Заглавная страница Избранные статьи Случайная статья Познавательные статьи Новые добавления Обратная связь КАТЕГОРИИ: АрхеологияБиология Генетика География Информатика История Логика Маркетинг Математика Менеджмент Механика Педагогика Религия Социология Технологии Физика Философия Финансы Химия Экология ТОП 10 на сайте Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрацииТехника нижней прямой подачи мяча. Франко-прусская война (причины и последствия) Организация работы процедурного кабинета Смысловое и механическое запоминание, их место и роль в усвоении знаний Коммуникативные барьеры и пути их преодоления Обработка изделий медицинского назначения многократного применения Образцы текста публицистического стиля Четыре типа изменения баланса Задачи с ответами для Всероссийской олимпиады по праву Мы поможем в написании ваших работ! ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Влияние общества на человека
Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрации Практические работы по географии для 6 класса Организация работы процедурного кабинета Изменения в неживой природе осенью Уборка процедурного кабинета Сольфеджио. Все правила по сольфеджио Балочные системы. Определение реакций опор и моментов защемления |
Языческая Русь: истоки традицииСтр 1 из 22Следующая ⇒
Языческая Русь: истоки традиции Отношение наших пращуров к немощным начнем рассматривать от канонического в отечественной истории рубежа, когда-то установленного летописцем Нестором1, — V—VI вв., поскольку на это время приходится последний этап развития восточнославянского язычества до его соприкосновения с христианством. У историков и мемуаристов нет единого мнения о характере, нравах и общественной морали славян. «Нет нужды входить... в доказательства, — пишет М. П. Погодин, — что одни свойства имеет северный человек, другие южный, западный, восточный: что каждый народ имеет свой характер, свои добродетели и свои пороки. Славяне были и есть народ тихий, спокойный, терпеливый. <...> Безусловная покорность, равнодушие, противоположные западной раздражительности...» [29, с. 93]. Византийские же авторы не замечали особой добродетельности славян, хотя писали о них с уважением: «По своим нравам, по своей любви к свободе их никоим образом нельзя склонить к рабству или подчинению в своей стране. Они многочисленны, выносливы, легко переносят жар, холод, наготу, недостаток в пище» [36, с. 28]. Гражданское право у славян подменялось грубой физической силой, летописные источники изобилуют упоминаниями о кровавой мести, убийствах в ссорах, в том числе и на пирах. Характеризуя общественную атмосферу той эпохи, С. М. Соловьев делает вывод: «При господстве материальной силы, при необузданности страстей, при стремлении юного общества к расширению, при жизни в постоянной борьбе, в постоянном употреблении материальной силы нравы не могли быть мягки; когда силою можно взять все, когда право силы есть высшее право, то, конечно, сильный не будет сдерживаться перед слабым» [41, с. 245, 248]. Наших пращуров трудно заподозрить в мягкости характера, особой добродетельности, не сдерживал их и закон, который в древнерусских землях был развит весьма слабо, восточнославянские племена следовали закону неписаному — обычаю (обычному праву). Согласно летописи, они «имели обычаи свои и законы отцов своих и преданья, каждый свой норов». Княжеское управление и суд руководствовались обычным правом. Согласно Н. М. Карамзину, древние законы свободных россиян «изъявляют какое-то удивительное простосердечие: кратки, грубы, но достойны людей твердых и великодушных, которые боялись рабства более, нежели смерти» [18, с. 44].
