Теория символического интеракционизма Джорджа Герберта Мида

Краткая биография

Дж. Г. Мид (27 февраля 1863 г.) родился в г. Саут-Хадли шта­та Массачусетс. Он был вторым ребенком и единственным сыном Хайрама Мида, пастора конгрегационалистской церкви городка, и Элизабет Сторрз (Биллингз) Мид. Когда мальчику исполнилось 7 лет, семья переехала в г. Оберлин (штат Огайо), где X. Мид полу­чил место профессора гомилетики в Оберлинской богословской семинарии. В 1879 г. Джордж Герберт поступает, а в 1883 г. окан­чивает местный колледж и получает диплом бакалавра. Забегая вперед, заметим, что это была единственная ученая степень, при­своенная Миду за всю жизнь. Затем в течение 4 лет преподает в школе, исполняет обязанности инспектора, занимается частным репетиторством. В 1887 г. он становится студентом Гарвардского университета.

Профессиональное становление Дж. Г. Мида происходит под руководством крупнейших американских мыслителей того време­ни, гарвардских профессоров Джосайя Ройса и Уильяма Джемса. Последующие три года (1889—1891) ученый проводит в Европе, в университетах Берлина и Лейпцига. Там же, в Берлине, 1 октября 1891 г. он женится на Хелен Кингсбург Касл, с которой познако­мился еще в Оберлине.

По возвращении на родину Дж. Г. Мид преподает философию в Университете штата Мичиган (1891—1894), а затем и на фило­софском факультете университета Чикаго, куда его приглашает в 1894 г. один из основоположников американского прагматизма, философ Джон Дьюи. Начав свою карьеру здесь в должности ас­систента, Мид последовательно проходит все ступени университет­ской иерархии. Звание профессора философии Мид получил в 1907 г. и пребывал в нем вплоть до своей кончины (26 апреля 1931 г.).

Отношения Мида и Дьюи заслуживают того, чтобы остано­виться на них особо. Работая долгое время рядом и поддерживая дружеские отношения семьями, эти два почти ровесника являют собой разительный контраст в отношении к карьере, а возможно, и к жизненным ценностям.

История социологии

Будучи моложе Дьюи на 4 года, Дж. Г. Мид удостаивается чес­ти увидеть свое имя в справочнике «Кто есть кто в Америке» лишь в 1910 г., 7 лет спустя после появления там имени Джона Дьюи, да и то лишь потому, что становится профессором Чикагского уни­верситета. Формально это выглядит вполне справедливо: в среде, где научная монография — главное достояние и основной товар, Мид проявляет удивительное, с точки зрения его коллег, неже­лание писать книги. Поэтому его не упоминают в своих работах 1910—1920-х гг. ни Ральф Перри, автор известного по тем временам справочника «Современные философские тенденции», ни Роберт Парк, ни Эрнст Бёрджесс, ни Уильям Томас. И это при том, что сам Дьюи признает сильное влияние Мида на свое творчество, сравнимое разве что с влиянием У. Джемса.

Некоторые биографы считают эти факты из жизни Мида свидетельством его крайне низкой самооценки. Однако ближе к истине, вероятно, дочь Джона Дьюи — Джейн. По ее воспомина­ниям Дж. Г. Мид непрестанно дорабатывал и пересматривал свои умозаключения, не торопясь излагать их на бумаге. Сомнительная слава удовлетворенного тщеславия его мало трогала. Первая серь­езная публикация Мида появилась в год его сорокалетия. Свою же истинную миссию он видел в общении с аудиторией, в чтении лек­ций. Писать он не любил, научные опусы давались ему с трудом.

Незадолго до смерти Миду предлагают должность профессора Колумбийского университета (на период 1931—1932 гг.), но вос­пользоваться столь почетным приглашением он уже не смог.

Литературное наследие Дж. Г. Мида оказалось бы весьма скуд­ным, если бы не старания его коллег и учеников. При жизни уче­ный опубликовал малую толику своих трудов, в основном в виде отдельных статей и обзоров. Известность пришла к нему прежде всего благодаря преподавательской деятельности — курсу лекций по социальной психологии, прочитанном в Чикаго. Лишь после кончины Мида тексты его лекций и разрозненные рукописи были собраны вместе, отредактированы и изданы в 1932—1938 гг.

