Проблема необходимого синтеза

 

Проблема синтеза была впервые поставлена Парменидом (вообще элейцами). Парменид представил ее в виде проблемы бытия, но можно сказать, что проблема бытия, была у него и проблемой мысли, так как для него бытие и мысль одно и то же (5 и 8 фрагменты); существует только то, что имеет природу мысли (не бытие, имеющее природу мысли, но отличающееся от нашей мысли; нет, такого противопоставления у Парменида нет. Для него бытие только одно). Есть одно только бытие, небытия нет. Поэтому нельзя приписывать бытию что-либо иное, иначе существовали бы бытие и нечто другое, второе по отношению к бытию. Всякое различие необходимо содержит небытие (этот момент был развит Платоном в «Софисте»). Поэтому нет множества и движения (мысль Парменида против этих понятий своеобразными аргументами укрепил Зенон элеец). Различие неосмысливаемо; т.е. синтез невозможен, так как синтез необходимо подразумевает различие (Парменид не ставил непосредственно проблемы синтеза, он сформулировал положения, исключающие возможность синтеза, решая проблему бытия). Мысль Парменида оказала большое влияние на последующую философию вообще, и в частности, на логику; она (эта мысль) явилась источником учений об аналитичности логического.

Проблема синтеза в логическом непосредственно была поставлена сократовскими школами. Здесь она была представлена с двух сторон: 1) Мегарцы (Эвклид) утверждали, что существует только тождество, общность, единое и нет различия, частного, множества; поэтому нельзя приписывать субъекту суждения отличный от него предикат. Истинны только тавтологические суждения (стол есть стол, человек есть человек и т.п.), 2) Циники (Антисфен) утверждали, что существует не тождество, а только различие, не общее, а частное, не единое, а множество. Поэтому синтез невозможен, нельзя приписывать субъекту отличный от него предикат; отождествление, объединение различных невозможно (так как нет тождества, единого). Следовательно, эти две школы приходили к одному и тому же выводу; как одна, так и вторая признавали истинность тавтологических суждений и отрицали возможность логического синтеза.

Мегарцы противоречили сами себе, так как с одной стороны признавали невозможность различия, но с другой стороны тавтологических суждений у них было множество, а не только одно. Признание множества ведь не соответствует и исключает отрицание множества и допущение только единого? Противоречили сами себе и циники, так как если невозможна связь субъекта с отличным от него предикатом, поскольку различные не объединимы, то ведь тогда каждое из этих различных будет тождественно себе? В противном случае оно будет другим (реализуется синтез).

Следовательно, точки зрения, отрицающие синтез, содержат безвыходные противоречия, но такие, которые по своей природе требуют именно синтеза.

Аристотель не рассматривал этой проблемы, он принял синтетическое суждение как факт и потребовал синтетичность умозаключения и доказательства (об этом будет речь ниже); хотя охарактеризованное им силлогистически-логическое, в конечном счете, было аналитическим.

В новое время впервые со всей остротой проблему синтеза поставил и попытался разрешить Кант, чем он и положил основу проблеме диалектико-логического. Как было отмечено и выше, Кант поставил в «Versuch...» проблему: «как я должен понять, что вследствие того, что есть нечто одно, есть также и другое». Здесь вопрос поставлен в категориальной сфере — в плоскости первой философии, поэтому он касается и логического. Но проблему синтеза, как проблему суждения, Кант счел основной проблемой в своей «Критике чистого разума». Главным вопросом этого труда, как известно, является вопрос синтетически-априорных суждений, т.е. вопрос необходимого синтетического суждения. Кант эту проблему разрешил так: синтетически-априорное суждение возможно и существует на основе априорной чувственной интуиции; синтез невозможен в понятиях, поскольку нет интеллектуальной интуиции. Необходимый синтез осуществляется в отношении явлений, при применении категорий к явлениям (категория есть форма суждения), а не к вещам в себе. Возможны и существуют синтетически-априорные суждения (в математике и в физике), а синтетические умозаключения невозможны (поэтому и невозможна старая метафизика, как наука).

