Филантропы организуют обучение

Слепых детей

Сострадательно-милосердное отношение к слепым, как уже не раз отмечалось, характерно для всех христиан, однако россияне, охотно подавая слепцам милостыню, не могли взять в толк, зачем отсылать их в школу. Зная о различиях позиции католической, протестантской и православной церквей относительно обучения детей-инвалидов, не станем искать причин, по которым в право­славной стране с преобладающим сельским населением вплоть до приезда Гаюи не зафиксированы прецеденты индивидуального обучения незрячих. Родители из лагеря «цивилизации» в этом во­просе ничем не отличались от родителей из стана «почвы», и те и другие не имели повода отдавать ребенка-инвалида в «науку». В подобной ситуации могла бы помочь прогрессивная позиция мо­нарха (вспомним Англию, Францию, Австрию, Пруссию) либо наличие закона об обязательном начальном обучении (как в Герма­нии или странах Скандинавии). Но и это в России случиться не могло — закон о всеобуче отсутствовал, а император вскоре после открытия первого училища для слепых охладел к французской ди­ковине, без его заинтересованности прожект оказался никому не нужным. Неудача, постигшая в начале XIX в. первое император­ское училище для слепых, закономерна и объяснима. Опыт, заим­ствованный в стране, проживавшей третий период эволюции отно­шения к инвалидам, оказался явно преждевременным для России, исповедующей ценности второго периода. Устроительству специ­альных учебных заведений должен предшествовать весьма дли­тельный период церковной и светской благотворительности, за­кладывающий фундамент их будущей жизнеспособности. К моменту монаршего решения открыть в Петербурге институт слепых на манер парижского отечественный опыт деятельной бла­готворительности оставался весьма скудным, филантропов можно было пересчитать по пальцам. Финансово обескровленная право­славная церковь не могла соперничать с западной в деле благотво­рительности и призрения. Учебное заведение просуществовало всего десять лет (1807—1817), а его основатель без почестей рас­стался с негостеприимной страной. Ни искушенная столичная публика, ни просвещенная знать (участливо подававшая милосты­ню слепцам), ни профессура, ни чиновники Министерства просве­щения иноземной диковиной не заинтересовались, педагогические семена упали на неподготовленную почву. После того как интерес императора к чужеземной новации угас, а приглашенного устрои­теля отправили восвояси, не просто закрылось необычное учили­ще, на многие годы заглохло в России дело школьного обучения слепых.

Уместен вопрос: почему созданное по французским лекалам одним и тем же человеком — Гаюи — училище глухонемых успеш­но функционировало и крепло, а училище слепых захирело? Воз­можно, «пережив все волнения и ужасы, опытно, так сказать, испытав опасность даже соседства революции и лично насмотрев­шись на разгром Западной Европы, Александр из нетерпеливого реформатора превратился в самого ярого охранителя внешнего и внутреннего порядка»¹. Тогда почему «ярый охранитель», закрыв одно учреждение, не тронул другое? Поместив факты в куль- турно-исторический контекст жизни империи, мы сможем найти ответ.

Войдя в конфронтацию с Францией, Россия, естественно, с по­дозрением начала относиться к любым парижским веяниям, чего бы они ни касались. Пожалуй, ярче других охранительные тенден­ции после Отечественной войны 1812 г. прослеживаются в деяте­льности Министерства народного просвещения. Особое рвение при искоренении либеральной крамолы (или того, что на нее походило) проявили попечители Петербургского и Казанского

учебных округов Рунич¹ и Магницкий², чьи имена «затмили собою саму Николаевскую эпоху»³. Еще раньше (1811) министр про­свещения А. К. Разумовский⁴ начал ожесточенную борьбу со вся­ким влиянием Запада на русскую школу. Однако столичные учи­лища глухонемых и слепых не подчинялись министерству и графа Л. К. Разумовского не интересовали. Роковым для детища Гаюи событием стала утрата монаршего интереса. Мария Федоровна, не и пример сыну, об училище глухонемых пеклась, и оно крепло, опираясь на крамольные западные идеи. Александр I от института слепых отвернулся, и чиновников словно с цепи спустили. Бюро­крат лишен собственной воли, он отождествляет государственные интересы с интересами непосредственного начальника, и коль ско­ро царский энтузиазм остыл, то пропала и корысть заботиться о необычном училище. Столичное общество по известным причи­нам не испытывало восторга по поводу обучения слепых, а потому не заметило, как училище тихо угасало. Тогдашнее понимание за­слуг Гаюи отражает краткость записи письмоводителя канцелярии ичо в год перевода училища (1819) в подчинение этой благотво­рительной организации: «Прежде оно находилось под управлением