Социология или социальная психология?

Социальная форма жизни

Писать о Джордже Герберте Миде как социологе — задача не из легких. Это все равно, что писать о социологе Зигмунде Фрейде или Карле Марксе. Всех троих социологами «сделало» время, а

СОЦИОЛОГИЯ США 523

вернее, те профессиональные обществоведы, которые сумели по достоинству оценить оригинальность их идей.

В течение 36 лет, вплоть до своей кончины, Мид преподавал философию в Чикагском университете или, точнее, философс­кие основы социальной психологии. Его прижизненные публи­кации немногочисленны, кратки и напоминают конспективные разработки к лекционному курсу. Их чтение требует внутренне­го усилия и большой сосредоточенности. Такое же впечатление производят на читателя и посмертные издания Мида: громоздкие предложения, изобилующие детальной расшифровкой терминов, повторы, сухой стиль. Впрочем, характер последних объясним. Это — рабочие рукописи и записи лекций ученого, обобщенные его единомышленниками и учениками. Естественно, что записи эти несут на себе отпечаток личности не только автора, но и слу­шателя, способности последнего точно и глубоко воспринимать сказанное. Поэтому современным исследователям творчества Мида сложнее ощутить смысловые паузы и неповторимые авто­рские акценты.

Мида надо было слушать, и это прекрасно понимали студен­ты, переполнявшие аудиторию в часы его занятий. Поначалу ими двигало любопытство к интересным и неожиданным постановкам социально-психологических проблем. В 20-е гг. к научным воз­зрениям Мида стали присматриваться университетские препо­даватели, но лишь после смерти Мид был официально признан крупнейшим американским социологом. Более того, он становится «яблоком раздора» между психологами и социологами. В настоя­щее время популярность Мида, конечно, не сравнима с довоен­ной, однако влияние ученого на социальные науки сказывается по-прежнему.

Причина столь долгой жизни его идей заключается, пожалуй, в том, что Мид — не только и не просто социолог или социальный психолог. Он — мыслитель, рассуждающий о мире и жизни людей в нем, хотя эти рассуждения и обходят столь нелюбимые Мидом «ме­тафизические» вопросы предельных оснований общества, смысла человеческого общежития, его нравственных сторон. Очень важно понять, что социологические конструкции Мида обретают смысл только в рамках его философских воззрений. Его концепция со­циализации и теория символического интеракционизма (symbolic interactio-nism — (доел.) взаимодействие, опосредованное симво­лами; термин введен последователем Мида Гербертом Блумером в 1937 г.) — лишь небольшая толика его наследия. «Мы должны

524 История социологии

иметь в виду, что только некоторые моменты размышлений Мида были усвоены социологией, — писал в 30-е гг. один из наиболее бережных его издателей, Ансельм Стросс, — и мы должны спро­сить, почему?»¹

Ответ на этот вопрос дает сам Мид в очерке об Огюсте Конте. Безусловной заслугой Конта он считает признание науки, систе­матически осмысливающей опытное знание в форме объективных законов, самым эффективным методом познания. Такая наука, по Конту, в состоянии преодолеть как теологические, так и метафи­зические взгляды на мир ценой уподобления социального при­родному, а значит, распространения законов и методов изучения последнего на общество.

Оставим в стороне судьбу контовской «позитивной физики», или социологии, вскоре превратившейся в «позитивную религию» с чином поклонения обществу как Верховному Существу. Для Мида это не столь существенно. Весть о рождении социологии воспринимается им не более чем попытка Конта лишить социаль­ную сферу ореола таинственности и устоявшихся предрассудков, сделать ее подвластной научному анализу. Конт решил «подойти к человеческим делам с позиции ученого, который просто анализи­рует вещи, разлагая их до конечных элементов на позитивистский манер и тем самым обнаруживая законы их поведения», — считает Мид². Однако введение Контом в научный оборот нового сюже­та не слишком убеждает Мида в самоценности социологии. Конт «...представил социологию как новую отрасль знания. Я же хочу подчеркнуть, что мы не считаем ее еще одной наукой. У нас есть экономика, образование, политическая наука, и вот появляется социология. Еще одна наука, покрывающая ту же самую область, но тем не менее претендующая на свое отличие. А ведь еще совсем недавно было большим вопросом, есть ли такая вещь, как соци­ология»³.

