Синтез воспроизведения воображением

Нет сомнения, что вследствие простого опытного закона представления, часто сопровождающие друг друга, соединяются, наконец, одно с другим и таким образом образуют связь, по которой одно из них постоянно вызывает в душе другое даже тогда, когда нет самого предмета, возбудившего их в душе.

Этот закон воспроизведения предполагает, что сами явления подчинены такому же постоянному закону и что, следовательно, само содержание представлений не чуждо такой последовательности, подчиненной известным законам; без последнего условия наше воображение никогда не было бы в состоянии развивать своей деятельности и оставалось бы мертвой и неизвестной нам силой внутри нашей души. Если бы киноварь была то красной, то черной, то легкой, то тяжелой, если бы человек постоянно изменял свой образ, если бы земля на одном дню то покрывалась плодами, то льдом и снегом, тогда наше опытное воображение не имело бы ни малейшего побуждения соединять с представлением черного цвета мысль о тяжелой киновари; если б одно и то же слово прилагалось бы то к одному, то к другому предмету или одной и той же вещи придавались бы различные наименования и если бы при всех этих случаях не было никакого закона, которому подчинялись бы явления сами по себе, то не могло бы быть никакого синтеза воспроизведения.

Следовательно, должно существовать нечто, делающее возможным это воспроизведение явлений, именно какое-нибудь условие, которое может служить основанием априори необходимого синтетического единства. Необходимость такого условия становится очевидной, если размыслить, что явление не суть вещи сами в себе, а составляют одну игру представлений, которые в сущности суть состояния внутреннего чувства. Легко видеть, что наши чистые наглядные предоставления априори только в той мере доставляют нам познания, в какой они под влиянием синтеза воспроизведения объединяют в себе разнообразное содержание. Понятно также, что этот синтез воображения должен в свою очередь до всякого опыта основываться на принципах априори и что следует предположить содействие ему чистого трансцендентального синтеза, который условливает возможность всякого опыта (он необходимо предполагает воспроизводимость явлений). Если я мысленно провожу линию, или представляю время от одного полудня до другого, или намереваюсь представить себе какое-нибудь число, то я необходимо должен при этом обнимать мыслью одно представление после другого. Но если бы я постоянно забывал предшествующее представление (первые пункты линии, предшествующие части времени или представляемые рядами единицы) и если бы я не воспроизводил их, переходя к следующим, то во мне никогда не могло бы возникнуть целого представления, следовательно, ни одной из упомянутых мыслей, даже чистых и первых основных представлений пространства и времени.

Следовательно, синтез наблюдения неразрывно соединен с синтезом воспроизведения, и так как первый составляет трансцендентальное основание возможности всех познаний (не только опытных, но и чистых априори), то и воспроизводительный синтез воображения относится также к трансцендентальным действиям души. Посему эту способность назовем трансцендентальной способностью воображения.

Синтез признания в понятии

Если бы мы не могли сознавать, что мыслимое нами тожественно с тем, что мы мыслили за мгновение прежде, то воспроизведение ряда представлений было бы совершенно тщетной работой. Мы воспроизводили бы всякий раз новое представление, и таким образом не могло бы быть никакой постепенности в образовании представлений. Представления никогда не могли бы образовать одного целого; ибо они не имели бы характера единства, которое может сообщать им только сознание. Если бы я забывал при исчислениях, какие из единиц, представляющихся мне, уже сложены вместе, то я не мог бы дойти до понятия множества и за невозможностью сложения одного с другим мы не могли бы иметь понятия числа; ибо последнее состоит в сознании единства синтеза.

Уже самое слово «понятие» дает нам повод к такому замечанию. Единство сознания собственно соединяет в одно представление разнообразные черты, которые мы представляем и воспроизводим одну за другую. Правда, иногда это сознание бывает слабо, так что не самый акт сознания непосредственно в представлении, а только посредственное влияние его помогает нам соединять упомянутые разнообразные черты. Несмотря, однако ж, на различие и степенях ясности, во всяком случае, сознание должно быть при этом, хотя оно и не будет иметь особенной силы; без него понятия и соединенное с ними познание о предметах были бы делом невозможным.