 

французского профессора и его помощника»¹. Всего через пару лет после отъезда Гаюи никто не вспомнил имени великого тифлопе­дагога, с глаз долой — из сердца вон. Соотечественники не осозна­ли грандиозности масштаба замысла парижанина, а потому при переводе института под патронаж ИЧО школу низвели до уровня дома призрения.

«В заведение постановлено было принимать тех слепцов всяко­го возраста, которые лишены средств к своему пропитанию, и обу­чать грамоте и музыке способных к тому, направляя дарования их к существенной для них пользе и прославлению Бога и отвлекая от праздности; занимать их полезными и приличными физическому состоянию упражнениями».

Отныне основной задачей института становится филантропиче­ское призрение незрячих. Дело, безусловно, милосердное, но не имеющее ничего общего ни с замыслом Гаюи, ни с тем, что делалось в то время в европейских учебных заведениях для слепых. «Впрыг­нув» по воле Александра I в круг стран — лидеров обучения незря­чих, Россия через десятилетие откатилась в стан аутсайдеров.

Пальма первенства перешла к уже упоминавшемуся провинци­альному Варшавскому институту глухонемых, который с 1842 г. на­чал принимать незрячих детей. По прошествии более полутора ве­ков не станем обсуждать правильность принятого варшавянами решения, тем более что подобное объединение глухих и слепых практиковалось в середине XIX в. некоторыми специальными шко­лами Англии, Бельгии, Испании, Франции. Варшавский институт, в отличие от всех остальных дореволюционных российских специ­альных школ, являлся учреждением государственным и подчинялся в описываемый момент Министерству внутренних дел. Своей це­лью институт ставил подготовку слепых к самостоятельной жизни. Отделение, где учились слепые воспитанники, было весьма неболь­шим, так, в 1896 г. из общего числа пансионеров (253) слепых на­считывалось всего 35 человек. Приему подлежали дети в возрасте от 8 до 15 лет, обучение обходилось в 150—200 р. в год, правда, за малообеспеченных и особо одаренных воспитанников платил Вар­шавский магистрат либо местные филантропы. За шесть лет обуче­ния предусматривалось дать курс, формально соответствующий программе трехлетней первой ступени городского училища.

«Постановка учебной работы в Варшавском отделении, — пишет 3. И. Марголин, — стояла на довольно большой высоте. Все лучшие образцы западноевропейских школ слепых заимствовались этим отделением. Педагоги Варшавского отделения слепых обычно пе­ред вступлением на работу, кроме общей подготовки, знакомились со школами слепых Франции, Германии и других стран. Помимо об­щеобразовательных предметов, слепых обучали музыке, пению и щеточному ремеслу. Девочки обучались рукоделиям. Главное вни­мание уделялось музыке и пению, так как, по мнению администра­ции института, они лучше обеспечивают слепых в городе Варшаве, чем какие-либо ремесла. Здесь, несомненно, образцом послужил Парижский институт слепых, в котором к этому времени музыкаль­ное обучение являлось основной формой профессиональной подго­товки. После окончания курса слепые оставались в институте, где продолжали заниматься музыкой и ремеслом. По наступлению со­вершеннолетия воспитанники переводились в специально для них оборудованное при институте общежитие».

[Марголин 3. И. История обучения слепых. — М., 1940.— С. 30].

Кроме Варшавского института, следует назвать еще одно заве­дение — московскую богадельню для слепых женщин¹ (1846), ко­торая, правда, не являлась учебным заведением, но заслуживает упоминания хотя бы потому, что других специализированных уч­реждений для незрячих на тот момент в России просто не сущест- вовало.

Итак, отсутствие в первой половине XIX столетия ди­намики в развитии школьного обучения незрячих в России объясняется не столько антилибералъной внутренней по­литикой правящих монархов или позицией Министерства народного просвещения, сколько пассивностью общества в целом — население империи не находило смысла в орга­низации обучения слепых. Со времени публичного выступления доктора А. И. Скребицкого на Втором съезде представителей про­фессионального и технического образования (Москва, 1896 г.)², где он подверг резкой критике деятельность Попечительства о сле­пых в России, подобные упреки в специальной литературе стали общим местом. Но справедливы ли они в полной мере?