Что же предлагает сам Мид? Прежде всего он утверждает единство мироздания в его многообразных проявлениях, включая социальные. В основе всего существующего, поясняет Мид, ле­жит жизненный процесс (life-process), весьма сходный по своему характеру с эволюцией Ламарка и Дарвина. Жизненный процесс самодостаточен, абсолютно безлик, но при этом способен к вы-

¹ Strauss A. Introduction // George Herbert Mead on Social Psychology. Selected
Papers. Chicago; L., 1969. P. XII.

² Mead G. Auguste Comte // George Herbert Mead on Social Psychology. P. 289.

³ Ibidem.

СОЦИОЛОГИЯ США

сокому творчеству¹. Он равноправен в физическом, животном и социальном мирах, ибо все они — только различные условия его творческого поиска. «...Мы не смогли бы говорить об этом про­цессе, — пишет Мид, — если бы не было вполне определенной структуры, конкретной формы, в которой он выражает себя»².

Почему жизненный процесс не останавливается на неживой природе, например минералах, приспособленных практически к любому окружению, или на простейших одноклеточных? Зачем ему воплощаться в таком уязвимом по сравнению с ними сущес­тве, как человек? И не напоминает ли жизнь ради жизни дурную бесконечность?

Все эти и многие другие, подобные им, «метафизические» вопросы Мид отказывается решать. Он с самого начала предуп­реждает, что не собирается удовлетворять нашу любознательность ответами на вопросы: «Откуда? Для чего?» Его теория описывает «часовой механизм» жизни в его, так сказать, чистом виде, отвечая на вопрос: «Как? Каким образом?» Впрочем, именно в такой пос­тановке исследовательской задачи Мид более всего социолог.

Любая жизненная форма — «просто орган, в котором осущест­вляется некая функция»³. И даже «различие, которое мы делаем между тем, что называем сознанием, и тем, что называем миром в действительности, функционально»⁴.

Именно функциональность заставляет неистребимую жизнен­ную силу создавать все новые формы существования, а значит, и качественно новую природу. Сердцевина механизма эволюции, по­ясняет Мид, — «признание того, что процесс определяет форму, отвечающую условиям»⁵. Речь идет о постоянном приспособлении к меняющимся условиям обитания, о функциональной целесооб-

¹ Очевидно, сколь велико влияние немецкого мыслителя Георга Зиммеля
(1858-1918) на социальные науки. На пороге XX столетия, провозглашает
Зиммель, понятие жизни становится центральным мотивом мировоззрения
интеллектуалов, «исходной точкой всей действительности и всех оценок — мета­
физических, психологических, нравственных и художественных». «Сущность
жизни в том и заключается, чтобы творить из самой себя все руководящее и
искушающее все противоречия, все победы и поражения». Формы, в которых
выражает себя эта жизнь, интересуют Мида не менее, чем Зиммеля.

² Mead G. Evolution Becomes a General Idea // George Herbert Mead on Social
Psychology. P. 14.

³ Ibid. P. 15.

⁴ Mead G. Mind Approached Through Behavior — Can Its Study Be Made
Scientific // Ibid. P. 77.

⁵ Mead G. Evolution Becomes a General Idea. P. 16.

История социологии

разности. Соответственно задачей науки становится моделирова­ние этого процесса в той или иной среде с целью выяснения и ус­транения препятствий на его пути. «Наука является действительно исследовательской наукой. Исследование всегда предполагает про­блему»¹. Ведомый эволюционным методом, Мид концентрирует свое внимание на самбм жизненном процессе, пытаясь объяснить появление тех или иных видов, существ.

В социальном мире эволюционный метод познания, по твердому убеждению Мида, ограничен социальной психологией. Почему?

Человек выживает в общении с себе подобными, с теми, с кем ему приходится искать общий язык. Успешное решение постоян­но возникающих в обществе проблем иными путями невозможно. Конечно, трудность испытывает конкретный человек. Наши про­блемы всегда несут на себе отпечаток нашей индивидуальности, «но то, как мы их решаем, должно иметь универсальный характер, т.е. быть общезначимым»².

