Цивилизация» и «почва»: расколовшееся общество по-разному относится к убогим

Условный рубеж между первым и вторым периодами в отече­ственной истории приходится на годы правления Петра I и про­слеживается весьма отчетливо. Монарх, поставивший своей целью перекроить весь уклад российской общественной жизни на евро­пейский манер, не мог оставить без внимания архаичное отноше­ние подданных к нищим, калекам и убогим. Знакомясь с жизнью северных европейских стран, царь-реформатор осознает необходи­мость организации государственного призрения инвалидов. По во­ле государя старая и новая столицы — Москва и Петербург — спешно обзаводятся богадельнями и лечебными заведениями для убогих и калечных, их почин приказано поддержать всем губерн­ским городам. Повинуясь самодержцу, огромная страна с места в карьер вынужденно принимается по протестантским образцам взращивать деятельную благотворительность, но именно из-за стремительности и чужеродности предпринятые преобразования не находят поддержки у подавляющей части общества. Духовными наследниками, продолжателями дела великого реформатора могли стать исключительно приверженцы нового, иноземного, западного, но таковые составляли менее одного процента населения страны.

Петровские реформы раскололи русское общество, до того ду­ховно и культурно однородное. «Петр ограничил свое преобразо­вание дворянством, — убежден Н. М. Карамзин. — Дотоле, от сохи до престола, россияне сходствовали между собою некоторыми признаками наружности и в обыкновениях, — со времен Петровых высшие степени отделились от нижних, и русский земледелец, ме­щанин, купец увидел немцев в русских дворянах, ко вреду брат­ского, народного единодушия государственных состояний...» [16, с. 163]. Согласно Н. М. Карамзину, «Петр Великий, могущею ру­кою своею преобразив отечество, сделал нас подобными другим европейцам. <...> Связь между умами древних и новейших росси­ян прервалася навеки. <...> С другой стороны, Петр Великий, из­менив многое, не изменил всего коренного русского: для того ли, что не хотел, или для того, что не мог...» [27, с. 145]. В бесповоротности разрыва между Русью и Российской империей уверен и А. С. Пушкин: «Связи древнего порядка вещей были прерваны на­веки; воспоминания старины мало-помалу исчезали» [30, с. 273].

«Когда на общество повеяла иноземная культура, богатая опы­тами и знаниями, она, встретившись с доморощенными порядками, вступила с ними в борьбу, волнуя русских людей, путая их понятия и привычки, осложняя их жизнь, сообщая ей усиленное и неровное движение. <...> До тех пор русское общество отличалось однород­ностью, цельностью своего нравственно-религиозного состава. При всем различии общественных положений древнерусские люди по своему духовному облику были очень похожи друг на друга, утоляли свои духовные потребности из одних и тех же источников. <...> Они твердили один и тот же катехизис. <...> Такие однообразные изги­бы автоматической совести помогали древнерусским людям хоро­шо понимать друг друга, составлять однородную нравственную массу, устанавливали между ними некоторое духовное согласие во­преки социальной розни и делали сменяющиеся поколения перио­дическим повторением раз установившегося типа. <...> Западное влияние разрушило эту нравственную цельность древнерусского общества. Оно не проникало в народ глубоко, но в верхних его классах, по самому положению своему наиболее открытых для внешних веяний, оно постепенно приобретало господство. Как тре­скается стекло, неравномерно нагреваемое в разных своих частях, так и русское общество, неодинаково проникаясь западным влия­нием во всех своих слоях, раскололось, разделилось на два лагеря: на почитателей родной старины и приверженцев новизны, т. е. ино­земного, западного».

В. О. Ключевский [20, с. 445—446].

Разделение, которое Г. В. Вернадский охарактеризовал как «раскол между верхушкой и низом общества, между «интеллектуа­лами» и «народом» [6, с. 153], сыграло важную, если не решающую роль в изменении отношения государства и общества к людям с физическими и умственными недостатками на протяжении XVIII-XIX столетий.