Калека, как и любой здоровый соплеменник, мог стать жертвой князя или его дружинников, так как жизнь, особенно жизнь смерда, не имела цены, вместе с тем древнерусский княжеский суд едва ли считал глухонемоту, слепоту, слабоумие и пр. основанием для преследования их носителя. Во всяком случае, можно утверждать, что он не ставил особой задачей защиту племени от ущербных сородичей. Родовой обычай, как известно, допускал убийство соплеменников, оказавшихся обузой для семьи, однако смерть равно грозила и хилому, и здоровому новорожденному, появившемуся на свет на свою беду в голодный год. Смерть настигала младенца не по приговору суда, а по обычаю. Особо жестоко обычай контролировал приход в мир детей женского пола. «Всякая мать, — пишет Н. М. Карамзин, — имела право умертвить новорожденную дочь, когда семейство было уже слишком многочисленно, но обязывалась хранить жизнь сына, рожденного служить отечеству. Сему обыкновенно не уступало в жестокости другое: право детей умерщвлять родителей, обремененных старостью и болезнями, тягостных для семейства и бесполезных согражданам» [18, с. 41]. Древние обычаи наших пращуров лишены милосердия и сострадания, правда, большинство отечественных историков полагают, что восточных славян от их западных соседей выгодно отличала меньшая безжалостность и кровожадность [2, 8, 9, 18, 20, 21, 29, 31, 41, 43]. «Простота нравов славянских, — убеждает С. М. Соловьев, — находилась в противоположности с испорченными нравами тогдашних образованных или полуобразованных народов» [42, с. 102]. Действительно, на Руси от немощного сородича избавлялись не в силу его инакости. Устранение «бесполезного» соплеменника (как правило, жертву оставляли без пищи в лесу) представлялось единственным способом уберечь работоспособных членов семьи в период тяжелой бескормицы, в благополучные же годы на жизнь немощных родственников никто не покушался. Во всяком случае, мы не располагаем сведениями о наличии у славян-язычников неписаного правила обязательно умерщвлять хилых младенцев или соплеменников, получивших увечье.
Источники практически не содержат сведений, на основании которых можно было бы достоверно представить жизнь инвалидов (взрослых и детей) в дохристианский период, но существуют косвенные свидетельства. Контекст славянской языческой культуры, разрозненные факты и отрывочные характеристики уклада жизни и ментальности племен, населявших земли Киевской Руси, убеждают в том, что к моменту ее крещения сложилась традиция не агрессивного отношения к немощным, а скорее терпимого или даже сострадательного, чему способствовало и политическое устройство Древней Руси. Снисходительность к слабому, увечному, больному, голодному, нищему можно рассматривать как своего рода механизм самозащиты общества, ни один член которого не обладал гражданским статусом, известным античной цивилизации. Возникновение «культа нищего», конечно, не «изобретение» Древней Руси, это процесс развития всех сторон жизни (экономической, политической, духовной) многих народов Востока и Запада той поры. И все же формы проявления милосердия в славянском социуме имели свои отличия. Знаток русской души историк В. О. Ключевский так объясняет причины славянского милосердия: «Человеколюбие у наших предков было то же, что нищелюбие, и любить ближнего значило прежде всего накормить голодного, напоить жаждущего, посетить заключенного в темнице» [20]. Итак, до соприкосновения с христианством западноевропейцы смотрели на инвалида опасливо-недоброжелательно, проявляли нетерпимость и агрессию. В мире восточных славян-язычников накануне их крещения, так же как и у северян-викингов, сформировалась традиция неагрессивного отношения к калекам и не- мощным. Соборное уложение 1649 г.: первое Прежде несвойственный страх Произошедший в XVII в. церковный раскол спровоцировал власти на поиск идейных врагов, еретиков. Охваченная религиозной междоусобицей, борьбой за чистоту веры, призываемая к идеологической бдительности Московская Русь по-новому оценивает как истинное сумасшествие, так и мнимое — юродство. Неграмотное и испуганное население начинает вести себя на манер западноевропейцев времен разгула судов инквизиции. Религиозное противостояние ревнителей старой и новой веры привело к государственному гонению, преследованию и истреблению «верящих неправильно». Церковный собор учреждает особую службу по борьбе с раскольниками, их духовный лидер — протопоп Аввакум — казнен. Как и в Западной Европе, на Руси к еретикам стали легко причислять психически больных людей, которые теперь и в церковном поучении, и в государевом указе признаются не просто «одержимыми», но одержимыми бесом. Охота на ведьм не обошла Московскую Русь, известны случаи сожжения чернокнижников и колдуний в царствование Алексея Михайловича [15, 17], в народное сознание проникает прежде не свойственный славянам суеверный страх перед калеками и слабоумными, отныне нередко именуемыми «бесноватыми» или «уродами». Свидетельством тому народные суеверия и чары (ритуальные слова и действия) против калек. «Чары для калек, — пишет И. П. Сахаров, — должны обращать особенное внимание помещиков по своему злоупотреблению в семейной жизни. Простолюдин решительно верит, что калеки, люди, обезображенные разными болезнями, суть несчастливцы, очарованные доками, ведунами. Можно ли придумать нелепее сего заблуждения? Русский поселянин при взгляде на калек сожалеет об них, но вместе с тем и страшится, предполагая в их теле присутствие нечистой силы. Нельзя обвинять поселянина за это последнее предположение, чары для калек действительно находятся в русском чернокнижии» [39, с. 81].