В Германии и Англии к концу 50-х гг. XIX в. действовало 28 учебных заведений для незрячих, но они «по большей части бы­ли частными заведениями, и только спустя много времени их при­няли в число общественных. Конечно, этих учебных заведений бы­ло недостаточно для обучения всех слепых, поэтому часто рекомендовалось отдавать слепых детей в начальные школы зря­чих, а для учителей этих школ издавались руководства для обуче­ния слепых» [33, с. 127].

Известный немецкий тифлопедагог Ф. Цех, анализируя исто­рию обучения слепых в Европе, отмечает разобщенность, замкнутость образовательных учреждений: «Если бы школы слепых имели в то время возможность обмениваться мнениями, они, несо­мненно, объединились бы по многим спорным вопросам воспита­ния и обучения слепых. Но они работали каждая особняком, рев­ниво охраняя то, что было утверждено давностью и опытом» [33, с. 128]. По мнению авторитетного немецкого специалиста, карди­нальные перемены пришлись на последнюю треть XIX в., когда «в области обучения слепых наступило заметное оживление». Оте­чественные учебные заведения для незрячих также были частны­ми и не претендовали на выход в «число общественных» школ. Петербургский и Варшавский институты демонстрировали такую же обособленность и закрытость, что и их европейские собратья. И в России, и на Западе «заметное оживление в области обучения слепых» пришлось на последнюю треть XIX столетия.

Процесс формирования отечественной сети учреждений для слепых протекал, подчиняясь общим с Европой закономерностям, но имел и некоторые национальные особенности. Общим можно считать резкое усиление общественного интереса к проблеме обра­зования слепых, пришедшееся на последнюю треть XIX в. Особен­ность же в том, что либеральные реформы и внутриполитические изменения, обусловившие интерес просвещенной и экономически независимой части общества к организации разнообразных учреж­дений для глухих и слепых, стали возможными в России много позже, чем в известных нам странах-лидерах.

Политическая оттепель конца XIX в., стремительный подъем экономики, увеличение численности обеспеченного населения вы­звали оживление общественной деятельности в сфере помощи незрячим, в частности слепым детям. Если первые шаги на этом пути сделаны по единоличной воле монарха, если многие десяти­летия жизнь учреждений теплилась благодаря ИЧО, то в конце столетия создание Мариинского Попечительного совета о слепых¹ (1881) стало в известной мере ответом власти на инициативы сни­зу. Не появись на исходе века Мариинский совет, обязательно ро­дилось бы попечительство с иным названием, но с аналогичными целями. Начавшийся процесс общественной деятельности в сфере помощи незрячим уже нельзя было остановить. Вот плоды либе­ральных реформ и светской благотворительности, вот дистанция, которую одолело сознание российского общества всего за 80 лет! Принципиальное различие благотворительных акций конца XIX в. заключается в том, что филантропическую инициативу перехвати­ла прогрессивная и экономически независимая часть общества. События в России развивались тем же порядком, что и в Европе (в протестантских странах прежде всего), только там подобное случилось несколькими десятилетиями раньше. Парадокс России заключается в том, что училища для глухонемых и слепых детей возникли прежде, чем учебное заведение для детей элиты (Цар­скосельский лицей основан в 1811 г.), раньше, чем многие универ­ситеты¹!

Либеральные реформы и перемены в обществе по понятным причинам не могли не отразиться на жизни придворного (закры­того) института слепых. Еще в 1864 г. предполагалось преобразо­вать богадельню в учебное заведение, но в жизнь этот проект во­плотился спустя пять лет (1869), еще через два года (1871) в стены учебного заведения допустили девочек и открыли для них отделение на 10—15 человек. Когда институтки повзрослели, попе­чители столкнулись с новой проблемой — их дальнейшим жизне­устройством. Учитывая, что многие девочки отбирались из Воспи­тательных домов, лучшим решением посчитали открытие при учебном заведении приюта (1888). «Призреваемых в приюте к 1897 г. было 17, хотя число вакансий по уставу, утвержденному в 1882 г., было 60. Плата за пансион составляла 250 р. в год. Ника­кой учебной работы в стенах приюта не велось. Таким образом, приют походил на обычную богадельню. Его отличие состояло лишь в том, что здесь призревались уже грамотные бывшие воспи­танницы Императорского человеколюбивого общества» [11, с. 34].

