Суждение вкуса покоится на основаниях априори

 

Соединение чувства удовольствия или неудовольствия как действия с каким-либо представлением (ощущением или понятием) как его причиной, безусловно, невозможно сделать априори, ибо тогда это было бы причинным соотношением, которое (среди предметов опыта) всегда можно познать только а posteriori[52] и посредством опыта. Хотя в критике практического разума чувство уважения (как особой и своеобразной модификации этого чувства, которое не совпадает вполне ни с удовольствием, ни с неудовольствием, какие мы получаем от эмпирических предметов) мы действительно выводили из общих нравственных понятий априори, но там мы могли переходить границы опыта и признавать причинность, которая основывается на сверхчувственных свойствах субъекта, а именно причинность свободы. Но даже и там мы выводили, собственно, не это чувство из идеи нравственности как причины, а только выводили из нее определение воли. Но душевное состояние чем-либо определяемой воли уже в себе самом есть чувство удовольствия и тождественно с ним, следовательно, не возникает из него как действие. Последнее мы могли бы допустить только в том случае, если бы понятие нравственного как блага предшествовало определению воли путем закона, так как тогда удовольствие, которое было бы соединено с понятием, напрасно было бы пытаться выводить из него как только из познания.

Почти то же самое бывает с удовольствием и в эстетическом суждении, с тем только различием, что здесь это удовольствие созерцательное и не возбуждает интереса к объекту, тогда как в моральном суждении оно практическое. Сознание чисто формальной целесообразности в игре познавательных сил субъекта при представлении, через которое дается предмет, есть уже удовольствие, так как оно уже заключает в себе основу определения деятельности субъекта по отношению к оживлению его познавательных сил, следовательно, внутреннюю причинность (которая целесообразна) по отношению к познанию вообще, но без ограничения ее каким-либо определенным познанием, значит, только форму субъективной целесообразности представления в эстетическом суждении. И это удовольствие никоим образом не практическое, ибо оно не возникает ни из патологически приятного, ни из интеллектуальных основ представляемого блага. Оно имеет причинность в себе, а именно стремление получить состояние самого представления и занятие для познавательных сил без дальнейших целей. Мы медлим при созерцании прекрасного, ибо это созерцание само усиливается и воспроизводится, – что аналогично (но не тождественно) первому промедлению, ибо приятное для внешних чувств в представлении о предмете неоднократно возбуждает внимание, при котором душа остается пассивной.

 

§ 13. Чистое суждение вкуса не зависит от чувственно-приятного (Reiz) и трогательного (Rührung)

 

Всякий интерес портит суждение вкуса и мешает его беспристрастности, особенно в том случае, если, в отличие от интереса разума, он не предпосылает целесообразности чувству удовольствия, но основывает ее на этом чувстве, а это последнее всегда бывает в эстетическом суждении о чем-либо, поскольку оно доставляет удовольствие или неудовольствие. Поэтому суждения, составленные под этим воздействием, или совсем не могут иметь притязания на такое наслаждение, которое имеет значение для всех, или же имеют его настолько мало, как будто бы они находятся в упомянутом виде ощущений под основами определения вкуса. Вкус всегда оказывается еще варварским там, где для наслаждения он нуждается в примеси чувственно-приятного и трогательного и именно это делает масштабом своего одобрения.

Между тем чувственно-приятное очень часто не только причисляется к красоте (которая, собственно, имеет дело только с формой) как придаток к всеобщему эстетическому наслаждению, но даже само по себе выдается за красоту, а значит, за материю наслаждения формой. Это недоразумение, которое, как и некоторые другие, тоже имеющие в своей основе нечто истинное, можно устранить посредством тщательного определения этих понятий.

Суждение вкуса, на которое не имеют влияния чувственно-приятное и трогательное (хотя они, конечно, могут соединяться с удовольствием от прекрасного), которое, следовательно, основой определения имеет только целесообразность формы, есть чистое суждение вкуса.

 

§ 14. Объяснение путем примеров

 

Эстетические суждения точно так же, как и теоретические (логические), можно делить на эмпирические и чистые. Первые – это те, которые указывают приятное или неприятное в предмете или в способе представления его, а вторые указывают красоту в нем. Первые – это суждения внешних чувств (материальные эстетические суждения), и только вторые (как формальные) – действительно суждения вкуса.

Следовательно, суждение вкуса только постольку чисто, поскольку к основе его определения не примешивается никакое эмпирическое удовольствие. А последнее имеет место всегда, когда чувственно-приятное или трогательное принимают участие в суждении, в котором нечто должно быть признано прекрасным.