Быстрое искоренение религиозной оппозиции оказывается весьма затруднительным из-за существования полчищ профессиональных побирушек, бесконтрольно перемещающихся по стране. Самодержец и главенствующая церковь не могут более терпеть подобного положения дел и, признав бродяжничество опасным для государства, усиливают наступление на него. Административные меры, принимаемые на Руси в целях искоренения нищенства, неминуемо отражаются на положении той части инвалидов, что жили подаянием Христа ради. Единственным положительным моментом усиливающейся борьбы с нищенством можно считать введение уголовного наказания лиц, промышлявших нищенством, за сознательное калечение детей ради наживы. В 1679—1682 гг. частично пересматривается уголовное законодательство и, отметим это решение как позитивное, запрещается членовредительство арестантов1. Пытаясь сократить численности прошаков, власть неминуемо сталкивается с проблемой малолетних бродяжек. Царь Федор Алексеевич решает отсылать детей-побирушек на обучение в особые места — «дворы». В своем решении государь не оригинален, подобным образом проблема решалась в большинстве европейских стран, там идея искоренения нищенства через общественное призрение родилась сотней лет раньше. Напомним, в Англии королевский акт 1575 г. предписывал строительство в каждом графстве исправительного дома для бродяг, Германия начала последовательно открывать дома-изоляторы примерно с 1620 г. Главное отличие Московского указа (1682) состояло не только и не столько в хронологическом отставании от западных актов. Упомянутых в цар- сKOM повелении «дворов» в реальной жизни не существовало, указ же не разъяснял, кто и на какие средства станет их строить. Кроме того, население Руси, не в пример западному, все еще оставалось нищелюбивым. Если в западном сознании к этому времени «нищета выпадает из диалектики унижения и славы, ее место — в преде- j лах соотношения порядка и беспорядка, внутри категории винов
ности» [45, с. 75], то на Руси она вызывает сострадание. Русь продолжала оставаться нищелюбивой, но все чаще проявляются предрассудки, согласно которым встреча с уродливым человеком сулит несчастье, что в известной мере является результатом проникновения в страну вместе с западной культурой опас ливых и недоброжелательных взглядов на инвалида. Комментируя «чары для калек», И. П. Сахаров энергично и настойчиво доказывает, что «они занесены в нашу родину с чужой стороны, русский поселянин не был их изобретателем», что древние славяне не испытывали подобного опасения перед калеками [39, с. 81]. Знаток русских обычаев М. И. Забылин приводит примеры опасливого отношения к увечным — сочиненные в народе «чары», способные защитить от «дурного глаза» (влияния) уродливого или бесноватого человека1. «В былое время,— убеждает М. И. Забылин,— наша Россия изобиловала калеками разного рода, особенно Москва и ее окрестности. Особенно пешеходный путь от Москвы к обители преподобного Сергия изобиловал на каждом шагу слепцами и уродами ростовского изобретения (Ростов Ярославской губернии в прежнее время славился уродами. Промышленники нищенством или за деньги, или воровством приобретали детей, подрезывали жилы, выкалывали глаза или делали другое нарушение здоровья тела и уродование и уродов возили по России, эксплуатируя их). Изуродование существовало искусственное, несмотря на то что было много и естественного безобразия по неуходу за детьми, вследствие наследственных болезней, а также по неискусству повивальных бабок (повитух) и отсутствию даже самого понятия о врачебном искусстве. Простосердечный русский народ, ожидая в каждом новорожденном будущего работника, надежду на подпору в старости, в рожденном уроде видел наказание Божие за свои грехи и уродство невинного младенца считал делом дьявола или прямо, или чрез посредство злых людских козней» [37, с. 399]. Причиной народного страха перед носителем физического уродства М. И. Забылин полагает дьявольскую тень, которую обыватель угадывал за спиной калеки или одержимого. Не прошли даром и старания Церкви, объявившей в XVI в. войну скоморохам и юродивым. Скоморошество и прежде искоренялось как «бесовст- во», «похабство», народных актеров выгоняли из городов и монастырских владений, за предоставление им крова на виновных налагался штраф. Теперь и юродивые в глазах духовенства утрачивают ореол святости, предпринимается попытка вычеркнуть имена ранее чтимых юродов из богослужебных книг. Против прежде упоминавшихся в церковных бумагах имен в XVI в. появляется отметка: «Доложить патриарху», владыка повелевает: «Выключить имена». Патриарх демонстрирует клиру и миру «правильное» отношение к юродивым, Церковь перестала считать даже самых популярных из них своими достойными чадами. В патриарших богослужебных книгах имена впавших в немилость юродов замазывают киноварью, а в текст Служебника образца 1602 г. Уже не вписывают. Спустя три десятилетия (1636) патриарх Иосаф осуждает поведение юродивых за то, что они «велик соблазн полагают в простых человецех» [16, с. 150]. Наконец, православная Церковь окончательно порывает с «похабами», «бесноватых» запрещено впускать в храм (1646). При патриархе Никоне, который «юродивых святых бешаными нарицал и на иконах их лики писати не веле» [16, с. 151], официальное неприятие юродивых достигло апогея.
