтун, 1989. В указанных работах осуществлены исследование и научное издание основных памятников старинной лексикографии. Приведенные ниже характеристики словарных жанров основаны на работах Л.С. Ковтун.

Словари-ономастиконы первоначально объясняли главным образом собственные имена, встречающиеся в Библии*. Наиболее ранний из известных памятников такого рода – "Речь жидовьскаго языка" в сборнике при Новгородской "Кормчей" 1282 г. – содержал переводы-толкования 174 слов. В основном толковались имена собственные (Соломон – мир, Давид – возлюблен, Вавилон – смятение и т.д.), но также и отдельные древнееврейские и греческие нарицательные имена, остававшиеся в церковнославянском Писании без перевода (ад – тма, хризма [так!] – помазание, бисер – камень честен и др.). В редких случаях толковались славянские слова – из тех, которые имели условно-символические значения (как, например, рог – сила, гусли – язык, лик – мысль). Что касается сочетаний жидовьский язык, еврейские речи в заглавиях словарей, то они указывали не на происхождение толкуемых слов, а на их связь с Писанием: т.е. это 'язык, речи, слова Библии'.

* Отсюда и термин: ономастика – раздел языкознания, изучающий собственные имена (от греч. onomastikos – относящийся к наименованию); ономастикой – собрание собственных имен (ср. аналогичные словообразовательные связи в терминах лексика – лексикон).

Толковые словари символики у книжников иногда назывались приточники (от слова притча, означавшее 'уподобление', 'иносказание, притча', а также 'пример, доказательство; гадание, загадка'). Есть списки символических толкований, которые имеют такое заглавие: "Се же приточне речеся", т.е. 'А вот это говорилось иносказательно'. Встречаются и другие заглавия: "Толк о неразумных словесех" и т.п. Символические употребления слов, в отличие от переносных значений, условны и поэтому в принципе могут быть "разгаданы" по-разному. Это побуждало собирать и распространять "истинные" толкования, согласные с Библией (рысь – лукавый, козлищь – мерзкий, птицы – апостолы, хлеб – тело и т.д). Основным литературным источником символики была "Псалтирь". Не случайно древнейший свод символических толкований содержится в списке XI-XII вв. "Толковой Псалтири" (так называемая "Толстовская Псалтирь").

Славяно-русские словари толковали прежде всего церковнославянизмы, которые могли быть непонятны восточнославянскому читателю. Древнейший из них "Толкование неудобь познаваемом речем" относится к XIV в. Славяно-русские словари явились основным жанром восточнославянской лексикографии до XVIII в. К этому типу относятся такие выдающиеся памятники традиции, как печатные словари Лаврентия Зизания (Вильна, 1596) и Памвы Берынды (Киев, 1627; Кутеин, 1653). Ср. толкования у Зизания: алчу – ести хочу, аминь – заправды альбо нехай так будет, архангел – староста ангельский, аще – если и т.п. Легко видеть, что толкуются не только церковнославянизмы, но и греческие слова (аминь, архангел), т.е. это были словари с объяснением трудных библейских слов независимо от их происхождения.

Древнейшие словари-разговорники – рукописные "Грецкой язык" и "Речь тонкословия греческаго" (оба XV-XVI вв.) – предназначались для русских паломников. Они имеют устное, не "кабинетное" происхождение. Греческие слова в них записаны кириллицей и по слуху.

Наконец, азбуковники – это жанр крупных сборников, объединяющих разнообразные, но преимущественно словарные материалы, а также тематически близкие к ним тексты на конфессиональные и филологические темы: Символ веры, катехизис или его фрагменты, молитвы, объяснения отдельных догматов, жития и т.п.; грамматические и орфографические статьи, слоги для обучения чтению, тайнописи, азбуки, причем иногда нескольких языков; православный календарь, пасхалии и т.п. При всей пестроте состава, азбуковники были все же в первую очередь лексикографическим жанром*. Ранние азбуковники (XVI в.) объединяли до 1000 словарных статей, поздние (XVIII в.) – более 5000 (Ковтун, 1989, 7-8).

* Название азбуковник было связано с тем, что в большинстве словарных материалов, включенных в такие сборники, слова располагались по алфавиту, т.е. по азбуке.

Таким образом, старинная лексикография не только была прямо связана с толкованием Библии, не только опиралась на Св. Писание и Предание в определении значений слов, но и осознавалась как забота церковная. Не случайно в старинных книжных описях словари и грамматики помещались сразу после церковных книг. Не случайно и то, что в рукописных сборниках словари соседствуют с самыми ответственными конфессиональными текстами – подобно тому, как древнейший словарик "Речь жидовьскаго языка" оказался в одном сборнике с церковными законами – Новгородской "Кормчей" 1282 г.

VIII.

ТРАДИЦИИ ФИДЕИСТИЧЕСКОГО ОТНОШЕНИЯ К СЛОВУ
В ФИЛОСОФИИ И ЯЗЫКОЗНАНИИ

ФИДЕИСТИЧЕСКИЕ РЕШЕНИЯ
В СПОРАХ О ПРИРОДЕ ИМЕНИ