Социально-экономическое и политическое положение крестьянства в системе раннефеодального общества

 

Определяющее значение в сплочении разноэтничного сельского населе­ния в древнерусское крестьянство как класс имело становление феодаль­ных социально-экономических отношений в системе общественного про­изводства. Следствием этого явилась исторически обусловленная неравномерность развития фео­дальных отношений в земледельческих (при разной степени развития земледелия), охотничье-промысловых, скотоводческих (у кочевников) или смешанных системах хозяйства. Некоторые исследователи на­зывают начальный процесс государственной раннефеодальной эксплуата­ции «окняжением». Наиболее полно содержание этого понятия раскрыто Л. В. Черепниным. Он выделил два этапа «окняжения» земель сосед­ских общин: «завоевание новых территорий» и «подчинение свободных общинников путем распространения на них суда и дани государственной (княжеской) властью как органом правящего класса». Средствами «окня­жения» были строительство крепостей, где селились княжеские дружин­ники, полюдье, превращение погостов в административно-фискальные округа. Формой эксплуатации была дань, взимаемая с лично свободных крестьян. «Процесс окняжения территории соседских общин приводил к их феодализации, к созданию фонда земель, которые впоследствии по­лучили названия «черных», к превращению дани в феодальную ренту».

Одним из терминов, обозначающих сельское население Древней Руси, были «люди». Это слово восходило к праславянскому периоду, ко­гда оно относилось ко всему свободному населению племени. Свое значе­ние оно сохранило и в древнерусский период, означая свободное город­ское и сельское население. В XII—XIII вв. понятие «люди» относилось также к феодально-зависимому крестьянству.

Таким образом, можно полагать, что слово «люди» в древнерусский период относилось ко всему населению страны без различия в обществен­ном положении.

К широким слоям сельского населения относилось слово «смерд», однако в определении содержания этой общественной категории мнения исследователей значительно расходятся.. Разнообразие точек зрения на смердов можно свести к следующим:

смерды — первоначально свободное сельское население, часть которого постепенно попадает в феодальную зависимость; смерды — это лично свободные крестьяне-данники, подвергавшиеся эксплуатации со стороны раннефеодального государства, со временем часть из них оказалась в личной зависимости от князя-вотчинника; смерды — только лично сво­бодные крестьяне; смерды — только феодально-зависимые крестьяне;

смерды — это рабы, посаженные на землю; были «внешние» смерды — покоренные племена, обложенные данью, и «внутренние» смерды — пленники-рабы, посаженные на княжеские земли; смерды – полукрестьянское феодально-зависимое население, обязанное князю данью и военной службой.

Трудность изучения социально-экономического положения смердов заключается в сравнительно небольшом числе известий о них, допу­скающих к тому же различные толкования. Все же эти сведения позво­ляют установить основные черты смердов как общественной категории. Из сообщений Повести временных лет (ПВЛ) о княжеском съезде в Долобске 1103 г. следует, что основное занятие смерда—земледелие, у него есть пашня и лошадь, на которой он пашет, есть у него также «именье». Наличие у смерда лошади и «именья» свидетельствует о неко­тором достатке — ст. 28 Краткой Правды (КП) указывает штраф 2 гривны за кражу коня смерда. Князья могут реквизировать для похо­да лошадей смердов, но могут отправить в поход и их самих. Участие новгородских смердов в войске помогло Ярославу Мудрому сесть на киевском «столе» в 1016 (г., за что он роздал смердам—участникам по­хода по одной гривне. Внимание к сохранению социального статуса смердов было характерно для социальной политики Владимира Монома­ха, поэтому он мог написать в своем «Поучении» (около 1117 г.):

«... и худого смерда и убогые вдовице не далъ есмь силным обидети». Таким образом, на права и имущество смердов покушались «сильные», а князь и его суд защищал смердов от их натиска. В юридическом отно­шении смерд подсуден только своему князю. Согласно ст. 33 КП, смер­да нельзя «мучить» «без княжа слова»; в модифицированном виде эта норма повторена в ст. 78 Пространной Правды (ПП). Наличие княже­ской правовой защиты свидетельствует о юридической независимости смердов от «сильных», а их посягательство на права или имущество смердов говорит об отсутствии прямых форм экономической и юридиче­ской зависимости смердов от князя. Князья и их дружины заинтересо­ваны в том, чтобы хозяйство смердов не было разорено, и в случае пле­нения смердов требуют их возвращения. Однако князьям не удавалось сдержать натиск «сильных» на смердов, и уже внуку Владимира Моно­маха Всеволоду Мстиславичу первое из обвинений «не блюдет смердъ» стоило в 1136 г. новгородского княжения.