Если в предшествующие века мистическое отношение населения к «похабам» также распространялось на истинных умалишенных и сумасшедших, обеспечивая тем самым относительную их защиту, то в XVII столетии закладываются семена опасливо-не- доброжелательного отношения к людям психически нездоровым. К концу XVII в. многие образованные москвичи уже разделяли официальную позицию неприятия юродства. Перемене взглядов способствовали распространившиеся во второй половине XVII в. пророчества о близком конце света, о скором приходе антихриста. Его власть, обещали предсказатели, «продолжится на земле два с половиною года — с 1666 по 1669 г., а затем начнется светопреставление. <...> В ожидании этих ужасов, вероятно, во многих местах происходили явления, о которых дошли до нас известия относительно нижегородского края. С осени 1668 г. там забросили поля, не пахали и не сеяли, по наступлении рокового 1669 года бросили и избы. Собираясь толпами, люди молились, постились, каялись друг другу в грехах» [23, с. 57—58]. Нетрудно себе представить, как утомленное ожиданием антихриста, взвинченное и психически истощенное население легко обнаруживало бесовское влияние в необычном поведении окружающих. «В натурах экзальтированных это напряженное ожидание второго пришествия вызвало особые явления, принявшие, как это всегда бывает в явлениях религиозного экстаза, эпидемический характер» [23, с. 75]. Последнее двадцатилетие XVII в. ознаменовалось на Руси ужесточением преследования раскольников и одновременно кардинальной сменой взглядов монарха на нищенство. Армия побирушек вобрала в себя немалое число беглых крепостных и преступников, разного рода смутьянов, в том числе и противников новой веры. Задача истребить религиозную оппозицию обусловила кардинальную смену отношения государства и церкви к нищенству. Стимулировала борьбу с бродяжничеством и предстоящая военная реформа (1681)1, самодержец предполагал «рассортировать» нищенствующую братию, изъяв из нее мужчин, годных для армейской службы. Калеки и убогие государя интересовали меньше, инвалида в армию или в ремесло не рекрутируешь, а потому проект указа 1682 г. оставил эту часть живущих Христа ради без официального внимания, в очередной раз полагаясь на «милость добрых христиан». В год подготовки указа Федор Алексеевич скончался, а с ним умерла и идея организации в Московском царстве общественного призрения. Население страны, включая его элиту, не видело резона заменять традиционное нищелюбие на деятельную благотворительность. Итак, церковный раскол, «охота на ведьм», вымарывание имен почитаемых юродивых из церковных книг, борьба с нищенством, появление суеверий и предрассудков истощали традицию терпимо-сострадательного отношения к убогим, государственное же призрение по-прежнему отсутствовало. Резюме До Петровских реформ отношение власти и населения страны к калекам и немощным совпадало, в годы лихолетья они претерпевали те же невзгоды, что и все, но почти не подвергались сознательным гонениям. Верхи и низы испытывали равное нищелюбие и сочувствие к убогим, нередко проявляя к ним личную милость и сострадание. Петровские реформы раскололи общество на «цивилизацию» и «почву». С этого времени отношение власти и населения Российской империи к убогим перестает совпадать. По воле самодержца страна вынужденно принимается взращивать по протестантским образцам деятельную благотворительность, создавать систему государственного призрения. Из-за стремительности и чужеродности предпринятые преобразования не нашли поддержки у подавляющей части населения. «Почва» (народ), не обладающая властными полномочиями, финансовыми средствами, по преимуществу бесправная, чья традиция все более противоречила писаному закону и не поддерживалась официальной церковью, участвовать в навязанной самодержцем деятельной благотворительности не стремилась. Простой человек не понял и не принял Петровские реформы, предпочитая организованному призрению милостыню. Выдвигая из своих рядов отдельных подвижников, «почва» тем не менее оказывалась в стороне от создаваемой государством системы призрения западноевропейского толка. Сторонники западных моделей образования и организованной светской благотворительности исчислялись единицами. Большинство представителей привилегированных сословий и духовенства идею государственного призрения не восприняли. Оказалось невозможным принять по царскому указу, и тем более создать в одночасье, как мечтал Петр I, те общественные институты призрения, на взращивание