Невозможность выжить вне общения с себе подобными рож­дает совершенно особый, прежде неведомый способ адаптации — внутренний, происходящий в сфере сознания. Так, функционально понятое сознание позволяет Миду с должным почтением отнестись к идеям своих учителей и коллег — Джона Дьюи и Уильяма Джемса. Особенно ценным для него оказываются соображения классика фи­лософии прагматизма Дьюи относительно возможностей и назна­чения человеческого разума. Разум никогда не бывает застывшей структурой, но всегда — процесс осмысления отношений человека с миром, акт непрестанного творения, в котором сплетены расчет и воображение, осторожность и риск выбора. Благодаря разуму мы в состоянии выстроить свои действия, исходя из собственной выгоды, пользы. Человек, по Миду, должен постоянно соотносить свое поведение и реакции с поведением и реакциями окружающих. Ему надлежит научиться оценивать свои действия со стороны, т.е. относиться к себе как к другому. Для того чтобы прийти к взаимо­пониманию с людьми, ему также необходимо откликаться на свои поступки тем же образом, которым реагируют на них другие.

Все, о чем говорит здесь Мид, и есть собственно социальность как умение вмещать общество «внутрь себя». Подчеркнем еще раз. Оценка и осмысление собственных действий у Мида носят чисто функцио-

¹ Mead G. Auguste Comte. P. 286.

² Mead G. The Nature of Scientific Knowledge // George Herbert Mead on Social
Psychology. P. 59.

СОЦИОЛОГИЯ США

нальный, внеэтический характер. Это — не поиск себя, не прорыв к себе через толщу неведения и общих, расхожих представлений, соци­альных норм и договоренностей. Это — этически нейтральное при­способление человеческой формы жизни к условиям своего обитания. Ее суть в неизбежном воздействии социальной общности на своих индивидуальных членов, их поведение и явленный в нем опыт¹.

Перед нами понятие, раскрывающее сущность теоретических построений Мида. Психология, пишет он, «не есть нечто такое, что имеет дело с сознанием; психология имеет дело с опытом индиви­да, соотнесенным с теми условиями, в которых он приобретается. Именно в социальной психологии эти условия социальны»². И здесь Мид вновь обращается к Огюсту Конту, ошеломляя нас поразитель­ной находкой, казалось бы, устаревшего позитивизма. Мид видит в теории Конта попытку «философского импорта» научного метода в сферу знания социального, а именно Конт понимал «факт» как объект знания, присутствующий в опыте индивида. «Если кому-ли­бо необходимо определить факт, он должен сделать это в терминах своего опыта. Конечно справедливо, что наблюдатель свидетель­ствует о своем наблюдении в тех понятиях, кои позволяют другим провести наблюдение за объектом и проверить его. Он пытается придать ему универсальную форму, но в конце концов возвраща­ется к тем выводам, которые делает из собственного наблюдения как такового»³. Стало быть, заключает Мид, сам основатель нового научного направления обращает наше внимание на социально-пси­хологическую подоплеку коллективной жизни людей.

Однако если прежняя социальная психология, как правило, изучала различные стадии социального опыта исходя из индиви­дуального, то Мид отстаивает иное. То, что он хочет предложить, «сводится к рассмотрению опыта с точки зрения общества, по меньшей мере коммуникации, как неотъемлемой части социаль­ного порядка»⁴.

¹ Experience (доел, с англ.) — то, что нами пережито и осмыслено, а не
просто пассивно подчерпнутые где-либо сведения, информация. Это слияние,
уподобление «того, что происходит и повторяется, тому, что проходит сейчас, и
тому, что уже ушло, называется опытом», пишет Мид.

² MeadG. Mind // George Herbert Mead on Social Psychology. P. 153.

³ MeadG. Auguste Comte. P. 285.

⁴ Mead G. Mind // George Herbert Mead on Social... P. 115. Как ни парадок­
сально это прозвучит, но основатель символического интеракционизма оказыва­
ется наименее характерным представителем своего направления. Он — «реалист»
в понимании социальной реальности как сверх- и надындивидуальной целост­
ности. Напротив, основная масса его последователей, скажем, Блумер, акценти­
рует индивидуальный характер восприятия социальных реалий.