Пока в Петербурге решали, что нужнее незрячим — обучение или призрение, в западных губерниях открылись два небольших учебных заведения для слепых (Гельсингфорс, 1865 г.; Рига, 1872 г.), ориентированные на немецкие образцы. Так, устроитель­ница рижской школы И. Валентинович отправилась из остзейских земель не в православную столицу и не в католическую Варшаву или Париж, а в близкий по духу протестантский Кенигсберг. Рижский институт, естественно, не походил на столичный, но, по­добно европейским, имел два отделения — общеобразовательное и музыкальное. Небольшая рижская школа (в 1885 г. ее посещали 24 ученика) безбедно существовала на щедрые пожертвования земляков и даже обзавелась со временем дачей с большим земель­ным участком.

Первым городом, открывшим учебное заведение для слепых на исконно русских землях, оказалась Москва (1871), но и здесь не обошлось без западного влияния. Подавляющее большинство жите­лей Первопрестольной и в конце XIX в. воспринимало слепца как нищего, нуждающегося в призрении, и только. Однако среди тысяч москвичей нашелся тот, кто решился обогнать медленно текущее «российское время», этим подвижником оказался обер-пастор

евангелическо-лютеранского храма Апостолов Петра и Павла¹ епископ Генрих фон Дикгоф².

На заре своей пасторской карьеры Дикгоф поддержал начинания глухого единоверца И.К.Арнольда (1860), вся­чески помогая тому открыть в Москве школу для детей, лишенных слуха. С тех пор Дикгоф старался во время частых зарубежных поездок посещать образцовые европейские благотвори­тельные и учебные заведения для де­тей-инвалидов, дабы передавать новые знания землякам в Москве. Европейски образованный священнослужитель, хо­рошо знавший о существовании специ­альных учебных заведений за границей, не мог смириться с тем, что на его роди­не для детей-инвалидов делалось край­не мало. И если обучение глухих как-то начинало организовываться, то для сле­пых по-прежнему существовала только одна перспектива — нищенская сума. Священник-протестант решает открыть в родной Москве в дополнение к училищу глухонемых школу для слепых детей. К намеченной цели Дикгоф идет по-немецки плано-

Г. Г. Дикгоф

мерно и последовательно. Прежде всего он отправляется в ознако­мительную поездку в ведущие учреждения Австрии, Германии и I Швейцарии. Заграничное путешествие неожиданно сводит энтузи­аста специального обучения с путешествующей в тех же краях им- иератрицей Марией Александровной¹. Дикгоф получает уникаль­ную возможность не только побеседовать с государыней, но и посвятить высочайшую особу в свои планы. Императрица благо­склонно восприняла прожект лютеранского священника и даже одобрила его инициативу.

Окрыленный напутствием Марии Александровны, обер-настор возвращается на родину преисполненный надеждами и направляет императрице докладную записку (1871). Документ содержит по­дробный отчет и проект организации специального обучения сле­пых в России. Тем временем в Москве все складывается как нельзя лучше, здесь открывается Международная политехническая выстав­ка (1872), и Дикгофа, являвшегося членом Московского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии, избирают председателем ее педагогического отдела. В этом разделе выставки предполагалось представить материалы по проблеме начального об­разования, а также по вопросам воспитания и обучения слепых и глухонемых детей. Готовя экспозицию, Дикгоф включает в нее ряд специальных руководств и пособий, изданных в Австрии, Англии, Германии, Франции, Швейцарии, а также две собственные брошю­ры — «О глухонемоте» и «О воспитании и обучении слепых детей». Небольшие по объему книжечки знакомили соотечественников с немецким опытом помощи детям с нарушениями слуха и зрения. Старания энергичного пастора заслужили внимание и одобрение со стороны Марии Александровны.

