действия социально-экономических законов

С 60-х годов нынешнего века, начиная с работы У. Ростоу "Теория стадий экономического роста", периодизация исторического развития осуществляется в качестве идеально-типологического выделения различных обществ в зависимости от уровня экономического роста и социокультурных условий различных стран и регионов. В основе этой типологии лежит дихотомия традиционного и современного обществ. Сегодня второй из выделенных типов все чаще подразделяется на индустриальное и постиндустриальное общества. Однако если быть до конца последовательным, традиционное общество, охватывающее огромный исторический, включающий в себя, в соответствии с формационным подходом, рабовладельческий и феодальный этапы, вряд ли может рассматриваться как "стартовое". В самом деле, насколько правомерно было бы отнести к традиционным обществам, к примеру, племена африканских бушменов, австралийских аборигенов или обитателей других труднодоступных районов, где сохраняются во многом нетронутыми первобытнообщинные отношения? Поэтому нам представляется целесообразным поставить в начало этой цепочки "примитивное общество". Правда, это понятие, пришедшее из эволюционной антропологии, воспринимается и используется в социологии весьма неоднозначно. Тем не менее, мы приняли его в качестве исходного в своей аналитической схеме и ниже (см. табл.5.1) попытаемся обосновать и аргументировать этот выбор, показав более или менее четкие критерии, отделяющие примитивные общества от традиционных.

Переход от одного типа общества к другому совершается в результате глобальной революции определенного типа. Поэтому общую схему прогрессивного (восходящего) развития человеческих обществ можно было бы изобразить так, как мы это сделали на рис.5.3.

Постиндустриальное общество

Информационная революция

Индустриальное общество

Индустриальная революция

Традиционное общество

Аграрная революция

Примитивное общество

Рис.5.3. Схема прогрессивного развития

человеческих обществ

Как мы уже говорили, под "революцией" в обществоведении понимают, как правило, резкое, протекающее в течение сравнительно краткого исторического периода, изменение всех или большинства социальных условий (в марксистской традиции — прежде всего производственных и политических). Однако в истории человечества имели место и революции другого рода. Они, может быть, были и не столь резкими, т.е. происходили не в течение короткого — во всяком случае, сравнимого с жизнью одного поколения — отрезка времени, а могли занимать жизнь нескольких поколений, что в историческом смысле тоже не так уж и много. Однако влияние, которое они оказали на судьбы человечества, было, пожалуй, гораздо более весомым и мощным, нежели воздействие любой социальной революции. Мы ведем речь о коренных переворотах в характере производительных сил, которые можно было бы назвать глобальными революциями. "Глобальными" мы называем их потому, что, во-первых, их развитие не знает национальных границ, протекает в различных обществах, локализованных в разных концах планеты, примерно по одинаковым законам и с одинаковыми последствиями, и, во-вторых, эти следствия сказываются не только на жизни самого человечества, но и его природного окружения. Более общепринятое наименование этих революций — технологические, что указывает на их тесную связь с производительными силами.

Трудно сейчас сколько-нибудь точно назвать хронологическую дату (или хотя бы временной период) начала аграрной революции. Пользуясь периодизацией Г. Моргана и следовавшего за ним Ф. Энгельса, можно было бы указать на среднюю ступень варварства, которая "...на востоке начинается с приручения домашних животных, на западе — с возделывания съедобных растений". Благодаря этим поистине историческим сдвигам в технологии человек становится единственным на планете живым существом, которое начинает в какой-то степени выходить из рабского подчинения окружающей природной среде и перестает зависеть от превратностей и случайностей собирательства, охоты и рыбной ловли. Самое главное: "...увеличение производства во всех отраслях — скотоводстве, земледелии, домашнем ремесле — сделало рабочую силу человека способной производить большее количество продуктов, чем это было необходимо для поддержания ее". Австралийский археолог В. Чайлд, который и назвал эту революцию "аграрной" (хотя есть и другой термин для ее обозначения — "неолитическая", указывающий на начало ее в эпоху неолита), считал, что именно благодаря ей совершился переход от варварства к первым рабовладельческим цивилизациям, возникло классовое деление общества и появилось государство. Мы не будем слишком подробно рассматривать последствия этого события для всех сфер социальной жизни, однако бесспорно, что они были поистине колоссальными.