История социологии

«Психологический бихевиоризм»

Более всего занимает Мида в этой связи крайний схематизм и неправомерное обеднение человеческой жизни на страницах сов­ременных ему научных, в том числе социально-психологических, трудов. Очевидно, что пафос творчества Мида — в протесте против того понимания «поведения», которое было характерно для клас­сического бихевиоризме Джона Уотсона (1878-1958). Последний не только напрямую сводил деятельность человеческого разума, сознания к внешне проявляемым телесным реакциям, но и до­казывал правомерность так называемой гипотезы постоянства (constancy hypothesis), согласно которой существует жесткое, не­посредственное и неизменное соответствие между полученным стимулом и ответной реакцией. Лишенный воображения, да, впро­чем, и сознания, человек «думает» в терминах языка, механичес­ки выстраивая языковые символы, которым его научает общество. «Головы долой!» — таков приговор, который, вслед за Червонной королевой из сказки Л. Кэрролла «Алиса в Стране Чудес», выно­сит Уотсон обреченному человечеству. Мид, так же как и Уотсон, работает с человеческим поведением, но его бихевиористские инто­нации носят не онтологический, сущностный, а методологический характер¹. Он подходит к поведению более гибко, скорее как «к изучению опыта индивида с точки зрения его поведения и в осо­бенности, но не исключительно, того поведения, которое доступно наблюдению других»².

Что остается за рамками этого внешне фиксируемого пове­дения? У Уотсона — ничего, у Мида — сфера внутреннего опыта человека, невидимый глазу, но полноценный опыт его деятельной жизни. Они частично доступны интроспекции, обнаруживающей внутри нашего опыта то, к чему имеет доступ только сам индивид и что недоступно никому другому. Вместе с тем, утверждая сущес­твование вещей, доступных только самому человеку, Мид полага­ет, что «даже они не могут быть отождествлены с сознанием как таковым, ибо мы обнаруживаем, что все время используем их для конструирования нашего мира»³.

¹ Rosenthal S.B., Bourgeois P.L. Mead and Merleau-Ponty: Toward a Common
Vision. N.Y., 1991. P. 6.

² Mead G. Mind, Self and Society / Ch. Morris (ed.). Chicago: The University of
Chicago Press, 1934. P. 2.

³ Mead G. Movements of Thought in the Nineteenth Century / M. Moore (ed.)-
Chicago: The University of Chicago Press, 1936. P. 404.

СОЦИОЛОГИЯ США

Так что же это такое «человеческое сознание»? То, как отвеча­ет Мид на поставленный вопрос, удивительно и по своей глубине, и по своей прозорливости, подтвержденной последними научными исследованиями.

Он абсолютно согласен с убеждением бихевиористов в край­ней запутанности и двусмысленности понятия «сознание». Гораздо проще и надежнее работать с понятием «действие» (act), ибо то, что человек думает, обязательно отразится на его поведении. Разумнее рассматривать сознание не как субстанцию, первооснову, а как функцию. Сознание появляется и существует как выбор между целым рядом возможных реакций на воспринятый стимул. «Мы склонны уподобить центральную нервную систему телефонному узлу, куда поступают звонки и откуда исходят ответы»¹.

Что удивительного в этом уподоблении? Прежде всего то, что психическая деятельность представлена как находящийся в посто­янном движении сложный комплекс мыслей, чувств и, добавим от себя, воли. Ее органы — нервная система, мозг — лишь «диспет­черы», способные к восприятию как телесных ощущений, так и идей, смыслов. Восприятие это избирательно. Мы замечаем, как правило, то, что хотим заметить. Сознание, по Миду, воплощает собой направленный интерес человека воплощает, но не опреде­ляет. Мысль, которую Мид настойчиво внушает нам, чрезвычайно важна. Человека нельзя рассматривать ни как безответную жерт­ву чисто психических механизмов, ни как заложника социальной системы, ее структур и институтов. Психологический и социоло­гический редукционизм претят Миду в равной мере. У человека всегда есть возможность интерпретировать происходящее тем или иным способом, а значит есть выбор. Есть в человеке нечто такое, что вольно направлять его внимание на то или иное, предпочитать одно другому. Что именно? Поворот человеческой воли, внутрен­ний выбор, по Миду, — материя метафизическая. Она — вне науки. Однако само указание на нечто, подлежащее нашему поведению, постановке целей и выбору средств для их осуществления, — заме­чательно. Оговаривая сугубо функциональный разрез жизни чело­веческого сознания, Мид на самом деле касается его содержания. Американского ученого, наверное, можно сравнить с Колумбом, так и не узнавшим, какой важности открытие он сделал.