Расценив похвалу императрицы как сигнал к действию, Дикгоф, мечтавший открыть училище для слепых, обращается к высокород­ным и известным землякам с предложением организовать в Москве особое Попечительное общество. Идею поддержали князья А. Б. Ме­щерский и Д. М. Голицын, братья П. П. и Д. П. Боткины, Г. И. Браун², И. Ю. Давидов, В. Д. Коншин³, К. К. Шильдбах⁴, Д. Д. Шумахер, ор­ганизовавшие так называемый Совет учредителей (1874). Члены совета незамедлительно подготовили проект устава Попечительства и, согласно строго действовавшим правилам, направили его на со­гласование в Министерство внутренних дел. Формально устав не

вызвал возражений и был завизирован, но официальное разреше­ние содержало оговорку, тормозящую реальное дело.

Правительство не возражало против открытия учебного заведе­ния для слепых, но потребовало предварительно подготовить соот­ветствующее помещение и собрать начальный капитал в 20 ООО р. За два последующих года удалось найти лишь половину требуемой сум­мы, тем временем истек срок, отведенный на организацию училища. Только личное вмешательство московского генерал-губернатора кня­зя В. А. Долгорукова¹ помогло добиться отсрочки. Столкнувшись с бюрократическими препонами, учредители создают Распорядитель­ный комитет (1881)², члены которого взяли на себя поиск средств и помещения под будущее училище.

Для пропаганды своих идей комитет публикует и распростра­няет среди горожан брошюру, рассказывающую о целях и содер­жании будущей работы. «Делу мешали пессимисты, которые утверждали, что дети, лишенные навсегда зрения, по окончании курса обучения в заведении не смогут применять на практике при­обретенные ими знания, не смогут своим собственным трудом до­бывать средства на пропитание. Они утверждали также, что шко­лы для слепых детей из бедных крестьянских семей совсем не нужны, так как в дальнейшей жизни эти дети будут лишены того, чем заботливо окружили их в учебно-воспитательном заведении» [24, с. 7-8].

Комитет командирует в Германию Е. А. Фрезе³, «пожелавшую посвятить свою жизнь делу воспитания слепых детей, для изуче­ния способов и приемов обучения слепых детей в западных стра-

¹ Долгоруков Владимир Андреевич (1810—1891) — князь, московский ге­нерал-губернатор (1865—1891). При Долгорукове в рамках общероссийских преобразований в Москве проведены земская (1865) и городская (1870) ре­формы; открыты Московская консерватория (1866), Высшие женские курсы (1872), Исторический музей (1883); проведены Политехническая (1872), Все­российская промышленно-художественная (1882), к 25-летию Общества по­ощрения трудолюбия в Москве (1888) и другие выставки. При активном со­действии Долгорукова во время Русско-турецкой войны 1877—1878 гг. в Москве и Московской губернии организовано около 20 комитетов Общества Красного Креста, собрано около 1,5 млн р. пожертвований в пользу общества, устроены помещения для госпиталей на 2400 коек. В соответствии с должност­ным статусом Долгоруков являлся президентом, председателем, попечителем, покровителем, почетным, постоянным и действительным членом различных ор­ганизаций. Пользовался большой популярностью у москвичей.

² Почетным председателем Распорядительного комитета согласился стать генерал-губернатор Москвы князь В. А. Долгоруков, председателем из­брали Г. Дикгофа.

³ Полагаем, Е. А. Фрезе — дочь Фрезе Александра (Августа) Устиновича (1826—1884) — одного из первых профессоров психиатрии в России. А. Фре­зе — сын обер-пастора из Ревеля. Служил ординатором в Преображенской больнице для душевнобольных (1854), открыл частную психиатрическую ле­чебницу (1855—1863). С 1866 г. основал и возглавил Казанский окружной дом умалишенных, одновременно преподавал психиатрию в Казанском уни­верситете.

пах» [25, с. 8]. По возвращении госпожа Фрезе (так как школа все еще не была открыта) приступила к обучению слепых детей, нахо­дившихся в приюте принца Ольденбургского (открыто при бога­дельне Московского дамского попечительства о бедных). Тем вре­менем Распорядительный комитет сумел собрать недостающую сумму, и, наконец, в 1882 г. Московское учебно-воспитательное за­ведение для слепых детей открылось, приняв 20 воспитанников.

Училище, разместившееся на арендованной площади дома Ве­ры Ивановны Фирсановой¹, состояло из двух отделений — школь­ного и ремесленного. Неудивительно, что московские энтузиасты, большинство из которых составляли лютеране или принявшие православие немцы, особый акцент сделали на обучение ремеслам. Они, как и первая попечительница всех благотворительных учеб­ных заведений — императрица Мария Федоровна, важнейшим итогом обучения считали экономическую независимость и само­стоятельность выпускников специального училища. Члены иници­ативной группы мечтали дать слепому возможность обеспечить будущую жизнь собственным трудом. Попечительное общество распространило свою заботу на детей, живущих преимущественно в Москве и Московской губернии, без различия вероисповедания и происхождения.