Мы уже неоднократно указывали выше на то, что аграрная революция высвобождает руки и время определенной части общества для занятий управленческой, религиозной, эстетической — чисто интеллектуальной деятельностью. Однако дело не только в этом. Можно предполагать, что само появление подлинного человеческого интеллекта совпадает именно с периодом аграрной революции и по другим причинам. Предшествующий период развития общества подготовил здравый смысл человека к тому, чтобы наблюдать, сопоставлять и делать выводы: какие выгоды может принести введение не просто нового технического приема, а, в сущности, изменение всего уклада жизни.

Мы не можем знать, когда именно, но, вероятно, достаточно рано — вначале в животноводстве, а затем в растениеводстве — начинается селекционная работа. Во всяком случае, деятельность библейского Иакова по скрещиванию белых овец с черными (ему было обещано его тестем Лаваном вознаграждение и приданое в виде стада овец только с пестрым окрасом) относится уже к весьма высокому уровню такого рода познаний в животноводстве и в чем-то уже предвосхищает современную генную инженерию. Во всяком случае, здесь налицо целый ряд параметров научного знания (хотя и на элементарном уровне): и эмпиричность, и эмпирическая проверяемость, и обобщаемость, и другие.

И вот еще какой интересный момент. Все примитивные племена и народы, находящиеся на этапе дикости, в смысле устройства социальной жизни более схожи, нежели отличны друг от друга по условиям своей жизнедеятельности, независимо от того, в какой части света, в какой затерянной местности они пребывают (если отбросить этнографические особенности). У них практически одинаковые социальные институты, нравы и обычаи. Они пользуются одними и теми же технологиями и инструментами для добывания пищи. У них очень схожи и представления о мире вокруг себя, и религиозные ритуалы. Вот уж воистину — "все счастливые семьи похожи друг на друга"...

Различия начинаются в период зарождения аграрной революции, на переходе от низшей ступени варварства к средней, когда впервые явственно проявляются интеллектуальные возможности человека. И здесь гораздо более отчетливо, чем в предшествующие тысячелетия, начинают проступать и различия в природных условиях среды обитания.

"Старый свет, — отмечает Ф. Энгельс, — обладал почти всеми поддающимися приручению животными и всеми пригодными для разведения видами злаков, кроме одного; западный же материк, Америка, из всех поддающихся приручению млекопитающих — только ламой, да и то лишь в одной части юга, а из всех культурных злаков только одним, зато наилучшим — маисом. Вследствие этого различия в природных условиях население каждого полушария развивается с этих пор своим особым путем, и межевые знаки на границах отдельных ступеней развития становятся разными для каждого из обоих полушарий".

Преимущественные занятия того или иного племени или народа каким-то конкретным видом сельскохозяйственного труда создают новый вид разделения труда и накладывают глубокий отпечаток на характер направления развития всей культуры в целом. Скотоводческие племена ведут преимущественно кочевой образ жизни, а земледельческие — все более оседлый. Это создает потенциальные возможности для возникновения у земледельческих народов вначале небольших поселений, а затем и городов как центров культурного и интеллектуального развития.

Укрепление и развитие социального прогресса, достигнутого с помощью аграрной революции, вероятно, заняло у человечества путь длиною в несколько тысячелетий. Отдельные открытия, усовершенствования и изобретения (связанные с техникой и технологией как аграрного, так и промышленного производства), которые совершались на этом пути, разные по значимости и влиянию на жизнь общества, иногда были поистине гениальными, однако в целом это влияние и вызванные им социальные изменения (если они вообще происходили) вряд ли можно отнести по их характеру к революционным. И все же эти изменения, постепенно накапливаясь, наряду с социальными изменениями в других сферах жизнедеятельности, приводят, в конечном счете, к следующей глобальной революции.

