Мотивационные силы: влечения, аффекты и объектные отношения

Я думаю, не случайно противоречия концепции Я в психоана­лизе тесно связаны с противоречиями в теории инстинктов, осо­бенно в вопросах о природе агрессии и ее роли в раннем развитии. Как открытие Фрейдом детской сексуальности некогда принесло психоанализу репутацию дисциплины с нездоровым и чрезмерным интересом к сексуальности, так и дуалистическая теория инстинк­та Фрейда порождает сильную культурную реакцию, направленную против концепции агрессии как одного из основных инстинктов. Считается, что у “ортодоксального” психоаналитика суровый, жесткий и агрессивный взгляд на жизнь и трудности пациента. Модель развития Кохута (1971, 1977) с ее акцентом на едином Я (силы, мотивирующие Я, не определены, можно лишь косвенно догадаться, что это внутреннее влечение к росту) представляет собой одну из многих психологических и культурных психоанали­тических теорий, которые прямо или косвенно отвергают теорию инстинкта, особенно все, что касается агрессии, и биологические основы человеческого развития.

Возможно, неудачи попыток пересмотреть теорию инстинкта (особенно вопрос о взаимоотношении аффектов и влечений) в свете новых данных нейропсихологии и наблюдения за детьми повлиял на то, что в представлениях о силах мотивации в раннем развитии существует такая неопределенность. И вопрос этот отнюдь не чис­то теоретический, он имеет прямое отношение к вопросу о проис­хождении и развитии Я и, следовательно, к нарциссизму. Это вытекает из того, что я писал в предыдущих разделах о развитии в раннем детстве Я- и объект-репрезентаций в контексте отношений с матерью. А сейчас попытаемся включить новые данные, полу­ченные при исследовании аффектов с точки зрения нейропсихоло­гии и при наблюдении за развитием младенцев, в обновленную картину дуалистической теории инстинкта.

Аффективное поведение сильно влияет на объектные отношения с самого рождения (Izard, 1978; Izard and Buechler, 1979). Главная биологическая функция врожденных аффективных паттернов, вы­ражающихся в поведении, общении и на уровне психофизиоло­гии, — передать сообщение о нуждах ребенка окружающей среде (тому, кто исполняет роль матери) и, таким образом, установить общение между младенцем и матерью, с чего и начинается интра­психическая жизнь (Emde et al., 1978). Недавние исследования

удивили нас, показав, что в общении младенца с матерью суще­ствует высокий уровень дифференциации и что проявляется это очень рано (Hoffman, 1978). Согласно современным нейропсихо­логическим представлениям, аффективная память локализуется в лимбической коре, которая, как показали эксперименты с прямой стимуляцией головного мозга, может активизировать как когнитив­ный, так и аффективный аспекты переживания прошлого, в част­ности субъективную эмоциональную окраску переживания (Arnold, 1970). Аффекты, действующие как самая ранняя система мотива­ции, тесно связаны, таким образом, с фиксацией в памяти интер­нализованного мира объектных отношений (Kernberg, 1976),

Предположим, что отражающие взаимоотношения младенца с матерью и окрашенные удовольствием структуры аффективной па­мяти, в которых репрезентации Я и объекта все еще недифференци­рованы, создаются отдельно от неприятных аффективных структур памяти, в которых репрезентации Я и объекта также недифферен­цированы. Тогда возникают следующие вопросы: является ли био­логически детерминированная активизация аффектов проявлением активизации либидинального и агрессивного (или же недифферен­цированного) влечений или же сами аффекты, а не влечения, суть основные силы мотивации? Или же аффективные структуры скорее связывают поведение с интрапсихической регистрацией взаимодей­ствия младенца с матерью, так что первичная система мотивации состоит скорее из интернализованных объектных отношений, чем из аффектов или влечений?