которых западный христианский мир затратил несколько столетий первого периода эволюции отношения к людям с физическими и умственными недостатками. Ростки государственной социальной политики, вызванные к жизни Петровскими реформами, зачахли в пору правления Анны Иоанновны. Верховная власть, ранее запретившая подаяние нищим и калекам и заявившая об учреждении соответствующих официальных служб и заведений, перестала эти службы развивать и поддерживать. Государство, взяв курс на возврат к старине, ограничилось прекращением исполнения ранее принятых на себя обязательств по организации светского призрения. Обнищавшее и постоянно обираемое императрицей и ее фаворитами население оказалось не в состоянии помогать страждущим. Прошедшее после смерти царя-реформатора сорокалетие можно оценить как печальное для дела развития светской благотворительности в России. Все задуманные преобразования остались на бумаге, правительство о них забыло, а россиянам — как «почве», так и «цивилизации» — петровские эксперименты по искоренению традиционных форм милосердия и насаждению регламентированного попечения убогих и калек изначально представлялись непонятными и ненужными. Первая попытка переноса западных моделей светской благотворительности на отечественную почву завершилась полным крахом. Венценосные потомки Петра I не включались в деятельную благотворительность, перестав при этом следовать правилам милостыни в духе идеалов православного благочестия. Исконная традиция ослабевала, а новые правила не приживались. В эпоху Елизаветы, стремившейся вернуться к принципам правления Петра Великого, власть декларирует необходимость организации светского призрения, пытается вновь навязать обществу западную модель благотворительности, но при этом не прилагает даже минимальных усилий к ее финансовому, организационному и кадровому обеспечению. Государыня ограничивается изданием грозных указов и карательными мерами, не переходя к реальному строительству богоугодных заведений, которые без ее вмешательства появиться в России не могли. Трагическое рассогласование властных решений и общественных устремлений, указующих директив и исполнительской дисциплины, благих порывов и их финансового обеспечения становится характерной чертой развития светской благотворительности в России времен Елизаветы. Усиливается наступление на юродивых, за некоторыми из них раскольническая комиссия устанавливает полицейский надзор, на других заводит уголовные дела. Юродивый-обличитель и юроди- вый-сумасшедший одинаково отторгаются властью, вызывают у нее подозрение и неприязнь. Для людей, испытывающих к одержимым и бесноватым чувство сострадания, демонстрировать его публично становится небезопасно. Человек, проявляющий демонстративное сердоболие к юродивому, в глазах государства выглядит неблагонадежным. Простонародье, люди «подлого сословия», продолжают прислушиваться к бессвязной речи бесноватых, но делающие служебную карьеру представители «цивилизации» уже вынуждены сторониться их. Корона шаг за шагом ограничивает сферу влияния церкви и последовательно ущемляет ее имущественные права. Испытывающее финансовые притеснения, изнуренное в борьбе с расколом и теряющее доверие паствы, православное духовенство, в отличие от западного, не только перестало играть сколько-нибудь значимую роль в деле негосударственного призрения, но и надолго отошло от этой деятельности, как таковой. Церковно-христианская благотворительность в России переживала глубокий кризис на протяжении всего XVIII столетия. В отличие от своих западных современников российские аристократы середины XVIII в. единодушно считают слепоту, физическое увечье достаточными причинами для поражения человека в правах. Фундамент будущих перемен в деле организации светского призрения в России заложен Екатериной II. Сторонница просвещенного абсолютизма, лютеранка, перешедшая в православие, прагматичная и не нищелюбивая императрица, пекшаяся о благе подданных, не оглядывалась на русские обычаи и не считалась с ними. Екатерина Великая перешла от слов к делу и попыталась создать в стране европейскую систему закрытого государственного призрения. В 1775 г. императрица провела губернскую административную реформу и учредила Приказ общественного призрения, в чье ведение вошли народное просвещение, медицинская помощь, а также богадельни, сумасшедшие дома, приюты. Организацию призрения убогих императрица вменила в обязанность чиновничеству. В сложной государственной структуре определилось конкретное