И здесь-то необходимо уяснить себе, что, собственно, разумеем мы под выражением «предмет представлений». Выше мы заметили, что явление, в сущности, суть чувственные представления, которые уже потому самому не могут быть сами по себе названы предметами (независимыми от представляющей силы). Что же разумеется, собственно, когда говорят о предмете, соответствующем познанию и, следовательно, отличном от него? Легко видеть, что этот предмет должен быть мыслим нами как нечто вообще = х; ибо мы не имеем никакого отношения к тому, что находится вне области нашего познания, и, следовательно, не можем искать там чего-либо соответствующего ему.

Мы видим, что мысль об отношении познаний к предмету имеет характер необходимости; ибо предмет представляется нами как нечто такое, что исключает всякий произвол в наших познаниях; он требует, чтоб познание определялись известным образом априори, т. е., имея дело с каким-нибудь предметом, они должны быть согласны между собой по отношению к нему, т. e. иметь то единство, которое входит в состав понятие о предмете.

Очевидно, что главное для нас – содержание наших представлений и что упомянутый = x, соответствующий им (предмет), как что-то отличное от наших представлений, в сущности, для нас есть ничто. Упомянутое единство, которое делает предмет чем-то необходимым, есть не что иное, как формальное единство сознания, присущее синтезу разнообразного содержания представлений. Тогда только можно сказать: познаем предмет, если сообщим содержанию синтетическое единство представления. Единство же было бы невозможно, если бы представление не возникало правильно посредством такого действия синтеза, которое необходимо условливает воспроизведение разнообразных черт априори и делает возможным понятие, объединяющее собой эти разнообразные черты. Так, мы мыслим треугольник как предмет; ибо мы сознаем при этом соединение трех прямых линий по известному закону, по которому вообще должно быть образуемо подобное представление. Единство такого закона подчиняет себе все разнообразные черты и ограничивает их условиями, при которых возможно единство самосознания. Понятие такого единства есть представление предмета = х, который я мыслю под упомянутыми признаками треугольника.

Всякое познание предполагает понятие, как бы оно ни было темно и несовершенно: понятие же по своей форме всегда всеобще и служит общим правилом. Так, понятие тела, по единству разнообразных мыслимых в нем черт, служит правилом для наших познаний внешних явлений. Оно может стать правилом представления тем, что при каждом данном явлении будет возбуждать в нас мысль о необходимом характере воспроизведения черт представления, следовательно, о синтетическом единстве их в сознании. Таким образом, при восприятиях извне понятие тела возбуждает представление протяжения, а с ним и непроницаемости, образа и т. д.

Где необходимость, там в основе лежит какое-нибудь трансцендентальное условие. Следовательно, должно существовать трансцендентальное основание единства сознания, присущего синтезу содержание всех наших представлений, равно как понятием предметов вообще, а следовательно, и всем предметам опыта; без такого основания было бы невозможно вместе с представлениями мыслить о каком-нибудь предмете; ибо предмет есть нечто такое, понятие чего выражает необходимость синтеза.

Это первоначальное и трансцендентальное условие есть именно трансцендентальное самосознание. Наше сознание самих себя по тем чертам внутреннего состояния, какие мы получаем при самонаблюдении, всегда опытно, изменчиво; в потоке внутренних явлений мы не находим твердого и неизменного центра; такое сознание называется внутренним чувством или опытным самосознанием. Но что должно быть представляемо необходимо всегда тожественным, то не может быть мыслимо в таких изменчивых чертах на основании данных опыта. Должно существовать условие, предваряющее и условливающее всякий опыт; дело последнего состоит только в том, чтоб осуществить в себе это трансцендентальное предположение.