Если история не сохранила для нас сведений о том, когда и где началась аграрная революция, то время и место начала следующей глобальной революции — промышленной (или индустриальной) можно назвать с гораздо более высокой степенью точности — конец XVIII века, Англия. Ф. Энгельс называет даже год, в который появились два изобретения, ставшие своего рода капсюлем, воспламенителем этой революции — 1764 от Рождества Христова.

" Первым изобретением, вызвавшим решительное изменение в положении рабочего класса, была дженни, построенная ткачом Джемсом Харгривсом из Стандхилла близ Блэкберна в Северном Ланкашире (1764). Эта машина была грубым прототипом мюль-машины и приводилась в движение рукой, но вместо одного веретена, как в обычной ручной прялке, она имела шестнадцать-восемнадцать веретен, приводимых в движение одним работником".

В том же 1764 г. Джемс Уатт изобрел паровую машину, а в 1785 приспособил ее для приведения в движение прядильных машин. "Благодаря этим изобретениям, которые в дальнейшем все совершенствовались, машинный труд одержал победу над ручным трудом ". Эта победа одновременно обозначила старт стремительного и гигантского взлета социального интеллекта в человеческой истории.

Здесь хотелось бы сделать небольшое отступление, чтобы более рельефно показать одну из главных особенностей индустриальной революции, сыгравшей решающую роль в всем дальнейшем развитии человечества. Если спросить любого представителя моего поколения, кто был изобретателем паровой машины, восемь из десяти непременно назовут Ивана Ползунова: так писали все отечественные учебники истории. В самом деле, проект паро-атмосферной машины был заявлен И.И. Ползуновым в 1763 году — на год раньше Уатта. Но здесь судьба сыграла с ним злую шутку: он жил в стране, которой было еще сравнительно далеко до наступления индустриальной революции, и его паровой двигатель так и остался, выражаясь современным языком, лабораторной, экспериментальной моделью. (Впрочем, по мнению некоторых историков, подлинным изобретателем этой конструкции следовало бы считать жившего за две тысячи лет перед тем Гиерона Александрийского, среди рукописей которого были обнаружены чертежи паровой машины.) Между тем паровая машина Уатта уже через двадцать лет нашла себе промышленное применение, а сам Уатт вместе со своим компаньоном М. Болтоном стал преуспевающим фабрикантом, занявшись серийным выпуском паровых двигателей, и, помимо всего прочего, вошел в историю не только как талантливый изобретатель (чье имя запечатлено сегодня на каждой электрической лампочке в виде указания на ее мощность в "ваттах"), но и как один из основателей школы "раннего научного менеджмента". Точно так же весь мир знает в качестве изобретателя самолета не В. Можайского, как писали отечественные учебники истории, а братьев Райт. Изобретателем же радио в глазах всего мира (кроме России) является не Попов, а Маркони.

Довольно показателен и пример электрической лампочки накаливания, патент на которую был получен в 1876 г. российским электротехником П. Яблочковым. Мало кто знает, что эта лампочка имела ресурс работы менее часа. За доработку ее взялся Т. Эдисон, в результате чего из его лаборатории вышел промышленный образец с ресурсом не менее 6-7 часов и главное — сравнительно недорогой и технологичный в массовом производстве; стоит ли удивляться, что, по мнению любого более-менее образованного западного обывателя, изобретателем электрической лампочки является Эдисон. Это лишний раз показывает одну из наиболее характерных черт индустриальной революции: она впервые в истории тесно связала промышленное внедрение технических инноваций с экономической эффективностью и тем самым открыла глаза множеству предприимчивых людей на огромное значение чисто интеллектуальной (а значит, в практическом смысле бесполезной, как казалось прежде) продукции.