Но против этого делают некоторые возражения, которые в конце концов представляют чувственно-приятное не только необходимым ингредиентом красоты, но даже считают его уже в себе вполне достаточным для того, чтобы называть его прекрасным. Очень многие уже сам цвет, к примеру зеленый цвет муравы, или только тон (в отличие от шума и звука), к примеру тон виолончели, считают за нечто прекрасное в себе, хотя как то, так и другое имеет в основе только материю представлений, именно только ощущение, и поэтому имеет право только на то, чтобы его называли приятным. Но вместе с этим замечают, что считать ощущения, как краски, так и тоны, прекрасными можно только постольку, поскольку оба они чисты. Это определение касается уже формы, а это есть единственное, что из этих представлений с достоверностью может быть сообщено всем вообще, ибо само качество ощущений во всех субъектах нельзя признавать совершенно одинаковым, и предпочтение одной краски другой или предпочтение одного музыкального инструмента другому едва ли для каждого определяется совершенно одинаково.

Если вместе с Эйлером признают, что цвета – это одновременно следующие друг за другом удары (pulsus) эфира, так же как и тоны потрясенного звуком воздуха, и, а это самое главное, душа воспринимает воздействие от них на оживление органа не только через внешние чувства, но и через рефлексию и правильную игру впечатлений (значит, через форму различных представлений в их соединении), в чем, впрочем, я очень сомневаюсь, то цвет и тон могут быть не только ощущениями, но уже и формальным определением единства их разнообразного. Тогда и сами по себе они могли бы относиться к красоте.

Но чистое в простом способе ощущения означает только то, что их однородность не нарушается и не прерывается никаким посторонним ощущением и относится только к форме, так как при этом можно отрешаться от самого качества этого способа представления (представляет и оно, а если и представляет, то какие краски и тоны). Поэтому все простые цвета, поскольку они чисты, будут считаться прекрасными. Но смешанные цвета этого преимущества не имеют именно потому, что они не просты и не дают никакого масштаба для суждения о том, следует ли их называть чистыми или нечистыми.

Но что касается до красоты, которая придается предмету ради его формы, поскольку она, как думают, может усиливаться в силу чувственно-приятного, – то эта общая ошибка и очень вредная для истинного, основательного и неподкупного вкуса, хотя, конечно, рядом с красотой можно ставить и чувственно-приятное, чтобы посредством представления о предмете, кроме сухого наслаждения, еще и заинтересовать душу, что, таким образом, служит рекомендацией вкуса и его культуры, особенно в том случае, если он еще груб и неразвит. Но это действительно наносит ущерб суждению вкуса, если оно останавливает на себе внимание как на основе суждения о красоте. Дело слишком далеко от того, чтобы это содействовало красоте. Это скорее, как чужеземца, – и только постольку, поскольку оно не портит эту прекрасную форму, если вкус еще слаб и неразвит, – надо принимать с осторожностью.

В живописи, в скульптуре и даже во всех образовательных искусствах, в архитектуре и садоводстве, поскольку это изящные искусства, существенное – это рисунок, в котором основу всех данных для вкуса создает не то, что доставляет удовольствие в ощущении, но только то, что нравится через свою форму. Краски, которые отмечают рисунок, относятся к чувственно-приятному, хотя они сами по себе и могут оживить предмет для ощущения, но не делают его достойным созерцания и прекрасным, скорее тем, чего требует прекрасная форма, по большей части они очень ограничиваются и даже там, где чувственно-приятное позволительно, облагораживаются только через форму.

Всякая форма предметов (внешних чувств, а посредственно и внутреннего) есть или фигура (Gestalt), или игра (Spiel): в последнем случае или игра фигур (в пространстве: мимика и танцы), или только игра ощущений (во времени). Чувственно-приятное в красках или приятных тонах инструмента может привходить и сюда, но истинный предмет чистого суждения вкуса представляет рисунок в первом случае и композицию в последнем. А то, что чистота красок, как и чистота тонов, а также их разнообразие и их различие, по-видимому, нечто вносят для красоты, значит не то, чтобы они, так как и сами по себе они приятны, дают как бы однородную прибавку к наслаждению от формы, но только то, что они делают эту последнюю точнее, определеннее и более наглядной, и, кроме того, путем того, что приятно для внешних чувств, они оживляют представления, так как будят и поддерживают внимание к самому предмету.

Даже то, что называют украшением (parerga), то есть то, что в целом представлении о предмете относится к нему не внутренне, как составная часть, а только внешне, как придаток, и что увеличивает наслаждение вкуса, производит впечатление только через свою форму. Таковы рамки картин, одежды на статуях, колоннады вокруг роскошных зданий.

Если же украшение не состоит в прекрасной форме, а служит, как золотая рама, только для того, чтобы чувственно-приятным рекомендовать картину для одобрения, то оно называется тогда прикрасой и вредит истинной красоте.

Трогательное ощущение, где приятное производится только посредством минутной задержки следующего затем сильного излияния жизненной силы, не относится к красоте. Но высокое (с которым соединяется чувство трогательного) требует другого масштаба для суждения, чем тот, который полагается в основу вкуса. Таким образом, чистое суждение вкуса не имеет в себе ни чувственно-приятного, ни трогательного, словом, никакого ощущения как материи эстетического суждения, в качестве его основы определения.