должностное лицо, несущее ответственность за нищих, душевнобольных и инвалидов, им стал частный пристав. Усилиями Екатерины II в обеих столицах удалось создать показательные структуры государственной благотворительности, по губерниям учредить Приказы общественного призрения. Был создан прецедент организации светского филантропического учеб- но-воспитательного заведения для детей бедноты, включая малоуспешных учеников. Московский и петербургский Воспитательные дома становятся моделью государственного приюта для детей-си- рот, предусматривающую их обязательное образование. Стартовав на полтора столетия позже Западной Европы, Россия обрела во времена Екатерины II все типы известных протестантским странам благотворительных заведений и вышла на передовые позиции за четверть века, правда, в пределах двух столичных городов. Обеспечить призрение всех нуждающихся на громадной территории Российской империи оказалось весьма затруднительным, необходимые предпосылки к тому в стране не успели сложиться. Подлинное развитие светской благотворительности в обществе, терпевшем крепостничество, оказалось невозможным. От человека, пекущегося о разведении крепостных как о размножении домашней скотины, нельзя ждать европейского понимания естественного права, желания поддерживать государственную филантропию, заниматься деятельной благотворительностью или задумываться о необходимости обучения глухих и слепых детей. «Просвещенная деспотия» видит необходимость в филантропии, но милосердию этому предписаны жесткие государственные рамки, творится оно исключительно в установленных формах, а главное — в известных правительству целях. Государственная благотворительность не имеет ничего общего с традицией милости и милостыни, не случайно филантропические акции сочетались с продолжением наступления на нищенство. Список ранее изданных карательных указов Екатерина II пополнила еще дюжиной собственных. Выходившие почти ежегодно постановления во многом повторяли друг друга, но по-прежнему оказывали малое влияние на происходящее. Почвенная Русь держалась за свои привычки. Возводя систему призрения, государство вольно или невольно пыталось сломать традицию, искоренить милостыню во спасение, нищелюбие — те духовные опоры, которые помогали русскому человеку выстаивать и перед лицом рока, и перед еще более грозным для соотечественника лицом безжалостной власти, помогали переносить тяжелые жизненные испытания. Средневековое незамутненное нищелюбие простонародья деформировалось и иссякало, но оно не исчезло окончательно, скорее сжалось и окуклилось, продолжая таиться в душах людей. Вековые ценности нищелюбия и милостыни во спасение оставались в фонде абсолютов и святынь национальной культуры. Они служили русскому человеку опорой в его молчаливом сопротивлении навязываемым ценностям организованной социальной опеки, лишенной, по его мнению, и чувства, и смысла. В екатерининскую эпоху «просвещенного деспотизма» доступ к образованию получают ранее ущемленные в этом праве сословия и социальные группы. Открываются гарнизонные школы для обучения солдатских детей; быстро растет число духовных школ, семинарий для обучения детей духовенства; организуется женское образование; создаются воспитательные дома для обучения сирот и детей из бедных семей; открываются школы для иноверцев. Прекращается преследование раскольников, веротерпимость провозглашается как государственная политика. Либеральные инициативы по обеспечению доступа к образованию лиц из низших сословий, представителей других, ранее угнетаемых социальных групп не затрагивают детей инвалидов. В национальном сознании убогие не воспринимались людьми второсортными, не вызывали страха как опасные «чужие» и не осмысливались как особо угнетенная социальная группа. Динамично меняющееся правовое положение инвалидов, все учащающиеся попытки индивидуального обучения глухих — эти и другие феномены западной жизни, характерные для завершающей фазы второго периода, в России конца XVIII столетия отсутствуют. Предложенное «цивилизацией» закрытое призрение, организованная благотворительность, неприятие нищенства должны были воплотиться не просто в нормы закона, но в жизненный уклад, культурную норму, однако за столь короткий исторический срок общество не могло воспринять их, тем более что внутриполитические курсы монархов, сменявших друг друга на российском престоле, часто не совпадали. Придя к власти, Павел I немедленно и почти повсеместно упразднил екатерининские Приказы общественного