На этих примерах вырисовывается важная социальная закономерность: любой интеллектуальный продукт — будь то техническое изобретение, научная концепция, литературное произведение, идеологическая концепция или политическая доктрина — является произведением своей эпохи. Он, как правило, появляется на свет и получает признание почти всегда вовремя: именно к тому времени, когда созреет спрос на него — появятся (и в достаточно большом числе) потребители, т.е. люди, способные оценить его и использовать в своей жизни и практической деятельности. В случае "преждевременных родов" судьбой его может оказаться забвение (особенно в тех случаях, когда он не запечатлен на материальных носителях).

Последовавшие за этим технические, технологические, даже политические и особенно экономические события нарастали поистине лавинообразно, и даже самое краткое, беглое описание их занимает у Энгельса (Введение к "Положению рабочего класса в Англии") полтора десятка страниц. Мы остановимся на различных характерных особенностях этого процесса в следующем параграфе, здесь же отметим лишь, что к числу важнейших из них относилось появление фабричной системы, а также резкое возрастание внимания предпринимателей к достижениям научно-технической мысли и достаточно энергичное внедрение ее новейшей продукции в производственную практику. Это повлекло за собой довольно быстрое и значительное расширение круга людей, профессионально занимающихся изыскательскими, конструкторскими и технологическими работами. Возрастает и внимание к развитию фундаментальной науки, на которую и государство, и частное предпринимательство выделяют все больше средств.

Что же касается социальных последствий промышленной революции, то большинство из них простирается вплоть до нашего времени и заслуживает, без сомнения, более пристального рассмотрения. Если говорить о непосредственно производительной сфере, то здесь внедрение достижений человеческого интеллекта в машинное производство носит весьма противоречивый характер. С одной стороны, машинный труд быстро одерживает окончательную победу над ручным, что в огромной степени снижает стоимость всех производимых продуктов. Потребитель от этого выигрывает в невиданных прежде масштабах. Именно благодаря этой победе промышленная революция дала мощный толчок невиданному за всю предшествовавшую историю развитию производительных сил. Она и впрямь походила на взрыв. За каких-то полтора века появились — и притом в огромных количествах — машины, оборудование, станки невиданной и неслыханной ранее мощности и производительности: заработал в полную силу закон экономии времени. Революционный переворот в промышленности характеризовался повышением производительности труда во всех сферах общественного производства. Если на заре индустриальной революции, в 1770 г., производительность технических устройств превышала производительность ручного труда в 4 раза, то в 1840 г. — уже в 108 раз. И речь не только о том, что взмыла до невиданных прежде высот производительность живого труда. Складывается впечатление, что время вообще сжимается до немыслимых прежде пределов. Так, благодаря появлению в массовых масштабах скоростных средств передвижения, резко сократились казавшиеся прежде бескрайними просторы нашей планеты. И на путешествие вокруг света, занявшее у Магеллана почти три года, герой Жюля Верна Филеас Фогг затрачивает уже всего восемьдесят дней — и это уже была не фантастическая, а вполне реалистическая проза конца XIX века.

В контексте рассматриваемой нами проблемы развития социального и индивидуального интеллекта особое значение имело резкое возрастание скорости распространения информации и усиление ее циркуляции. Если прежде простое письмо могло годами путешествовать от отправителя к адресату, то теперь эта скорость сравнялась вначале со скоростью средств передвижения вообще, а затем значительно превзошла их, благодаря появлению новых средств массовой коммуникации, таких как телеграф и радио, и сравнялась практически со скоростью света.