Я полагаю, что именно аффекты являются первичной системой мотивации, в том смысле, что они находятся в центре бесконеч­ного количества приятных или фрустрирующих событий, пережи­ваемых младенцем в окружающей его среде. Аффекты связывают серии недифференцированных Я-объект-репрезентаций, так что постепенно создается сложный мир интернализованных объектных отношений, окрашенных удовольствием или неприятных.

Но даже если аффекты создают два параллельных ряда, связы­вая одни интернализованные объектные отношения с опытом удов­летворения, другие — с переживаниями фрустрации, сами “хоро­шие” или “плохие” интернализованные объектные отношения меняются. Преобладающий аффект любви или ненависти двух ря­дов интернализованных объектных отношений обогащается, видо­изменяется и становится все сложнее.

В конечном итоге внутреннее отношение младенца к матери, называемое словом “любовь”, есть нечто большее, чем просто сово-

купность некоторого количества аффективных состояний любви. То же самое верно и в отношении ненависти. Так любовь и ненависть становятся стабильными структурами психики, сохраняющими ге­нетическую преемственность через различные стадии развития; проходя эту последовательность, они становятся либидо и агресси­ей. Либидо и агрессия, в свою очередь, становятся иерархически расположенными системами мотивации, проявляющимися во мно­жестве различных аффективных состояний при разных обстоятель­ствах. То есть аффекты являются “кирпичиками”, составляющи­ми влечение; в конечном итоге аффекты берут на себя функцию сигнала, активизирующего влечение.

В то же время достаточно “сырые”, недифференцированные ранние аффективные реакции преобразуются в дифференцирован­ные аффекты с разнообразными субъективными компонентами, когнитивным измерением и поведенческими особенностями. Есть различные феноменологические классификации аффектов (Plutchik, 1980). Изменчивая природа аффективных реакций на один и тот же внешний объект и на его внутреннюю репрезентацию сама по себе не позволяет установить непрерывность в развитии бессознательных интрапсихических конфликтов посредством “первичных” аффектов.

Либидо и агрессия, тем не менее, в клинике проявляются в разнообразных аффективных установках и состояниях. Таким об­разом, мы можем связать множество аффективных состояний и соответствующих им объектных отношений с агрессией и либидо, или — на более ранних стадиях развития — с этими двумя влечени­ями, находящимися в смешанном состоянии. Кроме того, отно­шение к одному объекту меняется под влиянием биологической активизации новых аффективных состояний, появляющихся в про­цессе развития и качественно изменяющих влечение. Так, напри­мер, доэдипово либидинальное стремление к матери меняется под воздействием сексуально окрашенных аффективных состояний, появляющихся на эдиповой стадии. Эти аффекты организуются в генитальное влечение, действующее в преемственности по отноше­нию к более ранним формам проявления либидо. Но субъективное качество и мотивационные приложения — другие. Подобным об­разом, агрессия, направленная на тот же объект, на который на­правлено либидо, также проявляющаяся в разнообразных агрессив­ных аффективных состояниях, превосходит каждое отдельное конкретное состояние и — особенно после соединения и интегра­ции агрессии и либидо — строит более сложные объектные отно­шения и новые формы более сложных, находящихся на высшем

уровне, интегрированных аффективных состояний (таких, как пе­чаль, нежность, вина или желание).

Должны ли мы сохранять термин влечение (drive) для обозначе­ния этих иерархически расположенных мотивационных систем аг­рессии и либидо? Путаницу в этот вопрос, к сожалению, вносит результат перевода на английский слов Trieb и Instinkt, используе­мых Фрейдом. Фрейд предпочитал слово Trieb., которое лучше пе­ревести как влечение, поскольку он представлял себе влечения как относительно последовательные системы мотивации психики, на­ходящиеся на границе между телесным и психическим, в отличие от инстинктов, под которыми он понимал лишенные последова­тельности жесткие врожденные установки поведения.