Кантово деление суждений на аналитические и синтетические, на апостериорные и априорные касалось не только проблемы познания, но, прежде всего, именно проблемы логики, поскольку это деление было произведено не только по содержанию, но и по форме. В трансцендентальной логике теория познания и логика были в известной мере отождествлены (как это мы в последующем рассмотрим более подробно); содержание и форма суждения были рассмотрены в единстве. Различие суждений, как синтетической и аналитической связи, касается и формы. Проблема необходимого синтеза есть проблема именно суждения как логической связи. Реализованная в аналитическом суждении связь основывается на тождестве; а для синтеза требуется большее — больше чем тождество и невозможность противоречия, поскольку синтез содержит различие, а различие — определенное отрицание (это чувствовал, как было сказано, еще Парменид). Форма положительности и форма отрицательности логически отличаются друг от друга.

Проблему синтеза в логическом, как синтеза понятийного (что Кант считал невозможным), впервые попытался положительно разрешить Фихте (и именно на основе философии Канта). Синтезы, осуществленные в «Наукоучении» Фихте, были синтезами — и через это системой понятий, я именно категорий. Эта система была одновременно и теорией познания и логикой и метафизикой (несмотря на субъективный идеализм Фихте). Именно это обстоятельство легло в основу гегелевской философии.

Гегель открыл синтетичность в понятии и во взаимосвязи понятий. Анализом понятия он доказал возможность синтеза и этим заложил основы диалектической логики (но и извратил ее вследствие идеализма).

Например, анализ чистого тождества показывает, что это тождество есть пустота, определенное ничто, имеющее относительный характер. Здесь было применено и развито понятие относительного небытия как относительного отрицания из произведения Платона «Софист» (абсолютное бытие Парменида было то же самое, что и ничто Горгия, которое он вывел именно из бытия Парменида, поскольку бытие помимо различия есть ничто).

Идеализм извратил проблему синтеза у Гегеля, поскольку в его философии отрицание является силой абсолюта, что и извратило логический характер отрицания. Это и стало причиной того, что, с одной стороны, неокантианцы остались в сфере кантианского синтеза, а с другой стороны, формальная логика восстановила логическую аналитичность, которую она отождествила вообще с логическим; а это в математической логике дошло до абсолютной тавтологичности логического. Сегодня эта проблема, именно проблема логической синтетичности, является наиактуальнейшей проблемой (представители математической логики тоже чувствуют нелепость ограничения логического только аналитичностью и ставят проблему синтеза. В этом смысле интересна точка зрения Карнапа).

Следовательно, проблема синтетической природы логического, именно логических форм, есть основная проблема логики и в первую очередь диалектической логики. Отказ от разрешения проблемы необходимого синтеза есть измена логике. Если взять отрицание в логическом смысле, то надо сказать, что отрицание необходимого синтеза просто невозможно, так как это отрицание само создает синтетичность, поскольку оно есть сущность различия.

 

Понятие определенности

 

Для доказательства синтетичности логического, и прежде всего суждения, необходимо рассмотреть природу определенности (Bestimmtheit) вообще.

Определенность вообще, все равно будет ли она определенностью бытия или мысли, есть то, что нечто есть это. Нечто характеризуется каким-то признаком, нечто таково — это и есть определенность нечто; например, роза характеризуется красным цветом, понятие — общностью и т.п. Они есть определенности, именно, определенности розы и понятия.

Определенность нечто существует тогда, если это нечто различается от другого; в противном случае, у нас будет не определенность, а имен но неопределенность, т.е. неразличимость нечто от другого нечто; какая-нибудь определенность не есть другая определенность; в этом смысле они исключают друг друга; нечто есть это именно потому, что оно не есть другое и, наоборот, нечто есть недругое; следовательно, к нечто приписывается определенное отрицание; именно в таком случае имеется определенность. Определенности всегда присуще такое отрицание, нечто характеризуется исключением другого, именно тем, что оно не есть другое. Но с другой стороны (и вследствие первой), нечто есть это именно из-за того, что оно не есть другое, т.е. из-за другого является нечто этим, а не другим. Это другое есть известное основание определенности нечто. Определенность другого определяет нечто, как это, а не другое. Поэтому, можно сказать, что отрицание есть необходимый элемент определенности — determinatio est negatio (Спиноза, Маркс). То обстоятельство, что частное есть частное, а не общее, представляет определенность частного. Частное есть не общее, т.е. частное есть частное именно вследствие того, что оно содержит определенно отрицание и т.д.