«Если кто-нибудь, например, выключает в комнате свет, то более не видит окружающие его предметы, — продолжает Мид. — Мы говорим, что он потерял сознание этих предметов. Он просто

¹ Mead G. Mind // George Herbert Mead on Social... P. 137.

530 История социологии

не способен видеть, что там....Но он не теряет сознания в другом смысле....Потеря сознания не означает потерю некоторой реаль­ной сущности, но только разрыв чьих-либо отношений с опытным восприятием. Сознание в этом смысле означает просто нормаль­ные взаимоотношения между организмом и внешними объекта­ми»¹. Сознание, по Миду, не субстанционально. У него нет опре­деленной, зафиксированной сущности. Оно — процесс.

Воспринимаемое нами — и акт сознания, и пред-данность. Наши усилия познать неизведанное всегда опираются на некое предпонимание, предвосхищение его смысла человеком, осозна­ющим свои замыслы и намерения. В то же время, вступая в наше сознание, реальность должна сохранить некоторую самостоятель­ность, чтобы не быть поглощенной им без остатка, втиснутой в уже известные и отработанные схемы, а значит, утратившей свою но­визну и оригинальность. Это возможно только в одном случае: если сознание сумеет «перешагнуть» в своих актах прежние смыслы и выводы, «схватить» специфику настоящего, его особое звучание².

Это «перешагивание», или трансцендирование, изливает сфе­ру психического в мир социального, насыщая его все новыми зна­чениями и давая пишу нашему рассудку. Поэтому, возникая в сфере широко трактуемого поведения, сознание не может быть сведено к поведенческим реакциям. В свою очередь структуру человечес­кого поведения мы не может рассматриваться иначе, нежели через деятельность сознания, через значимый опыт,

Если в случае Уотсона мы, в терминологии русского философа конца XIX — первой половины XX в. Б.П. Вышеславцева, имеем дело со «спекуляцией на понижение», или сведением высших форм опыта к низшим, то у Мида мы видим недвусмысленное «возвыше­ние», когда сознательное отношение к происходящему дает новое качество бытия, несводимое к низшему. Принадлежность человека сразу к нескольким системам земного существования (физико-хи­мической, биологической и разумной) классически иллюстрирует этот закон. «Я определил возникновение, — объясняет Мид, — как присутствие предметов в двух и более различных системах таким образом, что присутствие в последней системе меняет их характер в предыдущей системе или системах, к которым они принадлежат»³. Осознанный жизненный опыт человека и есть та качественно но­вая форма процесса жизни, которая созидает мир социальный.

¹ Mead G. Mind Approached through Behavior. P. 72.

² От лат. transcendens (transcendentis) — выходящий за пределы.

³ MeadG. Philosophy of the Present. La Salle, 1959. P. 69.

СОЦИОЛОГИЯ США

Форма эта, как и все остальные, живая, а значит, не застыв­шая, сопротивляющаяся смерти, окостенению. Опыт — всегда движение, длительность, ибо «действительность качественна, а вы не можете получить качество одномоментно. Оно проявляется на протяжении некоторого периода времени, будь то цвет, мелодия или ионизация атома»¹.

Однако справедливо и другое. Опыт представляет собой сово­купность ограниченных во времени, качественно определенных и направленных процессов в общем потоке переживания действи­тельности. Сочетание двух вышеназванных моментов позволяет нам понять суть мидовского «времени»: текущий во времени поток нашего опыта одновременно и опыт нашего сознательного упоря­дочения мира по смыслу во времени. Длительность опыта — это опыт длительности, и наоборот.

Время

Время, по Миду, — это прожитое, точнее, пережитое время, внутренне опознанное и установленное. Оно не равно ни объек­тивному, ни субъективно ощущаемому в каждый отдельный мо­мент. Время — категория действия, направленного на регулировку, приведение в соответствие происходящего с логикой социальной жизни, индивидуального — с коллективным. Именно поэтому Мид измеряет социальное не моментами, но действиями². Рассмотрим это подробнее.