Все эти данные свидетельствуют о том, что смерды в XI—XIII вв. были лично свободным сельским населением и ст. 45, 46 (ПП) под­тверждают это, указывая «уроки» смердам за воровство скота, поскольку они платят князю продажу (продажу, по Русской Правде, платило только свободное население). Холопы за те же преступления продажу не платили, «зане суть не свободны». Здесь прямо указывается, что хо­лоп несвободен, в противоположность смерду. Социальное положение лично свободных объясняет, почему смерды платили государственную подать — дань, которая была средством государственной эксплуатации смердов, в экономическом и юридическом отношении «тянули» к пого­сту — государственной административно-территориальной единице, поче­му, по ст. 90 ПП, их имущество без прямых наследников по мужской линии отходило князю — главе государства, в лице которого персонифи­цировалось право верховной государственной собственности на землю, почему, наконец, в середине XIII в. в Галицко-Волынской земле наибо­лее удачливым из смердов удалось пробиться в бояре и даже захваты­вать доходнейшие княжеские владения.

Права лично свободных сохранялись у крестьянского населения на ранней стадии феодальной эксплуатации, когда смерды селами и во­лостями попадали в господское хозяйство. При объяснении появле­ния смердов в домениальном уставе КП и пятигривенной виры за их убийство важно наблюдение Л. В. Черепнина, который писал, что в процессе развития феодальных отношений часть государственных земель стала дворцовыми владениями: «Их население (смерды) из состава государственных данников перешло в число вотчинных крестьян. Это было связано с изменением их юридического положения. Дворцовых смердов и имела в виду Правда Ярослава, определяя сумму платежа за их убийство в 5 гривен». Это мнение развивает взгляды С. В. Юшкова и Б. Д. Грекова на существование зависимых смердов. Однако включение смердов в состав княжеского и боярского владения еще не меняло существенно их экономического и юридического статуса, по­скольку первоначально названия и, вероятно, размеры податей остава­лись прежними, и выплачивались господину, а не государству, при­чем в княжеском домене господин и глава государства совпадали.

После монголо-татарского нашествия новый термин «крестьянин» (от «христианин») вытес­нил в княжествах, зависимых от Орды, старое слово «смерд», которое еще в XIV—XV вв. продолжало использоваться на новгородских и псковских землях, но и термин «крестьянин» употреблялся для обозна­чения всех видов сельских жителей, лично свободных и феодально-зави­симых.

Основой эксплуатации смердов была складывавшаяся феодальная система поземельных отношений. Однако господское хозяйство мобили­зовало население и другими методами. Древнейшим из них было уста­новление личной зависимости. С Х в. широкий круг зависимого населе­ния, связанного с господским двором и селом, назывался обобщающим термином «челядь». Его широкое значение сложилось еще на закате родо-племенного общества, когда им обозначались младшие члены боль­ших семей и патриархальные рабы. Именно таким употреблением слова объясняется тот факт, что Русская Правда не знала штрафа за убийство челядина, а юридические и нарративные источники, хотя и содержат многочисленные упоминания челяди, не указывают конкретные формы эксплуатации их труда в господском хозяйстве. Показательно, как отметил Б. Д. Греков, что и в переводной литературе термин «че­лядь» использовался для обозначения широких групп зависимого насе­ления.

В состав челяди входили холопы. По словам В. В. Мавродина, «вся­кий холоп — челядин, но не всякий челядин — холоп». Основной чер­той, определяющей социально-экономическое положение холопов, была личная зависимость от господина, вследствие чего их жизнь и иму­щество принадлежали ему.