Ни одно познание, никакая связь и единство их между собой не могут существовать, если нет в нас такого единства сознания, которое предшествует всем datis представлений и которое условливает всякое представление о предметах. Такое чистое, первоначальное, неизменное сознание я назову трансцендентальным самосознанием. Что оно точно соответствует своему названию, очевидно из того, что чистое объективное единство, например, понятий априори (пространство и время) возможно только в том случае, если представления будут находиться в связи с самосознанием. Таким образом, единство самосознания точно так же априори находится в основе всех понятий, как разнообразие пространства и времени в основе чувственных представлений.

Под влиянием трансцендентального единства самосознание из всех возможных явлений, могущих находиться вместе в одном опыте, образуется правильное целое. Обыкновенное единство сознания было бы невозможно, если бы, познавая разнообразное содержание, душа не сознавала тожества деятельности, посредством которого она соединяет в одном познании все черты синтетически. Таким образом, первоначальное и необходимое сознание тожества самого себя есть в то же время сознание необходимого единства синтеза всех явлений, притом сознание на основании понятий, т. е. по таким правилам, которые не только сообщают воспроизведению явлений характер необходимости, но и определяют самый предмет, трактующийся в представлении, иначе сказать, определяют понятие того, в чем они необходимо объединяются. Душа не могла бы мыслить своего тожества в разнообразии своих представлений и притом мыслить априори, если бы она не сознавала тожества своих действий, которыми всякий синтез наблюдения (опытный) подчиняется трансцендентальному единству и, таким образом, делается возможным сочетание в нем на основании законов априори. Теперь мы уже можем правильно определить свои понятия о предмете. Всякое представление как представление имеет свой предмет и само может быть предметом других представлений. Предметы, которые могут быть даны нам непосредственно, суть явления; то же, что непосредственно относится к предмету, называется наглядным представлением. Но эти явления не суть вещи сами в себе, а только представления, в свою очередь имеющие предмет, уже не могущий быть наблюдаем нами; такой предмет можно поэтому назвать сверхопытным, т. е. трансцендентальным предметом = х.

Чистое понятие об этом трансцендентальном предмете во всех познаниях (он действительно всегда один и тот же = х) сообщает всем нашим опытным понятиям приложимость к предмету, т. е. объективную реальность. Конечно, в таком понятии нет никакого определенного представления; оно выражает только характер единства, который должен быть присущ содержанию познания прилагаемого к какому-нибудь предмету. Но такое приложение состоит в необходимом единстве сознания, следовательно, в синтезе разнообразных черт, который производится деятельностью души, соединяющею их в одном представлении, и так как это единство необходимо априори (иначе познание было бы беспредметным), то приложимость наших опытных познаний к трансцендентальному предмету, т. е объективная реальность их, основывается на особом трансцендентальном законе; а именно, если в явлениях должны быть даны нам предметы, то они должны подчиняться законам априори синтетического единства, которые условливают их взаимные отношения в нашем опытном наглядном представлении; иначе говоря, как в опыте явления должны подчиняться условиям необходимого единства самосознания, так и в наглядном представлении они должны подчиняться формальным условиям пространства и времени: только при таких условиях и возможно познание.

4) Предварительное объяснение возможности категорий как познаний априори

Существует только один такой опыт, в котором все восприятия наши представляются нам в совершенной и правильной взаимной связи; точно так же, как существуют одно пространство и время, в которых образуются все формы явление и все отношения бытия и небытия. Если и говорят о разных опытах, то под ними разумеются разные восприятия, относящиеся к одному и тому же всеобщему опыту. Синтетическое единство, собственно, составляет форму опыта, и последняя, в сущности, есть не что иное, как синтетическое единство явлений на основании понятий.