Каждое событие, участниками которого мы являемся, можно охарактеризовать двояко. Для начала, как протекающее в границах того, что принято считать «настоящим», или «правдоподобным» настоящим, дающим нам возможность прикоснуться к «незамед­лительности сейчас». Оно — locus реальности, ее новое, пусть даже ценой дезорганизации привычной картины мира, утери целост­ности и преемственности восприятия. В каждом мгновении опыта неизбежно чувствуется «резкий привкус новизны»³.

Но так ли просто зафиксировать это мгновение? Ведь со­циальные и психологические процессы не более чем фрагменты общей природной эволюции, постоянного движения от того, что

¹ MeadG. Movements of Thought in the Nineteenth Century. P. 316.

² Mead G. Philosophy of the Act / Ch. Morris (ed). Chicago, 1938. P. 65.

³ MeadG. The Nature of the Past // Mead: Selected Writings / A. Reck (ed.).
N.Y., 1964. P. 350.

История социологии

есть, к тому, чего нет. Можем ли мы уверенно определить границы, начало и конец нашего опыта в настоящем?

«Нет», — без малейшего колебания отвечает Мид. Организм, однажды определивший их, останавливается в своем развитии, становится нежизнеспособным. «Человек, достигающий успеха, с годами теряет искру жизни, здоровье ушло и у него ничего не осталось, кроме раз и навсегда установленных жизненных привы­чек, — пересказывает нам работу французского философа Анри Бергсона (1859-1941) Джордж Герберт Мид. — Он не способен увидеть ничего, кроме того, что уже избрал в своем поведении; он запечатлел самого себя и для него более не существует движения вперед: он более не творит»¹. А стало быть, угасает. Эволюция не существует иначе, как в постоянном переопределении и упорядо­чении мира, непрерывном возвращении к прошлому и предвос­хищении будущего.

Излюбленный пример Мида — история о том, как отправи­лись на отдых его учителя, философы Уильям Джемс и Джосайя Ройс. План путешествия, в соответствии с которым необходимо было сделать пересадку на другой поезд, составил Ройс. Однако, добравшись до дорожной развязки, Джемс все перепутал и увез своего друга совершенно в другом направлении. Ройс попытался исправить положение и уговорить Джемса пересесть на следующей станции, на что последний с чувством собственного достоинства ответил, что с самого начала собирался именно туда, куда они сей­час направляются.

Этим рассказом Мид показывает нам второй, более глубокий, план протекающих во времени событий. Наличную ситуацию всег­да можно поместить в более просторные временные рамки, избрав «функционально требуемый» для ее осмысления хронологический интервал. Это уже не традиционное «здесь и сейчас», но взаимо­обусловленность прошлого, настоящего и будущего применитель­но к данному событию. Мы действуем в ситуации, «прилаживая» прошлое к настоящему, а настоящее к будущему. Ведь сами для себя и прошлое, и будущее — всегда настоящее. Прошлое обре­тает свою прошлость (pastness), а будущее — будущность только по отношению к нашему «теперь». То, что мы увидим в прошлом, зависит от нашей точки отсчета в настоящем.

Все берется из нас, что становится прошлым, крупицей его и малой крошкой.

Взгляни на поля, в пустошах тающие,

' Mead G. Henry Bergson // George Herbert Mead on Social Psychology. P. 311.

СОЦИОЛОГИЯ США

Горе и голод, мор и земли содроганье, бездны ревущие и пески об­жигающие,

Лязг сражений и города пылающие, и тонущие корабли, и руки, в мольбе взывающие¹.

Прошлое — «это рабочая гипотеза, имеющая ценность только в настоящем, в рамках которого она работает, и никакой другой ценности не имеющая»². Прошлое не значимо само по себе. Да, мы можем найти неизменные факты, скажем, даты событий или имена их героев, но все они не более чем бескровные, отвлеченные формы. Присутствуя во всех без исключения вариантах, или перс­пективах прошлого, они тем не менее не могут дать нам никакого представления о нем по сути. Заметим, что перспектива — это то, что объединяет «здесь и там», «сейчас и потом». Это — сама «при­рода в своих отношениях с организмом и включая этот организм»³. Она «всегда там благодаря конкретной проблеме социальной ре­конструкции»⁴. Перспектива «существует в опыте индивида в той степени, в которой осмыслена» им⁵.