Строго говоря, любой закон должен устанавливать необходимую, устойчивую и повторяющуюся связь между теми или иными явлениями в природе и обществе. Таким образом, в формулировке любого закона всегда должны присутствовать, как минимум, указания: (1) на те явления, между которыми устанавливается связь, (2) на характер этой связи. Без такого указания, вероятно, нет и самой формулировки закона (чем, на наш взгляд, в значительной степени страдали в недавнее время формулировки "экономических законов социализма"). Закон экономии времени — или, как его чаще называют, закон возрастания производительности (производительной силы) труда — можно представить в терминах трудовой теории стоимости:

"... чем больше производительная сила труда, тем меньше рабочее время, необходимое для изготовления известного изделия, тем меньше кристаллизованная в нем масса труда, тем меньше его стоимость. Наоборот, чем меньше производительная сила труда, тем больше рабочее время, необходимое для изготовления изделия, тем больше его стоимость" (курсив наш. — В.А.).

Здесь, как и подобает настоящему закону, налицо указание на каузальную (причинную) связь. Для того, чтобы произошли коренные, революционные изменения в росте производительности труда, требуются не менее революционные изменения в средствах труда. Такого рода изменения, разумеется, не могут произойти без участия человеческого интеллекта, равно как и не могут не вызвать серьезных изменений в самом его качестве. Мы уже видели выше, что прялка с красивым женским именем Дженни, с изобретения которой, собственно, и начинается индустриальная революция, позволяла одному рабочему даже при использовании собственной мускульной силы (ножного привода) производить в течение того же самого рабочего времени в 16-18 раз больше продукции. Соединение же ее с паровой машиной раздвигало эти границы еще шире. Паровая машина стала, по сути, первым неодушевленным источником энергии, получившим подлинно промышленное использование, если не считать энергию падающей воды и ветра, которые применялись и прежде, но все же в гораздо более ограниченном масштабе. С этого времени и начинается резкое повышение спроса со стороны капитала на интеллектуальную продукцию, она приобретает свою собственную стоимость, удельный вес которой в общем объеме капитала неуклонно возрастает.

Конечно, воздействие накопления самых разнообразных научных знаний на развитие экономики носит не однозначный и не прямолинейный характер, особенно на этапе первоначального накопления капитала (или, как называет его У. Ростоу, этапе подготовки условий экономического роста). Переворот в технических и общественных условиях труда влечет за собой неизбежное снижение стоимости рабочей силы, поскольку "таким образом сократилась часть рабочего дня, необходимая для воспроизводства этой стоимости". Более того, внедрение в непосредственный производительный процесс новейших достижений науки и техники на этом этапе приводит не столько к усилению общего умственного развития, сколько в определенной степени к отупению "среднестатистического" рабочего, поскольку в крупной промышленности происходит " отделение интеллектуальных сил процесса производства от физического труда и превращение их во власть капитала (курсив наш. — В.А.)". Как подчеркивает Энгельс,

"Пусть фабричные рабочие не забывают, что их труд представляет собой очень низкую категорию квалифицированного труда; что никакой другой труд не осваивается легче и, принимая во внимание его качество, не оплачивается лучше; что никакого другого труда нельзя получить посредством столь краткого обучения, в столь короткое время и в таком изобилии. Машины хозяина фактически играют гораздо более важную роль в производстве, чем труд и искусство рабочего, которым можно обучить в 6 месяцев и которым может обучиться всякий деревенский батрак".

Правда, подобная ситуация продолжается не очень долго (во всяком случае в преобладающих масштабах), поскольку по мере развития индустриальных обществ в них постепенно начинает все сильнее нарастать действие закона перемены труда, которое мы рассмотрим несколько ниже.

Причем закон экономии времени в эту эпоху начинает проявляться не только в лавинообразном росте объема производства самых разнообразных материальных продуктов. Выше мы упоминали о том, насколько сократилось время перемещений между различными географическими пунктами; как, благодаря значительному повышению скорости передвижений и сокращению стоимости этих передвижений на единицу расстояния и времени, стало достижимо для большинства членов общества огромное множество разнообразных точек географического пространства и как стремительно сократилось время передачи информации.