Синтез на основании опытных понятий имел бы совершенно случайный характер, и если бы последние не были основываемы на трансцендентальном основании единства, то в нашей душе было бы множество явлений, но из них не выходило бы никакого опыта. Тогда исчезла бы всякая приложимость познания к предметам; ибо в них не было бы связи на основании всеобщих и необходимых законов; оно превратилось бы в бессмысленное представление, но никогда не было бы настоящим познанием, значит, было бы совершенное ничто.

Условие априори возможного опыта вообще суть вместе условие возможности предметов его. Я утверждаю, что разобранные нами категории суть условие мышления в возможном опыте, точно так же как пространство и время суть условие наглядного представления в том же опыте. Значит, указанные основные понятия суть условия, от которых зависит наша мысль о предмете в среде явлений; они имеют поэтому априори объективное значение. Это, собственно, мы и хотели знать.

Возможность или, лучше, необходимость таких категорий основывается на отношении чувственности, а также и всех возможных явлений, к первоначальному самосознанию: все в нем должно согласоваться с условиями совершенного тожества, т. е. подчиняться синтезу на основании понятий, в которых самосознание проявляет свое всеобщее и необходимое тожество априори. Так, причина есть не что иное, как синтез (того, что случается в порядке времени вместе с другими явлениями) на основании понятий; без этого единства, в котором выражается общее правило априори и которое подчиняет себе все явления, мы не могли бы всеобщим и необходимым образом объединять в сознании разнообразные черты восприятий. В таком случае они не могли бы входить в состав опыта, следовательно, были бы беспредметны и составляли бы одну игру представлений, т. е. были бы ничтожней, чем какие-нибудь сновидения.

Поэтому тщетны все попытки вывести из опыта чистые понятия рассудка и доказать их чисто опытное происхождение. Я не упоминаю уже о том, что, например, понятие причины имеет характер необходимости: такой черты опыт сообщить не может: он говорит, что за одним явлением следует другое, но не говорит того, что одно за другим следует необходимо и что априори и совершенно всеобщим образом можно заключать от одного как условие к другому как следствию. Но нельзя не поставить вопроса, на чем же основывается опытный закон союза представлений; а мы везде предполагаем его, когда говорим, что все в ряду событий подчинено законам, так что ничего не случается без чего-либо предшествующего. На чем же основывается этот закон природы? Каким образом возможен такой союз представлений? Основанием возможности такого союза, очевидно, может служить только сродство содержания в самом предмете. Я спрашиваю поэтому, каким образом возможно такое совершенное сродство явлений (на основании которого они подчиняются постоянным законам и должны находиться в зависимости от них)?

Наши принципы совершенно объясняют дело. Все возможные явления в качестве представлений могут входить в область самосознания. С самосознанием же как трансцендентальным представлением неразрывно тожество; эго есть факт, достоверный априори, ибо в области познания ничего не может быть без посредства такого первоначального самосознания. И так как упомянутое тожество необходимо должно привходить во всякий синтез содержания явлений, если из него должно выработаться познание, то все явления должны быть подчинены условиям априори и с ними совершенно должен согласоваться синтез наблюдения. Представление же общего условия, от которого может зависеть известное содержание, называется правилом, а если оно должно зависеть, то называется законом. Таким образом, все явления состоят во всеобщей связи в силу необходимых законов и, следовательно, в трансцендентальном сродстве, тогда как опытное сродство явлений есть только его следствие.

Может казаться странным мнение, что природа должна согласоваться с нашим субъективным самосознанием и зависеть от него со стороны своих законов. Но размыслим, что природа сама по себе есть только сумма явлений, следовательно, вовсе не вещь сама в себе, а только одна сумма представлений души. Тогда мы не станем удивляться, что она есть произведение основной силы нашего познания, именно трансцендентального самосознания; его единство есть причина того, что она может быть для нас предметом возможного опыта, т. е. природою. Потому-то за указанным единством мы должны признать значение априори и характер необходимости; это единство не имело бы для нас никакого смысла, если бы оно не зависело от первых источников нашего мышления. Откуда в противном случае я мог бы заимствовать синтетические положения, основывающиеся на всеобщем единстве природы: я должен был бы тогда выводить их из наблюдения предметов природы. Но так как все мои выводы тогда были бы опытными, то я получил бы в результате случайное единство, которое далеко было бы от того необходимого целого, которое, собственно, разумеется нами, когда мы говорим о природе.