Рассматривая социальную форму процесса жизни, как и все другие его формы, с точки зрения эволюционного метода, Мид решительно возражает против дробления непрерывной целост­ности человеческого опыта на отдельные, изолированные части⁶.

¹ Mead G. History and the Experimental Method // George Herbert Mead on Social
Psychology. P. 327. (Перевод строфы из Мида сделан автором этой главы).

² Ibid. P. 323.

³ Mead G. The Objective Reality of Perspectives // George Herbert Mead on Social
Psychology. P. 351.

⁴ Mead G. History and the Experimental Method. P. 326.

⁵ Mead G. The Objective Reality of Perspectives. P. 346.

⁶ Его взгляд, пожалуй, возрождает идеи ранней эллинской философии и,
в первую очередь Зенона (Vb. до Р. X.), известного своими парадоксами. «Если
летящая стрела в каждый отдельно взятый момент времени находится в опре­
деленной точке пространства, т. е. покоится, как может сумма этих «покоев»
дать движение?» — спрашивает Зенон. Формализованный способ анализа здесь
непригоден. Движение — это сплошной переход одной точки в другую, их неуло­
вимое, «внезапное» перетекание друг в друга. Позже, у Аристотеля (ГУ в. до Р. X.)
эта интуиция приобретет форму теории континуума, или сплошной непрерыв­
ности. Континуум станет исходным принципом и непосредственной данностью,
только на основе которой и может мыслить все прерывное и которую нельзя
составить из отдельных точек, будь то во времени, в пространстве или в движе­
нии. Сродни такому воззрению на текуче-сущностное становление мира мидовс­
кая эволюция, его «процесс жизни».

¹ MeadG, Philosophy of the Present. P. 15-16.

История социологии

Используя образ самого ученого, скажем, что время — это «одно настоящее, проскальзывающее в другое»⁷.

Структура времени определяется настоящим и в настоящем, т.е. действием и в действии, процессом приведения в соответствие, согласованием преемственности и новизны. Все это можно назвать все той же способностью «быть несколькими вещами сразу», или социальностью (sociality) как диалогом¹.

Одно из интереснейших проявлений этого диалога — взаи­мосвязь личностно переживаемого времени и социально разделя­емых представлений о нем. Возьмем простейшую ситуацию. Улица. Едущая по ней машина и два пешехода, пути которых рано или поздно пересекаются с траекторией движения машины. Но один из них минует предполагаемую точку пересечения до того, как ма­шина к ней подъедет, а другой — после.

В самом общем виде картина происходящего одинакова и для первого, и для второго пешехода. Им необходимо разминуться с машиной. Этой общей картиной и занимается наука, в том чис­ле и социальная психология, которая, согласно Миду, выявляет зависимость между опытом человека, рождающим определенный тип поведения, и условиями, которые формируют этот опыт, а следовательно, и этот тип поведения. Наука предоставляет нам некий обобщенный, стандартный вариант решения возникшего затруднения. Для удобства она отторгает пространство от времени и рассматривает происходящее в неизменных условиях, в «безвре-меньи».

Вместе с тем очевидно, что каждый прохожий воспримет про­исходящее по-своему хотя бы потому, что предполагаемая встреча с машиной у каждого из них произойдет в разное время и в разных местах. Время, таким образом, Мид напрямую связывает с опытом пережитого. Увидев мир по-разному, люди начнут и действовать по-разному. Те усредненные, универсальные модели поведения, с которыми только и может работать наука, ни в коей мере не умаляют своеобразия индивидуального опыта. Напротив, всякое обобщение только и может существовать на основе множества и разнообразия его составляющих.

Время оживает в личностном переживании мира и застывает в социально разделяемых представлениях о нем. Оно не только не­сравнимо важнее пространства, но и незаменимо как характерис­тика неповторимости, индивидуальности опыта. Жизненный опыт разных людей отличается временными системами, в которых они

¹ Mead G. Philosophy of the Act. P. 49.

СОЦИОЛОГИЯ США 535

живут, т. е. ракурсами восприятия происходящего, и, как результат, неодинаковой последовательностью, логикой их действий.