Возрастание скорости циркуляции информации, а с ней — и скорость возрастания социального интеллекта увеличивается гораздо быстрее скорости всех остальных процессов, составляющих суть развития и эволюции общества. Таким образом, можно утверждать, что наибольшее влияние закон экономии времени по мере развития индустриального, то есть современного, общества оказывает, по сути дела, даже не столько на возрастание объема производства, массы и номенклатуры материальных продуктов (потребления и производства), сколько на увеличение объема производства и скорости циркуляции интеллектуальной продукции. Именно это и составляет одну из важнейших предпосылок информационной революции и возникновения, в конечном счете, того, что именуют информационным обществом.

Промышленная революция "запустила на полные обороты" и действие ряда других социально-экономических законов (в предшествующие эпохи проявлявшееся весьма слабо). Так, приобрело массовый характер действие закона возвышения потребностей, который раньше функционировал весьма ограниченно — может быть, в пределах очень тонкого слоя состоятельной и культурной элиты. Он проявляет себя в эту эпоху уже в том, что множество предметов, вещей, товаров, орудий труда и наслаждения, которые ранее были доступны лишь богачам (не говоря уже о новых, неведомых прежде и самым богатым людям прошлого), благодаря значительному удешевлению и массовости производства, входят в повседневный обиход множества рядовых членов общества.

Закон возвышения потребностей ввел в научный оборот В.И.Ленин в конце прошлого века в своем реферате "По поводу так называемого вопроса о рынках", где он писал:

"...развитие капитализма неизбежно влечет за собой возрастание уровня потребностей всего населения и рабочего пролетариата. Это возрастание создается вообще учащением обменов продуктами, приводящим к более частым столкновениям между жителями города и деревни, различных географических местностей и т.п.... Этот закон возвышения потребностей с полной силой сказался в истории Европы... Этот же закон проявляет свое действие и в России... Что это, несомненно, прогрессивное явление должно быть поставлено в кредит именно русскому капитализму и ничему иному, — это доказывается хотя бы уже тем общеизвестным фактом..., что крестьяне промышленных местностей живут гораздо " чище" крестьян, занимающихся одним земледелием и незатронутых почти капитализмом".

Ленин не развивает далее эту мысль и не возвращается к ней в последующих своих работах. Поэтому есть, вероятно, необходимость немного задержаться на механизмах этого закона и причинах, вызывающих к жизни усиление его действия.

Собственно, на такую возможность указывали еще Маркс и Энгельс в первой главе своей "Немецкой идеологии": "...сама удовлетворенная первая потребность, действие удовлетворения и уже приобретенное орудие удовлетворения ведут к новым потребностям, и это порождение новых потребностей является первым историческим актом". Вероятно, действие закона возвышения потребностей проявлялось и в предшествующие эпохи, и в обществах традиционного типа. Убеждаясь в удобстве использования новых, не известных их предкам, орудий труда и предметов личного потребления, люди быстро привыкают к ним, и всякое их исчезновение из своей жизни или уменьшение уровня их потребления уже рассматривают как снижение самого уровня жизни. (Хотя еще сравнительно недавно не только их предки, но и сами они, не подозревая об их существовании, вполне обходились без таких предметов и при этом ощущали себя в достаточной степени удовлетворенными). Тем не менее, в целом на протяжении эпохи традиционных обществ общий уровень запросов подавляющей части населения остается весьма низким, слабо, почти незаметно изменяясь с течением времени. Многие поколения живут в кругу практически одинакового набора потребностей. Во всяком случае, есть основания считать, что этот круг потребностей, скажем, у "среднестатистического" русского крестьянина конца XVIII века вряд ли резко отличался от того комплекса потребностей, которым обладал его предок лет триста-четыреста назад. (Помимо всего прочего, это определялось еще и крайне низким развитием коммуникационных сетей).