Методы похолопления также были са­мыми различными, однако в этом разнообразии есть объединяющие кри­терии: 1) насилие — наказание закупов, не исполнивших обязательства купцов (ст. 54, 56, 64), плен; 2) свободное, но социально и экономиче­ски детерминированное поступление в холопы (действительная или фик­тивная самопродажа, поступление на службу, ст. 110); когда причиной установления личной зависимости была социальная и экономическая не­стабильность землевладельца; 3) добровольное поступление в холопы в результате женитьбы на «робе» (ст. 110); 4) преемственность холопьего состояния. В XII—XIII вв. холопы были заняты, вероятно, во всех об­ластях господского хозяйства — в управлении, в ремесленном производ­стве, в обслуживании господина и его двора, во внешних торговых свя­зях вотчины. Как отмечено в историографии, холопы были и в сельском хозяйстве. Холопами становились смерды и закупы (ст. 56, 64, 110 ПП), которые, вероятно, переходили в полную власть господина со своим имуществом, скотом и сельскохозяйственным инвентарем, что было одним из средств мобилизации пашни и рабочей силы в господ­ском хозяйстве. Естественно, что продукты от этих хозяйств поступали на двор «господина». Все же определенная часть холопов или челяди была занята обработкой господской пашни, выходя на нее из господ­ского двора.

Холопство взамен свободы давало, насколько было возможно, обес­печенное положение, защищенное от насилия других «сильных». О со­циально-экономически обусловленном, но все же добровольном поступ­лении в холопы, свидетельствует ст. 110 ПП, посвященная фиктивной либо реальной самопродаже, поступлению в тиуны и женитьбе на «робе» без «ряда» о сохранении свободы. То, что, имея альтернативную воз­можность, поступали в обельное холопство, свидетельствует о существо­вании для таких лиц известных положительных социальных последствий.

Характерно для феодализма установление различных форм внеэко­номического патроната среди сельского населения. Среди них были «прощеники», «пущеники» и «задушные люди» (вероятно, вольноотпущенники при жизни и по завеща­нию). В ряду зависимого сельского населения источники называют «из­гоев». Этот термин, применявшийся к разным людям, изменившим со­циальный статус вследствие социально-экономических (холоп выкупился, купец одолжал), социально-политических (князь «осиротел», т. е. ли­шился княжества) и субъективных («попов сын грамоты не умеет») причин, свидетельствует, что изгои, населяющие господские села,— это бывшие свободные земледельцы, которые попадали в домен или вотчину.

К XI в. сложились и договорные отношения как юридическое выра­жение различных форм экономического принуждения. Ст. 25 КП указы­вает «рядовича» (т. е. зависимого по ряду-договору) среди эксплуатируе­мого населения княжеского домена. Порядные отношения охватывали широкий круг форм зависимости. Источники еще не позволяют раскрыть их содержание. Вероятно, это были должничество, отработки и т. д. (ПП указывает лишь некоторые виды сохранившихся к XII в. порядных отношений: ссуда денег под проценты, передача меда и зерна с возвра­щением в увеличенном количестве (ст. 50), при женитьбе на «робе» и переходе в тиунство с условиями сохранения личной свободы (ст. 110)). Но уже ПП, отражающая правовые отношения конца XI — начала XII в., содержит разработанное законодательство о закупах. Они попадали в за­висимость через ссуду-долг под проценты — купу, которую должны были отрабатывать в хозяйстве господина. У закупов были свои земельные на­делы и скот, которые служили экономической основой частичного сохра­нения прав свободного человека. Их зависимость устанавливалась в ре­зультате разорения хозяйства по социально-экономическим и политиче­ским причинам (притеснения «сильных» — феодалов, неурожаи, болез­ни, войны, падеж скота и т. д.). Закупы должны были обращаться за поддержкой деньгами, земледельческим инвентарем, зерном в экономи­чески стабильные княжеские и боярские хозяйства при условии пога­шения долга и процентов отработками.

Русская Правда в духе раннефеодального законодательства предоставляла в распоряжение господ способы, формы принуждения в отношении закупов: бить «про дело», превращать в холопов за тайное бегство и во­ровство. Вместе с тем закупу сохранялись права свободного человека: можно было, заявив об уходе, отправиться на поиски денег или бежать от неправедных обид господина в поисках княжеского суда и правовой защиты, суд защищал закупа в его денежных и имущественных отно­шениях, причем господин платил за обиду штраф, а в случае продажи закупа в холопы без оснований господин платил штраф в 12 гривен, самый крупный по шкале штрафов Русской Правды после виры за убий­ство свободного человека (если господин бил закупа «без вины», то за него «яко же в свободном платежь»,— ст. 56—62, 64 ПП).

