IV. О способности суждения как априори законодательной способности

 

Способность суждения вообще есть способность мыслить частное как заключающееся в общем. Если дано общее (правило, принцип, закон), то способность суждения, которая подводит под него частное (если она как трансцендентальная способность суждения априори дает условия, соответственно которым только им можно подводить под это общее), является определяющим началом. Но если дано только частное, для чего общее еще надо найти, то способность суждения становится только рефлектирующей.

Определяющая способность суждения под общими трансцендентальными законами, которые дает рассудок, есть только начало подчиняющее; закон, следовательно, уже предначертан ей априори, и ей, значит, не нужно самой думать о законе, чтобы иметь возможность частное в природе подчинить общему. Но есть столько разнообразных форм природы, как бы столько модификаций общих трансцендентальных понятий природы, которые должны оставаться неопределенными, через те законы, какие чистый рассудок дает априори, ибо они касаются только возможности природы (как предмета внешних чувств), что для них должны быть и другие законы; на эти законы, которые, как эмпирические, по нашему рассудочному усмотрению могут казаться случайными, если только они должны называться законами (как этого и требует понятие о природе), надо смотреть как на нечто, необходимо вытекающее из одного, хотя нам и неизвестного, принципа единства разнообразного.

Рефлектирующая способность суждения, которая от частного в природе должна подниматься к общему, нуждается, следовательно, в принципе, которого она не может заимствовать из опыта, так как именно он должен обосновать единство всех эмпирических принципов тоже под эмпирическими, но высшими принципами, следовательно, и возможность их систематического подчинения друг к другу. Следовательно, такой трансцендентальный принцип рефлектирующая способность суждения может дать себе как закон только сама, не может его откуда-либо заимствовать (ибо иначе она была бы определяющей способностью суждения) и не может предписывать его природе, ибо рефлексия о законах природы должна сообразоваться с природой, а не природа с теми условиями, при которых мы стремимся получить о ней понятие, по отношению к ней совершенно случайное.

А этот принцип не может быть каким-либо другим, как только следующим: так как общие законы природы имеют свою основу в нашем рассудке и так как этот рассудок предписывает их природе (хотя только по общим понятиям о ней как о природе), то частные эмпирические законы по отношению к тому, что в них остается неопределенным через первые законы, должны быть рассматриваемы в таком единстве, как будто бы их дал рассудок (хотя и не наш) ради нашей познавательной способности, чтобы сделать возможной систему опыта по частным физическим законам. Но на это надо смотреть не так, как будто бы таким образом действительно следует допускать такой рассудок (ибо это только рефлектирующая способность суждений, для которой эта идея служит принципом ее рефлексии, а не определения), но так, что через это дается только сама способность, а не закон природы.

А так как понятие об объекте, поскольку оно вместе с тем заключает в себе и основу действительности этого объекта, называется целью, а соответствие вещи с тем свойством вещей, которое возможно только сообразно с целями, называется целесообразностью формы ее, то принцип способности суждения по отношению к форме вещей в природе под эмпирическими законами вообще есть целесообразность природы в ее разнообразии. То есть природа через это понятие представляется так, как будто бы основу единства разнообразия ее эмпирических законов заключает рассудок в себе.

Целесообразность природы есть, следовательно, особое понятие априори, которое имеет свое происхождение исключительно в рефлектирующей способности суждения. Продуктам природы нельзя приписывать отношение природы в них к каким-то целям, но этим понятием пользуются только для того, чтобы размышлять о них по отношению к соединению явлений в природе, которое дано по эмпирическим законам. Но это понятие совершенно отличается от практической целесообразности (человеческого искусства или нравственности), хотя оно и мыслится по аналогии с ним.