призрения, закрыл городские сословные думы, перепоручив управление городами военно-полицейским органам. Государственное призрение монарх понимал по-своему, по его воле был создан орган управления системой учебно-воспитательных, благотворительных и лечебных учреждений, впоследствии получивший название «Ведомство учреждений императрицы Марии» (ВУИМ), открывались внесословные больницы, возникали медицинские коллегии и врачебные управы. Во главе ведомства Павел I поставил свою супругу Марию Федоровну, доверяя ей попечение общества благородных девиц, воспитательных домов, лечебниц, сумасшедших домов, приютов и богаделен — всех существовавших на тот момент благотворительных учреждений. Императрица Мария Федоровна становится подлинным подвижником деятельной благотворительности в России. Ее подвиг на посту главы ведомства служил примером филантропии, исходящей из внутренней потребности творить добро для тех, кто нуждается в помощи и милосердии. Огромную власть и возможность распоряжаться большими средствами императрица Мария Федоровна всецело использовала для развития светской благотворительности в России в полном согласии с протестантскими ценностями, но одновременно она обладала столь близкой русской душе способностью угадывать сердцем положение человека, хоть чем-нибудь несчастливого и неудовлетворенного. Словом и делом на протяжении всей своей жизни Мария Федоровна доказывала подданным, что деятельная благотворительность есть благо для общества, если движется искренним чувством милосердия, сострадания и любви к людям. Александр I, заняв российский трон, провозглашает курс на либерализацию общественной жизни. Освобождаются политические заключенные и в их числе люди, ранее заточенные в монастыри и сумасшедшие дома. Самодержец возвращает гражданские права тем, кто прежде по суду был поражен в них, восстанавливает «жалованные грамоты» дворянству и городам. Даровав большой части подданных право собственности на землю (1801), император тем самым увеличил круг россиян, обладающих гражданским статусом. Александр I создает Министерство народного просвещения (1802), разрешает открытие университетов в Дерпте (1802), Вильно (1803), Харькове и Казани (1805), педагогического института в Петербурге (1804). Отменяются цензурные постановления и другие ограничения в области просвещения и народного образования. Благодаря либерализации общественной жизни, ориентации на европейские ценности и новинки возникает идея перенять иноземный опыт создания институтов для слепых и глухонемых. Волей просвещенного монарха модель специальной школы попала в Россию до того, как получила распространение даже в тех европейских странах, где политические, экономические и социально-культурные предпосылки к ее возникновению складывались столетиями. Открытие королевских училищ для глухих и слепых в Европе явилось результатом политических и экономических реформ, секуляризации общественной жизни, законотворчества в области гражданских и имущественных прав, развития науки (философии, медицины, педагогики), университетской традиции, неуклонного роста числа светских школ, книгопечатания, переосмысления прав людей с сенсорными нарушениями, накопления успешного опыта их индивидуального обучения. И за рубежом опытные специальные институты возникали по воле первого лица государства, но в Европе то был ответ просвещенного монарха на инициативы снизу. Общество (образованная его часть) поднялось до понимания необходимости распространить законодательство об образовании на детей-инвалидов. В отличие от европейских венценосных особ Александр I, учреждая первые специальные школы, не мог опереться ни на одну из групп или слоев населения, исключая, возможно, некоторых обрусевших иноземцев да выученных на Западе дворян. На момент монаршего решения в России не сложились все необходимые социально-культурные предпосылки для развития практики специального обучения, вследствие чего и трудности, сопровождавшие создание образцовых школ для глухих и слепых детей, были из ряда вон выходящими. Условной границей второго и третьего периода эволюции служат прецеденты открытия специальных школ для глухих и слепых детей. Эти события пришлись как в Европе, так и в России на конец XVIII — начало XIX в. Начавшийся на пять веков позже, чем в Европе, второй период завершился в те же хронологические сроки, однако отечественная практика специального образования начала складываться под влиянием западного опыта при отсутствии необходимых социально-культурных предпосылок.