Другим видом эксплуатации труда лично свободного земледельца в XII—XIII вв. стала «дача—милость». Такой человек мог свободно отхо­дить от господина, вернув полученную помощь — «милость», хлеб и придаток не могли стать основанием для превращения этого лица в хо­лопы. В XIII в. складывалась новая форма зависимости через заклад-коммендацию, т. е. переход крестьян в зависимость-подданство вместе с землей без взимания денежных и натуральных ссуд у господина. Этот институт был, вероятно, последующим развитием элементарных прекарных отношений, нашедших выражение в «даче» и «вдачестве».

Итак, источники позволяют раскрыть естественноисторический про­цесс становления эксплуатации лично свободного и зависимого крестьян­ства в условиях развивавшейся феодальной системы общественных от­ношений. Сложившееся в XI — начале XII в. разнообразие форм экс­плуатации выражалось в отработочной ренте (закупы, холопы), нату­ральной и денежной ренте (смерды, рядовичи, люди, взявшие «дачу», прощеники).

Ко времени возникновения Древнерусского государства, в IX в., господствующей была малая семья, состоявшая из двух поколений — родителей и их детей, еще не вступивших в брак. Она жила в отдель­ном небольшом жилище, вела свое хозяйство и была первичным произ­водственным коллективом. Орудия пахоты, система земледелия делали возможным существование такой производственной единицы, в которой были один-два полевых работника.

На смену крупным брачно-родственным коллективам, защищавшим интересы своих членов в столкновениях с другими и выполнявшим внут­ренние производственные и административные функции, с выделением малых семей-хозяйств приходит новая общественная форма. Это сосед­ский коллектив, состоявший из малых и неразделенных семей,— вервь. В него входили семьи, связанные между собой родством и родственно чуждые друг другу. Коллектив верви—устойчивая организация, которая платит государству в лице князя «дикую виру» — штраф за нераскрытое убийство на ее территории, причем платит в рассрочку в течение нескольких лет (ПП, ст. 4). Вервь несет перед государственной властью коллективную ответственность за убийство в разбое, происшедшем на ее территории. Кроме того, вервь выступает в той же сущности ответственного коллектива и в другом случае, когда ее член нарушает права вотчинной княжеской собственности, возможно, в свое время принадлежавшей не князю, а общине. Эта ответственность выражается в денежных штрафах за убийство или за другое нарушение (КП, ст. 20; ПП, ст. 3, 19, 70). Вервь в Русской Правде выступает, таким образом, перед государственной властью и княжеской вотчиной с одной стороны, как юридическое лицо, административная ячейка общества, а с другой — как автономная организация, обладающая функ­циями управления по вопросам, касающимся ее внутренней жизни.

Русская Правда так характеризует внутреннюю структуру верви. Член ее имеет право на материальную помощь общины — вира за убий­ство, совершенное им, может быть уплачена частично убийцей («головником»), а частично вервью (КП, ст. 19; ПП, ст. 5, 6). При этом член­ство в верви по уплате виры — не безусловный институт, определяемый таким естественным обстоятельством, как, например, родство. Участие в уплате виры вервью для ее члена явление возможное, но не обязатель­ное и зависит, очевидно, от него самого, как можно судить по условной форме фразы «иже ся прикладываеть (или прикладывають) вирою» (ПП, ст. 6). Специально об участии и неучастии в институте дикой виры говорится в ст. 8 ПП, где применена формула «аже кто не вложиться в дикую виру», предполагающая такое активное отношение члена верви к этому институту.

Княжеская власть вторгается во внутренние дела общины, и порядок уплаты виры вервью регулируется ею тогда, когда деятельность членов верви угрожает отправлению этой властью ее функций. В том случае, если членом верви был убит высший представитель княжеской админи­страции (огнищанин), причем убит умышленно («в обиду»), княжеская власть лишает вервь права совместной выплаты виры, возлагая уплату огромной суммы в 80 гривен на одного убийцу (КП, ст. 19). Это сумма, которую трудящийся земледелец не мог выплатить даже в течение всей своей жизни, а потому изымался из общины, терял личную свободу и превращался в княжеского холопа, работавшего в господском хозяйстве.

