III. О критике способности суждения как средстве, соединяющем две части философии в одно целое

 

Критика познавательной способности во всем том, что она может сделать априори, собственно, не имеет никакой области по отношению к объектам, ибо она не есть доктрина, а имеет в виду только исследовать вопрос, действительно ли и каким образом возможна через нее доктрина на основании того, что свойственно этой нашей способности. Ее поле простирается на все притязания этой способности, чтобы ввести их в их законные границы. Но то, что не может входить в деление философии, может войти как главная часть в критику чистой познавательной способности вообще, если оно заключает в себе принципы, которые сами по себе не пригодны ни для теоретического, ни для практического применения.

Понятия природы, которые заключают в себе основу для всякого теоретического познания априори, покоились на законодательстве рассудка. Понятие свободы, которое априори заключает в себе основу для всех чувственно-безусловных практических предписаний, покоилось на законодательстве разума. Следовательно, каждая из этих способностей, кроме того, что они по логической форме могут быть применяемы к принципам, каково бы ни было происхождение этих принципов, имеет еще по содержанию свое собственное законодательство, выше которого (априори) нет никакого другого и которое поэтому оправдывает деление философии на теоретическую и практическую.

Но в семье высших познавательных способностей есть между рассудком и разумом и промежуточный член. Это способность суждения, для которой по аналогии есть основание предполагать, что она тоже должна искать для себя если не собственного законодательства, то своего собственного принципа по законам, и что она также должна заключать в себе чисто субъективный принцип априори; если этому принципу не дается поля предметов как его области, все-таки он должен иметь какую-либо почву, на которой только этот принцип и может иметь значение.

К этому присоединяется (судя по аналогии) новое основание поставить способность суждения в связь с другим порядком наших способностей представления, которое, по-видимому, имеет еще больше значения, чем родство с семьей способностей познания. Все душевные силы или способности могут быть сведены к трем, которых уже нельзя вывести из общего для них основания; это познавательная способность, чувство удовольствия и неудовольствия и способность желания. Для познавательной способности законодательным является только рассудок, если она (как это должно быть, когда она рассматривается сама по себе, без смешения ее с способностью желания) как способность теоретического познания относится к природе, по отношению только к которой (как явлению) для нас возможно априори давать законы через понятия природы, а это, собственно, чистые рассудочные понятия. Для способности желания как высшей способности по понятию о свободе априори законодателен только разум (в котором только это понятие и имеет место). Между познавательной способностью и способностью желания есть чувство удовольствия – так же как между рассудком и разумом есть способность желания. Следовательно, по крайней мере на первых порах, надо предполагать, что способность суждения тоже имеет для себя принцип априори и, так как со способностью желания необходимо соединено удовольствие и неудовольствие (будут ли они при низшей способности предшествовать принципу ее или, как при высшей, только следовать из ее определения через моральный закон), она так же представляет переход от чистой познавательной способности, то есть области понятий природы, к области понятия свободы, как в логическом применении она делала возможным переход от рассудка к разуму.

Следовательно, хотя философию можно делить на две главные части, на теоретическую и практическую, хотя все, что мы могли бы сказать об истинных принципах способности суждения, надо относить в ней к теоретической части, то есть к познанию разума по понятиям природы, – все-таки критика чистого разума, которая все это должна сделать до создания системы ради ее возможности, состоит из трех частей – из критики чистого рассудка, чистой способности суждения и чистого разума; и эти способности называются чистыми потому, что они априори законодательны.