Положение коренным образом изменяется с началом индустриализации. Мы упоминали выше, что основные признаки индустриального общества проявляются в истории системно. Не менее связанную и цельную систему представляет собою, вероятно, и рассматриваемая нами совокупность социально-экономических законов. Так, расширение масштабов действия закона возвышения потребностей вызывается к жизни интенсификацией закона экономии времени: значительно удешевляются вследствие массовости производства многие виды потребительской продукции, не говоря уже о появлении на рынке множества неизвестных ранее ее видов. Именно вследствие удешевления товаров первой необходимости удешевляется и стоимость рабочей силы. В то же время совокупность этих процессов ведет к ситуации, которую К. Маркс называет абсолютным обнищанием рабочего класса.

Относительное обнищание пролетариата понять гораздо проще: оно возникает вследствие того, что темпы прироста доходов рабочего класса отстают от темпов прироста доходов буржуазии. Поэтому хотя в индустриальном обществе вроде бы действительно имеет место рост доходов "среднестатистического" рабочего, темпы этого роста все больше отстают от темпов прибылей, получаемых в целом классом буржуазии. Но как понять сущность абсолютного обнищания? К. Маркс в большинстве случаев прямо связывает его со снижением уровня зарплаты рабочих в сравнении с их же прежним положением. Однако уже Э.Бернштейн, спустя всего полтора десятка лет после смерти Маркса, подчеркивал как устойчивую тенденцию повсеместный рост доходов рабочего класса в абсолютном выражении. В таком контексте понять суть абсолютного обнищания пролетариата можно лишь следующим образом: темпы роста его доходов отстают от темпов роста его потребностей — и в количественном, и в особенности в качественном отношениях.

На протяжении жизни одного поколения появляется все больше и больше невиданных и неслыханных прежде видов потребительской продукции, а главное — они очень быстро превращаются в подлинные предметы первой необходимости. Своеобразным символом этого могла бы стать деятельность Генри Форда, сформулировавшего в качестве миссии своего бизнеса создание автомобиля, доступного среднему американцу (вспомним знаменитую фразу Остапа Бендера: "Автомобиль — не роскошь, а средство передвижения"). Конечно, немалый вклад в создание такой ситуации вносит и реклама, но все же главная роль здесь принадлежит головокружительным темпам развития массового производства, то есть усилению действия того же закона экономии времени.

Итак, действие закона возвышения потребностей ведет к тому, что в индустриальном обществе стремительными темпами изменяются требования к качеству жизни практически во всех его слоях. И, вероятно, все большее место среди представлений об этом качестве занимает образование и повышение квалификации. На фоне повышающегося образовательного уровня друзей, сослуживцев, соседей и их детей "среднестатистический" обыватель уже начинает считать нормой получение более высокого уровня образования его детьми и повышение собственного образовательного и квалификационного уровня, повышение интереса к политике и к различным достижениям культуры. Таким образом, потребности интеллектуального развития и саморазвития все больше подпадают под воздействие общего закона возвышения потребностей.

Однако совершенно особое место среди всех этих законов по характеру влияния на развитие социального интеллекта занимает закон перемены труда, который можно было бы рассматривать как своеобразную версию "закона возвышения интеллектуальных потребностей". Он сту ит того, чтобы остановиться на нем подробнее. Маркс вводит понятие этого закона в первом томе "Капитала":

"...природа крупной промышленности обусловливает перемену труда, движение функций, всестороннюю подвижность рабочего... С другой стороны, в своей капиталистической форме она воспроизводит старое разделение труда с его окостеневшими специальностями. Мы видели, как это абсолютное противоречие уничтожает всякий покой, устойчивость и обеспеченность жизненного положения рабочего, постоянно угрожает вместе с средствами труда выбить у него из рук и жизненные средства и вместе с его частичной функцией сделать излишним и его самого... Это — отрицательная сторона. Но если перемена труда теперь прокладывает себе путь только как непреодолимый естественный закон и со слепой разрушительной силой естественного закона, который повсюду наталкивается на препятствия, то, с другой стороны, сама крупная промышленность своими катастрофами делает вопросом жизни и смерти признание перемены труда, а потому и возможно большей многосторонности рабочих, всеобщим законом общественного производства, к нормальному осуществлению которого должны быть приспособлены отношения (курсив наш. — В.А.)".