Несмотря на многие субъективные и объективные причины, не позволявшие энтузиастам быстро исполнить намеченные планы, школа крепла. Уже через три года после создания она располагала необходимым оборудованием для книгопечатания шрифтом Брай- ля² и начала издавать оригинальную, не уступающую европейским стандартам учебно-методическую литературу.

Однако от момента представления Дикгофом докладной запис­ки императрице Марии Александровне до реального рождения мо­сковского училища прошло одиннадцать лет. За это время на рос­сийском троне Александра II сменил Александр III, и просьбу, обращенную к одной императрице, исполнила другая — Мария Федоровна³. Пока тянулась бюрократическая волокита, Москва уступила пальму первенства своему извечному сопернику — Санкт-Петербургу. Там училище слепых удалось открыть годом раньше (1881). Энтузиаст-москвич пастор Генрих фон Дикгоф не

мог конкурировать с энтузиастом-петербуржцем действительным тайным советником К. К. Гротом, также увлекшимся идеей созда­ния аналогичной школы.

Столичное заведение для слепых, со­зданное усилиями Гаюи и бесславно угас­шее после отъезда француза из России, возродилось через 75 лет. Это стало воз­можным благодаря принципиальному из­менению позиции образованной части об­щества, а также личной энергии и подвижничеству известного российского государственного деятеля и филантропа Константина Карловича Грота (1815—1897). Его дед — лютеранский пастор и извест­ный духовный писатель Иоахим-Христи­ан Грот — прибыл в Петербург из земли Шлезвиг-Гольштейн¹, находившейся тог­да в унии с Данией, и получил место пас­тора (1764) в протестантской церкви Св. Екатерины. Отец К. Грота, женатый на обрусевшей немке Каролине Цизмер, служил в Министерстве финансов и слыл человеком «знающим, деловым и в вы­сшей степени благородным» [9]. Перво­начальное воспитание Константин Грот получил дома под руковод­ством матери, а затем поступил в Царскосельский лицей (1826)². Карьера выпускника элитного лицея сложилась блестяще: чиновник Министерства внутренних дел, губернатор Самары, начальник Ак­цизного комитета Министерства финансов, главный управляющий канцелярии императрицы Марии Александровны.

По долгу службы в канцелярии ВУИМ Гроту неоднократно приходилось знакомиться и с деятельностью Приказов обществен­ного призрения, и с организацией государственной и частной благо­творительности, и с горькой участью призреваемых. Грот сыграл огромную роль в проведении реформы российской пенитенциарной системы. В период работы в МВД Константин Карлович, детально

К. К. Грот

изучив организацию тюремного содержания заключенных в России и на Западе, предложил план нового, более гуманного устройства мест лишения свободы (1878). Монарх воспринял план благосклон­но, и проект лег в основу нового российского закона о тюрьмах.

Будучи сторонником здорового образа жизни, К. К. Грот органи­зует в столице Гимнастическое общество, с тем чтобы то готовило учителей гимнастики (физкультуры в сегодняшнем прочтении). Но выше физического здоровья человека Константин Карлович ставит нравственное «социальное» здоровье населения. А потому, оказав­шись во главе IV Управления императорской канцелярии, ведавшей вопросами призрения, он попытался наладить ремесленное обучение работоспособных инвалидов, находящихся в подведомственных при­ютах и богадельнях. В частности, К. К. Грот способствует созданию в Санкт-Петербурге училища-приюта для глухонемых. Высокопос­тавленный чиновник отнесся к своему новому назначению как к миссии и в дальнейшем действовал с таким рвением и энтузиаз­мом, словно исключительно от него зависело изменение государст­венной социальной политики и устоявшейся практики призрения калек и убогих. И надо сказать, что К. К. Грот весьма преуспел в сво­их начинаниях, особенно в деле призрения незрячих, без остатка по­святив решению этой проблемы последние двадцать лет жизни.