Те же результаты — лишение членов общины ее защиты и превраще­ние их в рабов-холопов — имели действия княгини Ольги, когда она, по сообщению Повести временных лет в 945 г., после покорения Древлянской земли, одних убила, «а другая работе предасть мужем своим», а остальных оставила платить дань. «Работа» — это холопский рабский труд на земле, в данном случае — в хозяйствах княжеских дружинников.

Требование же Краткой Правды при убийстве огнищанина «платить за него 80 гривен убийци, а людем не надобе» (ст. 19) представляет собой, видимо, развитие и приспособление к классовому строю второй поло­вины XI в. древней нормы, отразившейся в ст. 7 Пространной Правды. Согласно последней, члену общины — убийце, действия которого не мо­гут быть оправданы смягчающими обстоятельствами, община не должна оказывать никакой помощи, но он выдается вместе с семьей «на поток и разграбленье». Возможно, что здесь княжеская власть изменила традиционную общинную норму в своих, государственных интересах.

Русская Правда свидетельствует и о существовании такой функции общины, как суд по делам, касающимся имущественных отношений между ее членами. О функциях такого суда и судебном процессе гово­рят статьи 13—16 Древнейшей Правды. В ст. 15 упоминается и сам су­дебный орган, называемый «изводом», который состоял из 12 человек. Наряду с этой цифрой в ст. 18 ПП фигурируют «послухов 7», необхо­димое число свидетелей, показания которых могут снять с обвиняемого, очевидно, члена общины, подозрения в убийстве. Цифры 7 и 12, харак­теризующие состав коллегии общинного суда, могут говорить не только об его характере как демократическом органе, состоявшем из глав се­мей, входивших в данную общину и оформивших свое членство в ней соучастием в платеже виры, но и о размерах самой общины. Это сосед­ская организация, состоявшая примерно из 10 и более семей.

К ведению этого коллектива относились вопросы заключения и рас­торжения брака. Дочери по древнерусскому праву при наличии муж­ских наследников не получали наследства. Ко второй половине XII в., к которой можно от­нести поновления в ст. 90 ПП, в общине, попавшей в феодальную зави­симость от князя, незамужние дочери получили право на часть родитель­ского наследства, которая должна была заменить помощь ослабевшей общины.

Источники знают несколько терминов для обозначения соседской общины. На севере, в Новгородской земле, это был «мир», который упо­минается в древнейшей части КП (ст. 13). «Мирянина» в значении кре­стьянина, члена общины, знает Новгородская грамота 1423 г. В южной и юго-западной Руси община обозначалась ранним славянским словом «вервь», первоначально обозначавшим, вероятно, мерную веревку, кото­рой отмечалась территория общины. Вервь неоднократно упоминается киевской Пространной Правдой, но с XIII в. в отличие от северного «мира» этот термин исчезает из источников.

В резуль­тате обложения княжескими данями, вирами и продажами община-вервь превращается в низший орган государственного хозяйства, ее собствен­ность — земля переходит в собственность князя-феодала, а ее члены — в состав зависимых крестьян—владельцев этой земли. Вместе с тем со­хранение общины перед лицом власти гарантировало личную свободу ее членов.

Развитие феодальных отношений и укрепление церковной организа­ции привели к возникновению церковной земельной собственности. Она находит отражение в летописных свидетельствах, относящихся к южной и северо-восточной Руси, в Смоленской и Новгородских грамотах. Одним из первых становится феодалом Киевский Печерский монастырь. Таким образом, формирование крестьянства, зависимого от церковных организаций — епископских кафедр и монастырей, шло в XI—XII вв. различными путями. Церковь стремилась наряду с получением центра­лизованной десятины от даней, судебных и торговых пошлин эксплуати­ровать крестьян непосредственно, собственным хозяйственным аппара­том, на своих землях.

Княжеская власть шла навстречу церкви, передавая ей как отдель­ные волости — государственные земли с сидевшими на них крестьянами-общинниками, так и села, и дворы с «тянувшими» к ним угодьями. Пе­редавали церкви села и частные феодалы вроде богатого боярина Ефре­ма, занимавшего переяславскую кафедру. Церковь стремилась взять под свою власть и отдельные сословные группы, утратившие традиционные родственные и общинные связи, и сделать их церковными крестьянами.