Именно благодаря отрицанию возможно изменение, переход любой определенности в другую. Определенность с необходимостью связывается с другим. Связь с другим есть определенность и наоборот.

Определенность по своей природе синтетична. Синтетическое не может не содержать в себе внутреннего отрицания. В каждой определенности есть отрицание. Если в определенности есть отрицание, то для нее будет необходимым и противоречие, поскольку отрицание есть сущность противоречия. Таким образом, определенность, именно из-за внутреннего отрицания и противоречия, имеет диалектическую природу.

Если определенность нечто зависит от иного, если оно таково из-за иного, то это иное будет «его иным», а его понятие — содержать признак этого иного. Поэтому, можно представить дело так, что нечто содержит иное в самом себе, как внутреннее для него. Например, в суждении «Жучка собака», собака как общее есть иное, но внутреннее для Жучки. Именно эту внутренность выражает суждение «Жучка собака» или «частное есть общее», где общее есть противоположность частного и поэтому их связь содержит внутреннее отрицание. Если это так, то каждая определенность есть в сущности единство противоположностей.

Единством противоположностей является, например, определенность свободы, т.е. то, что она представляет собою; свобода содержит противоположное — необходимость; свобода есть осознанная необходимость; нечто свободно, если оно внутренне содержит необходимость и это им осознано. Понятие случайности тоже с необходимостью подразумевает «свое иное», которое противоположно ему. Поэтому говорим, что случайность есть форма существования необходимости. Причина содержит признак следствия, так как причиной называется причина следствия; то же относится и к следствию и т.п.

Каждая вещь, каждая мысль и каждый их признак имеют определенность. Логическое отрицание определенности тоже есть совершенно определенная определенность, поскольку отрицание есть то, что существенно для определенности, как таковой.

 

Конечное логическое

 

Природа определенности определяет конечное логическое. Реальная определенность есть реальное основание, прежде всего-, суждения, которое, как мы увидим, является конечно-логическим.

Для Аристотеля (и вообще для древнегреческого мышления) бесконечное есть неопределенность, а конечное — определенность; конечное то же самое, что и определенное. Конечное или определенное есть то, что есть это, а не другое; существующее таким, а не иным образом, есть конечное — определенное (Лейбниц, Больцано, Гуссерль и др.).

На категорию конечного опираются и полностью ее выражают аристотелевы положения о невозможности противоречия, тождестве и исключенном третьем: 1) это есть это (закон тождества), 2) это есть непротиворечащее (закон невозможности противоречия), 3)это есть или А или не-А, третье исключено (закон исключенного третьего).

Эти законы или положения конечны не только в том смысле, что выражают природу конечных вещей, но и в том, что они сами имеют ха­рактер конечного. 1) «А есть А», как было сказано, есть не полагание А, но «если есть А, то есть А», т.е. условное положение, положение условности. 2) Положения о невозможности противоречия и об исключенном третьем, как было сказано, отрицательны; поэтому они имеют смысл из-за чего-то положительного, заранее подразумевают что-то положительное и опираются на него. 3) Эти три положения недостаточны как для истины, так и для правильности (для логической истины), поскольку на эти законы опирается и неистинное и неправильное (как было отмечено выше). 4) Они недостаточны для синтеза, не могут объяснить его природу, хотя для его объяснения они необходимы. 5) Они пригодны только для аналитического, в том смысле, что являются законами тавтологичности. 6) Они являются не положительными, а только отрицательными условиями как для истины, так и для правильности; их нарушение приводит к ошибке, но соблюдение не дает гарантии истины или правильности. 7) Они по своей природе тавтологичны (как это было выяснено выше). 8) Они опираются и подразумевают другие законы (это тоже было выяснено выше при рассмотрении логических законов). 9) Они являются односторонними или неосновными законами. 10) Эти логические законы, именно как законы мысли, по своей природе вторичны, так как мысль есть отражение предмета.