Сказанное здесь Марксом может быть, на наш взгляд, конкретизировано в виде следующих основных положений.

1) Интересы прогрессивного развития общественного производства требуют постоянного приведения характера рабочей силы (образовательного, квалификационного, психологического и т.п.) в соответствие с действующим и быстро изменяющимся организационно-технологическим уровнем производства.

2) Это, в свою очередь, обусловливает необходимость постоянной готовности участников производительного процесса к тому, чтобы привести в такое же соответствие свои знания, умения и навыки, как в количественном, так и в качественном (вплоть до смены специальности или даже профессии) отношении — то, что Маркс называет всесторонней подвижностью.

3) Закон этот объективен, то есть действует вне и независимо от воли людей, того, чего они хотят или не хотят, осознают или не осознают — со слепой и даже "разрушительной" силой естественного закона. Отменить, уничтожить или даже затормозить его действие не дано никому, его можно и должно лишь учитывать, приспосабливаться к нему. Его сила будет действительно разрушительной до тех пор, пока мы не сумеем раскрыть его механизмы и направить их действие в выгодное для субъекта производственных отношений русло.

4) Закон перемены труда вступает в полную силу на стадии появления крупной промышленности (именно "природа крупной промышленности обусловливает перемену труда") и по мере развития индустриальной, а затем и научно-технической революции заявляет о себе все более мощно. В наибольшей степени характер действия и проявление его зависят, главным образом, от уровня производительных сил, поскольку в нем отражаются именно характер и темпы их развития.

5) Действие этого закона, как никакого другого, стимулирует развитие интеллекта — и, прежде всего индивидуального. Оно "как вопрос жизни и смерти", по выражению Маркса, ставит такого рода задачу: "...частичного рабочего, простого носителя известной частичной общественной функции заменить всесторонне развитым индивидуумом, для которого различные общественные функции суть сменяющие друг друга способы жизнедеятельности (курсив наш. — В.А.)".

В толковании закона перемены труда в отечественном обществоведении (особенно в период хрущевской эйфории относительно того, что "нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме") было немало путаницы. К сфере его действия некоторые авторы готовы были отнести любую перемену труда. Например, труд конструктора в свободное время на садовом участке (или даже на колхозном поле — в рабочее) или "дополнение основной работы видами творческой деятельности на общественных началах". Что касается упомянутого всестороннего развития, то оно рассматривалось, главным образом, с позиций полного уничтожения разделения труда и создания обществом условий для того, чтобы каждый его член мог свободно (т.е. по своему желанию и усмотрению) чередовать виды деятельности и переходить от одного вида труда к другому: от индустриального к сельскохозяйственному, от художественного к научному, от исполнительского к управленческому и т.п.. Словом, как у Маяковского: "Сидят папаши, каждый хитр, землю попашет — попишет стихи". Мне в свое время приходилось выступать с критикой такого рода взглядов и подчеркивать, что и сам Маркс ратовал за уничтожение отнюдь не всякого разделения труда, а именно "старого разделения труда с его окостеневшими специальностями" (см. выше цитату из "Капитала"), и что заключенное в нем противоречие в значительной степени преодолевается в рамках современного уровня капиталистического способа производства.

Отметим, что сам процесс перемены труда, вообще говоря, осуществлялся и до индустриальной революции. Но есть ли основания утверждать, что он подчинялся действию закона перемены труда — во всяком случае, в том контексте, в каком он сформулирован у Маркса? Скажем, крестьянину (до вторжения капиталистических отношений в сельскохозяйственное производство) сплошь и рядом приходилось поневоле быть попеременно и агрономом, и животноводом, и плотником. Однако этот круг занятий был достаточно четко очерчен, и за пределы его не выходили из поколения в поколение. Другими словами, к перемене труда в смысле, определяемом законом, о котором мы ведем речь, следует относить далеко не всякую смену видов деятельности одним и тем же индивидом.