Судьба распорядилась так, что потомок выходца из земли Шлезвиг-Гольштейн создал в России учебное заведение, ни в чем не уступающее тогдашним ведущим немецким институтам слепых. Все началось с назначения К. К. Грота (1877) на руководящий пост в Главное попечительство для пособия нуждающимся семействам убитых и раненых в Русско-турецкой войне. Инициатором созда­ния попечительства стала супруга Александра II императрица Ма­рия Александровна. Приступив к исполнению новых обязанно­стей, Грот, следуя выработавшейся ревизорской привычке, начал с детального изучения масштаба работы. Сразу же выяснилось, что среди призреваемых достаточно высок процент инвалидов по зрению¹. Председатель попечительства решает провести объектив­ную экспертизу, для чего с благословения самодержца организует на деньги попечительства медицинскую комиссию или «глазной отряд». Вошли в названный отряд военные и гражданские вра- чи-окулисты, а возглавил его Александр Ильич Скребицкий², об­ладавший медицинским и юридическим образованием.

Решение К. К. Грота рекомендовать А. И. Скребицкого на пост ру - ководителя «глазным отрядом» оказалось более чем удачным. Эрудиро­ванный медик-юрист придерживался прогрессивных взглядов, обладал неуемной энергией и весьма критическим складом ума В лице Алек­сандра Ильича попечительство получило не только одного из самых де­ятельных своих членов, но и самого яростного критика недостаточно активной политики попечительства и властей в целом в адрес слепых.

Статистические данные и выводы, представленные специалиста­ми «глазного отряда», оказались малоутешительными. Проведенное исследование показало, что в империи удручающе велико число ин­валидов по зрению не только среди участников войны, но и среди на­селения в целом. Эксперты констатировали, что по оцениваемому показателю Россия удерживала на континенте непочетное первое место. Скребицкий не только информировал руководство о результа­тах проведенной экспертизы, но и предал данные гласности. Заинте­ресованная часть общества смогла прочесть его брошюры «Между слепых солдат» (1879), «О распространении слепоты и распределе­нии слепых в разных местностях России» (1886). Скреоицкий-врач убеждал читателя, что в России слепых больше, чем в любой другой европейской стране. Скребицкий-гражданин и юрист ставил вопрос о необходимости создания патронажной службы, которая могла бы осуществлять заботу о слепых в государственном масштабе.

Ознакомившись с выводами «глазного отряда», К. К. Грот при­глашает А. И. Скребицкого к разработке проекта создания особого координационного органа (Попечительства о слепых) в системе ВУИМ. Голоса Грота и Скребицкого оказались услышанными, многие петербуржцы поддержали их. Обратим внимание читателя на важные изменения системы ценностей в сознании образован­ных россиян. Семьюдесятью годами раньше в общем-то сходные призывы Гаюи не нашли отзвука в Северной столице, были проиг­норированы и обывателями, и аристократами, и Церковью, и вла­стью. Отмена крепостного права, либеральные реформы, работа на­родных училищ, гимназий, университетов начали приносить плоды: обыватели превращаются в граждан, столичные горожане — в сооб­щество, задумывающееся о правах тех соотечественников, кому прежде позволяли лишь побираться Христа ради.

Проект организации деятельного призрения слепых на исходе XIX столетия поддержали многие известные врачи-офтальмологи: Л. Г. Беллярминов¹, К. К. Бродовский, Л. Л. Гиршман, С. С. Головин'; деятели науки и культуры: географ П. П. Семенов-Тян-Шан- ский², юрист А. Ф. Кони³, филолог Я. К. Грот⁴, писатель В. Г. Коро­ленко⁵, скульпторы М. М. Антокольский⁶, А. М. Опекушин⁷ и многие другие.

Филантропический замысел группы знаменитых россиян К. К. Грот, который на тот момент на правах министра руководил Тюремным ведомством, представил на суд монаршей чете и полу­чил одобрение. Царь-освободитель (Александр II), в отличие от своего дяди (Александра I), довел дело до конца. Незадолго до своей трагической гибели император ознакомился с проектом и поддержал доброе начинание, 13 февраля 1881 г. высочайшим ре­шением утверждается устав и состав Мариинского попечительства о слепых. Главной целью попечительства монарх (государство)

¹ Головин Сергей Селиванович (1866—1931) — врач-офтальмолог. Окон­чил медицинский факультет Московского университета (1889) и по идей­ным мотивам поступил на место помощника земского врача в Серпуховском уезде, затем служит офтальмологом в Кутаисской лечебнице, Московской глазной больнице (1892—1903), профессор медицинского факультета Ново­российского университета в Одессе (1903—1911), главный врач Московской глазной больницы (1911—1917). С 1919 по 1924 г. профессор Московского медицинского института.