Понятие конечного можно определить и следующим образом: конечное есть то, что полагается или отрицается другим. Таковы каждый предмет, явление и каждая мысль, как обоснованные и отрицаемые другим. Например, конечны причина, основание, условие, так как смысл им придает следствие, обусловленное. Очевидна сама по себе конечность следствия и обусловленного. Также конечны заключение и тезис, поскольку они имеют определенное основание; но конечны также основание или посылки, которым придает смысл тезис, заключение. Без заключения нет и посылки.

Природу конечного хорошо выражает понятие модуса у Спинозы. Конечное (говоря словами Спинозы) есть то, что существует в другом, что имеет причиной другое и для осмысления чего необходимо осмысление другого.

Полагается и отрицается другим то, что может опереться и на самое себя и быть отрицаемым самим собой. Если нечто не опирается само на себя хотя бы частично, то оно и не существует. Что со всех сторон находится в другом, то есть не само оно, а только другое (религиозная точка зрения, что все в этом мире своим основанием подразумевает бога, что кроме бога нет ничего самостоятельного, объявляет весь мир, кроме бога, видимостью). Что какая-нибудь определенность есть это, а не другое, означает то, что она опирается на себя хотя бы относительно, частично. Отрицаться внешним может то, что именно может это, что имеет способность — возможность быть отрицаемым, чему присуще внутреннее отрицание. Человек может умереть от пули, но он ни от чего и никак не умрет, если в нем нет возможности смерти. Поэтому, можно сказать, что конечное есть то, чему, присуще внутреннее отрицание и отрицается им.

В. И. Ленин определяет конечное так: «Нечто, взятое с точки зрения его имманентной границы — с точки зрения его противоречия с самим собой, каковое противоречие толкает его (это нечто) и выводит его дальше своих пределов, есть конечное»[79]. Это соответствует одной мысли Гегеля: все (всякое конечное) изменятся благодаря внутреннему противоречию; эта мысль — «рациональное зерно» положений Гегеля о природе конечного. В. И. Ленин развил это рациональное зерно на материалистической основе.

Мысль Гегеля о природе конечного имеет и другую сторону, а именно отождествление конечного с небытиём и признание бытия только за абсолютом; это противоречило самой же диалектике Гегеля, именно диалектике конечного и бесконечного.

Гегель также утверждал, что конечное есть то, в чем понятие и бытие не совпадают, раздельны[80]. Такое понимание приводит к отрицанию понятия конечного, так как понятие конечного невозможно, если оно невысказывает именно конечного, если бытие конечного не выражено в его понятии, если это понятие не соответствует его бытию.

По мнению Гегеля, конечное логическое есть логическое рассудка, который односторонние понятия и суждения считает полными, одностороннее принимает за полное, неодностороннее, логические определенности представляет раздельно; например, представляет свободу без необходимости, положительное без отрицательного и т.д.

Надо сказать, что эта мысль Гегеля хорошо характеризует формально-логическое. И в самом деле, конечное односторонне: например, в формальной логике положительное суждение представлено вне отрицательного, независимо; также представлено и отрицательное суждение; не установлена логическая связь между формой положительности и формой отрицательности, в противном случае мы имели бы единство противоположностей — диалектическое в логическом.

Можно и нужно сказать, что конечное есть условное, которое в логике выражается так: «если-то» (если есть А, то есть В, или: если А, то В). Это положение, как известно, есть формально-логический принцип логического вообще, в частности умозаключений. Поэтому, в формальной логике умозаключения имеют конечную природу; таковы и суждения, поскольку и они опираются на принцип «если-то». В дальнейшем выяснится, что формально-логические умозаключения в сущности представляют собой суждения, сводятся к суждениям; поэтому можно сказать, что конечно-логическое есть суждение, как односторонность полной логической опосредствованной связи. Следовательно, формальная логика есть логика конечно-логического. Она изучает только одну сторону полного логического.

Надо отметить и то, что если конечное есть то, что отрицается и полагается другим, то конечно-логическое не исчерпывается аналитическим, наоборот, оно должно быть синтетическим. Если для полагания и отрицания нечто необходимо другое, то необходима и синтетичность. Но это уже означает необходимость бесконечного для конечного (но об этом будет речь ниже).