3. ОБРЕТЕНИЕ ПРАВА НА ОБУЧЕНИЕ ГЛУХИМИ, СЛЕПЫМИ И УМСТВЕННО ОТСТАЛЫМИ ДЕТЬМИ. СТАНОВЛЕНИЕ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ СИСТЕМЫ СПЕЦИАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ Введение Третий период эволюции отношения государства и общества к людям с умственными и физическими недостатками берет свое начало, как мы уже знаем, от прецедента появления в стране специальных учебных заведений, а завершается законодательным оформлением национальной системы специального образования, включающей три типа специальных школ. На протяжении этого периода государство и общество проходят путь от осознания возможности обучения глухих, слепых и умственно отсталых детей к пониманию необходимости организации системы специального образования. Российская империя вступила в третий период не намного позже Франции, Англии и Германии, прецедент открытия в Санкт-Петербурге финансируемых из царской казны училищ для глухих и слепых датируется 1806 и 1807 гг. Напомним, лидер специального обучения — Франция — открыла свои королевские институты в 1789 и 1791гг., Пруссия — в 1788 и 1806 гг., Дания — в 1799 и 1811 гг. Сравнив даты появления первых частных и королевских институтов для слепых: Франция (1786), Англия (1791), Бельгия (1793), Австрия (1804), Пруссия (1806), Италия (1807), Чехия (1807), Голландия (1808), Швеция (1809), Швейцария (1809), Дания (1811), Венгрия (1821), мы с гордостью могли бы подумать о приоритете отечественной тифлопедагогики, однако сопоставимыми являются хронологические сроки, но не природа появления первых специальных школ. На Западе возникновение королевских (государственных) институтов стало суммирующим результатом накопленного ранее опыта индивидуального обучения глухих и слепых, признания ценности образования разными социальными группами и слоями населения, становления частной и городской школы, развития университетской практики. В России же это результат единоличной воли самодержца, задумавшего скопировать парижскую модель и пригласившего в страну Валентина Гаюи. В западноевропейских странах — лидерах специального образования (Франция, Англия, Германия, Дания) распространение школьного обучения «ненормальных» детей было обусловлено многими причинами, отчасти положениями закона о наследстве, отчасти интенциями протестантизма, отчасти влиянием гуманистических идей просвещения на умы значительного числа образованных людей разных сословий (от монарха до городского лавочника). Сеть специальных школ ширилась в Европе не только благодаря либерально-демократическим переменам в жизни общества, ее строительство стимулировалось промышленной революцией и индустриализацией. Аргументы в пользу специальной школы накапливались по мере роста благосостояния значительной части населения, развития образования и европейской культуры. В России многие из перечисленных социально-культурных условий (детерминант) долгое время отсутствовали, зачаточное состояние отечественной науки, медицины, университетского и школьного образования на протяжении столетий препятствовало возникновению попыток индивидуального обучения лиц с сенсорными нарушениями. Значительная часть родителей детей-инвали- дов, включая привилегированные сословия, не испытывали потребности в обучении своих чад, поскольку по-прежнему не осознавали ценности и важности образования в жизни человека. Не случайно знакомство россиян с весьма эффективным опытом индивидуального обучения детей с нарушением слуха или зрения за границей не подвигало их к попыткам организации чего-то подобного у себя на родине. Переход России в третий период эволюции отношения к детям с физическими и умственными недостатками обеспечили либеральные реформы Александра I. Точкой отсчета служат прецеденты открытия в столице училищ для глухих (1806) и слепых детей (1807). Завершение же периода связано с законодательным оформлением в начале 30-х гг. XX столетия отечественной системы специального образования, включающей три типа специальных школ: для детей с нарушением слуха, зрения, интеллекта.
|
|||||||||
Последнее изменение этой страницы: 2016-04-08; просмотров: 649; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы! infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 18.221.85.33 (0.045 с.) |