² Семенов-Тян-Шанский Петр Петрович (1827—1914) — географ, стати­стик, общественный деятель, филантроп. С 1885 по 1912 г. председатель Общества Аренсбургской санаторной станции для детей, больных рахитом и костным туберкулезом, член-учредитель Фребелевского общества, член комитета Крестовоздвиженской общины сестер милосердия. Сестра Петра Петровича, Наталья Петровна, была женой академика Петербургской ака­демии наук филолога Я. К. Грота. Участие в деятельности многих благотво­рительных обществ в качестве их председателя дало повод к нескольким статьям Семенова по вопросам благотворительности. Почетный член Попе­чительства императрицы Марии Александровны о слепых (с 1906).

³ Кони Анатолий Федорович (1844—1927) — юрист, общественный деятель и литератор. Доктор права (1890), почетный член Московского университета (1892), почетный академик Петербургской академии наук (1900), член Государ­ственного совета (1907), член законодательной комиссии по подготовке много­численных законов и положений, член и председатель Петербургского юриди­ческого общества (1916). В 1860—1870-е гг. активно участвовал в проведении судебных реформ, был одним из первых деятелей нового пореформенного суда. Член Попечительства императрицы Марии Александровны о слепых.

⁴ Грот Яков Карлович (1812—1893) — филолог, академик Петербургской академии наук (1856). Профессор Гельсингфорсского университета (1840—1852), Петербургского лицея (1852—1862). Старший брат К. К. Грота.

⁵ Короленко Владимир Галактионович (1853—1921) — писатель, публи­цист, общественный деятель.

⁶ Антокольский Марк Матвеевич (1843—1902) — скульптор. В связи с тя­желой болезнью с 1871г. жил в Италии, с конца 1877 г.— в Париже. Член-корреспондент Парижской академии (1878), почетный член Венской, Берлинской, Лондонской, многих других западноевропейских академий. Удостоен французского ордена Почетного легиона.

⁷ Опекушин Александр Михайлович (1838—1923) — скульптор, академик Петербургской академии художеств.

определяет «обучение слепых доступным им ремеслам и занятиям, дабы они могли существовать без посторонней помощи и работать, и действовать по возможности самостоятельно» [18].

Занимаясь делами попечительства, объектом заботы которого изначально были взрослые слепцы, Грот задумался о несправедли­вой участи незрячих детей, обреченных в России на безграмот­ность. Зная о существовании на Западе специальных институтов, Константин Карлович не мог оставаться пассивным и, не дожида­ясь ничьей помощи, на собственные средства открывает маленькое учебное заведение (1881)¹, принявшее поначалу четверых, а затем уже десять слепых мальчиков. На съемной квартире классам ока­залось тесновато, и энтузиаст-филантроп решается на следующий шаг — вкладывает все имеющиеся в его распоряжении средства² в покупку большого земельного участка и начинает строительство трехэтажного школьного здания и мастерских.

Еще до открытия собственного учебного заведения Грот позна­комился с организацией школьного дела во многих европейских городах (Бадене, Берне, Вене, Лозанне, Милане, Праге, Флорен­ции, Штутгарте), в своем дневнике старательный ученик помечал не только то, что стоит воспроизвести на родине, но и то, чего ко­пировать, на его взгляд, не следовало! Все лучшее из увиденного в европейских институтах Грот попытался реализовать при созда­нии столичного училища³, проектировать которое пригласил хоро­шо ему знакомого А. А. Томашко⁴. Консультировали архитектора и лично Грог, и директор Дрезденского института слепых Ф. Бют- нер. Интересна характеристика, которую дрезденский тифлопеда­гог дал российскому дворянину: «К нам приезжает много русских, но они обыкновенно приходят понюхать и уходят. Не так действо­вал К. К. Грот, он вникал во все, он замечал то, на что другие и не обращают внимания, он изучал наше дело так, как будто бы ему самому предстояло лично заведовать училищем для слепых. Он, можно сказать, сделался специалистом по нашему делу» [10, с. 47-48].