К сожалению, “Стандартное издание” переводит Trieb чаще все­го, если не всегда, как “инстинкт” (instinct). В свете современ­ных концепций инстинкта в биологии (Tinbergen, 1951; Lorenz, 1963; Wilson, 1975), термин инстинкт приложим к врожденным паттернам восприятия, поведения, общения, психофизиологичес­ких реакций и субъективных переживаний (то есть аффектов), но к ним не подходит термин влечение, относящийся к мотивационным системам либидо и агрессии. Так представления Фрейда о психо­логических влечениях, отличающихся от биологических инстинк­тов, замечательно согласуются с современным биологическим мышлением (Kernberg, 1976).

Объяснив, как я понимаю взаимоотношения между влечения­ми и аффектами, я должен добавить, что влечения проявляются не просто через аффекты, но через активацию конкретного объектного отношения, включающего в себя аффект, в котором влечение пред­ставлено как конкретное желание. Бессознательная фантазия — а самые важные из фантазий имеют эдипов характер — включает в себя конкретное желание, направленное на объект. Желание есть производная влечения, оно более точно, чем аффективное состо­яние, и это добавочная причина, почему не аффекты, а влечения должны стоять на вершине иерархической системы мотивации.

По той же самой причине, коль скоро влечения в клинике пред­ставлены как конкретные желания, направленные на объекты, и поскольку влечения возникают в аффективно окрашенных пережи­ваниях, относящихся к объектам раннего детства, — то не лучше ли представлять себе первоначальную систему мотивации как интер­нализованные объектные отношения? Не является ли поиск объекта первоначальной системой мотивации? Так считал Фэйрбейрн, и поскольку Кохут (1977) отказывается рассматривать влечения как систему мотивации на доэдиповом уровне развития, то, похоже,

он тоже склоняется к такому мнению. У меня есть серьезные при­чины с этим не соглашаться.

Во-первых, организация внутренней реальности вокруг любви и ненависти более важна для нашего понимания преемственности интрапсихического развития, для понимания бессознательного конфликта и самих объектных отношений, чем тот факт, что эти противоречивые состояния первоначально направлены на один объект — на мать — или что на эдиповой стадии основные нужды и желания ребенка направлены на мужской и женский объекты. Взаимоотношения между либидо и агрессией, а также между доге­нитальными и генитальными желаниями позволяют нам объяснить противоречия в отношении к одному и тому же объекту.

Во-вторых, по самой своей природе агрессия проявляется в борь­бе против интеграции объектных отношений, поскольку ее цель — устранить фрустрирующий, опасный или соревнующийся объект. Вот почему в разных теориях объектных отношений, в которых роль первичной мотивирующей системы отводится самим объектным отношениям, можно найти одну типичную особенность: недооценка важности агрессии и, следовательно, бессознательного интрапси­хического конфликта.

В-третьих, фундаментальное изменение качества либидо на эди­повой стадии развития, о чем мы говорили выше, другими слова­ми, основополагающее значение генитальной инфантильной сек­суальности, есть также тема, находящаяся в пренебрежении в тех теориях, которые ставят отношение к объекту иерархически на более высокое место, чем влечения.

Возвращаясь к вопросу о силах мотивации, которые предопре­деляют возникновение Эго и Я, хочу заметить, что предложенная мной новая версия дуалистической теории инстинктов позволяет ответить на нерешенные Якобсон вопросы о созревании и развитии либидо и агрессии. Она также дает психоаналитическую модель раннего развития, которая отводит должное место роли аффектов в активизации ранних взаимоотношений младенца с матерью. Сле­довательно, она объясняет связь аффектов с интернализацией и развитием Я- и объект-репрезентаций. Я думаю, моя точка зрения сопоставима со взглядами Спитца (Spitz, 1965, 1972) на процессы организации Эго младенца и также с исследованиями Малер. На­конец, она является мостом между теорией Фрейда о происхожде­нии Эго из системы восприятия и осознания, с одной стороны, и с его же теорией о происхождении Эго из объектных отношений — с другой. Моя теория соответствует представлениям о ранней диф­ференциации младенцев.

Часть IV

ГЛУБОКАЯ РЕГРЕССИЯ: ДИАГНОЗ И ТЕРАПИЯ