«Цивилизация» и «почва» (в терминологии В. О. Ключевско­го), «интеллектуалы» и «народ» (по Г. В. Вернадскому), «просве­щение» и «рабство» (по Н. Я. Эйдельману) составили две несоиз­меримые по масштабам части российских подданных.

Весьма малочисленный лагерь «цивилизации» («интеллектуа­лов», «просвещения») объединял образованную и социально активную часть населения. «Цивилизация» закладывалась, поощ­рялась и принудительно насаждалась государством, ее мировоззре­ние складывалось под влиянием европейских просветительских идей, современных достижений западной науки, философии. (По прошествии времени интерес к обучению детей-инвалидов про­явят представители «цивилизации»: монарх и члены его семьи; не­которые высокородные дворяне, получившие европейское образо­вание; иностранцы, состоящие на российской службе; священники действовавших на территории Российской империи протестант­ских и католических приходов.)

Взгляды «почвы» формировались под влиянием православия, общинных (традиционных) ценностей, отличались антисобствен­ническими настроениями и стремлением к общинной демократии. Благочестивые пастыри Сергий Радонежский¹, Нил Сорский², Ти­хон Задонский³ с их идеалами терпимости, смирения, жертвенно­сти оказывали благотворное влияние на отношение «почвы» к убогим и немощным. Народ («почва», «рабство») сохранял остатки нищелюбия, подавая милостыню немощным и увечным.

До Петровских реформ отношение власти и населения страны к убогим, калекам и немощным совпадало, в годы лихолетья инва­лиды претерпевали те же невзгоды, что и все остальные, но почти иикогда не подвергались сознательным гонениям. Верхи и низы испытывали равное нищелюбие и сочувствие к убогим, нередко проявляя к ним милосердие. Отличало российские «верхи» от за­падной правящей элиты многовековое нежелание использовать спои властные полномочия, дабы обеспечить нуждающимся гаран­тированное призрение. Изменить ситуацию попытался Петр I, од­нако «цивилизаторские попытки императора прошли мимо рус­ского народа; ни одна из них не прохватила вглубь, потому что ни одна из них не была вызвана живою потребностью самого народа» [32, с. 134].

Не обладающая властными полномочиями, финансовыми сред­ствами, по преимуществу абсолютно бесправная «почва», чья тра­диция все более противоречила писаному закону и не поддер­живалась официальной церковью, участвовать в организованной общественной благотворительности не стремилась. Народ не понял и не принял правительственные инициативы, предпочитая им ни­щелюбие и личное подаяние. Выдвигая из своих рядов отдельных подвижников, «почва» тем не менее оказывалась в стороне от созда­ваемой государством системы призрения западноевропейского типа.

Усилия правительства заменить традицию законом желаемого результата не приносили. Несовершенство оте­чественной юрисдикции, перманентная ревизия нормативных ак­тов, сугубо формальное исполнение закона, а то и полное его игно­рирование чиновниками и начальниками разного ранга, а главное — абсолютное бесправие населения не способствовали улучшению положения калек и убогих. Оно скорее ухудшалось, поскольку, как точно заметил Н. В. Гоголь, «законы вторгнулись в область, состоящую долго под управлением народных обычаев; с другой стороны, они вторгнулись в область, долженствующую оставаться вечно под управлением церкви. <.„> Как сделать, что­бы гражданскому закону отдано было действительно только то, что должно принадлежать гражданскому закону; чтобы обычаям было возвращено то, что должно оставаться во власти обычаев, и чтобы за церковью вновь утверждено было то, что должно вечно принадлежать церкви? Словом, как возвратить все на свое место?» [8, с. 360].

«Возвратить все на свое место» более не удастся. Впрочем, и принять по царскому указу, тем более создать в одночасье, как мечтал Петр I, те общественные институты призрения, на взращи­вание которых западный христианский мир затратил несколько столетий первого периода эволюции отношения к людям с физи­ческими и умственными недостатками, окажется невозможным.