Если мы хотим проследить внутреннюю основу упомянутых видов связи представлений до того пункта, в котором все они должны соединяться вместе, дабы таким образом дойти до единства познания во всяком возможном опыте, то мы должны начать с чистого самосознания. Все наглядные представления не имели бы для нас ни малейшего смысла, если бы они не могли быть посредственно или непосредственно воспринимаемы в сознание; только при этом условии становится возможным познание. Мы сознаем априори совершенное тожество самих себя по отношению ко всем представлениям, могущим входить в область нашего познания, и притом сознаем это тожество как необходимое условие возможности всех представлений (они могут давать мне знать о чем-нибудь при том только условии, если сознаются вместе с другими и могут быть соединены вместе в сознании). Этот принцип достоверен априори и может быть назван трансцендентальным принципом единства, объединяющего содержания наших представлений. Но всякое единство разнообразного содержания в одном субъекте имеет характер синтеза; следовательно, чистое самосознание дает нам принцип синтетического единства разнообразного содержания во всяком возможном представлении.

Эта мысль по своей важности заслуживает полного внимания. Все представления находятся в связи с возможным опытным сознанием; если бы этой связи не существовало и было бы невозможно сознавать их, то это значило бы, что они вовсе не существуют. Всякое же опытное сознание имеет необходимое отношение к трансцендентальному (предваряющему всякий опыт), именно сознанию моего «Я» как первоначальному самосознанию. Совершенно необходимо, чтобы при всяком моем признании сознание находилось в связи с самосознанием. При этом образуется синтетическое единство разнообразного содержания (сознания), возникающее в нас априори, и оно-то служит основанием для всех синтетических суждений априори, касающихся чистого мышления, точно так же как пространство и время служат основанием суждений, касающихся формы чистого представления. Такое синтетическое суждение «всякое опытное сознание должно быть объединено одним самосознанием» есть абсолютно первое синтетическое основоположение нашего мышления вообще. Не следует забывать при этом, что именно чистое представление «Я» в отношении ко всем другим (оно условливает их общее единство) есть трансцендентальное сознание. Это представление может быть ясным или смутным, теперь это совершенно безразлично для нас. Все дело в том, что возможность логических форм нашего познания основывается на отношении его к нашему самосознанию как своеобразной способности.

Это синтетическое единство предполагает или, лучше, заключает в себе синтез, и если первое необходимо априори, то и второй должен быть также априори. Поэтому трансцендентальное единство самосознания связано с чистым синтезом воображения как с условием априори, от которого зависит возможность сочетания разнообразного содержания в познании. Очевидно, что здесь разумеется производительный синтез воображения, ибо воспроизводительный основывается на условиях опыта. Значит, принцип необходимого единства чистого (производительного) синтеза воображения под руководством самосознания есть основание возможности всякого познания, особенно опыта.

Я называю синтез разнообразного содержания в воображении трансцендентальным, если он, без различия представлений, имеет дело с сочетанием содержания априори; единство такого синтеза называется трансцендентальным, если по связи своей с первоначальным единством самосознания оно представляется нами необходимым априори. И так как последнее улавливает возможность всех познаний, то трансцендентальное единство синтеза воображения есть чистая форма всякого возможного познания, и, следовательно, посредством этой формы все предметы возможного опыта представляются нами априори.

Единство самосознания, имеющее отношение к синтезу и воображению, есть рассудок, и то же самое единство, только в приложении к трансцендентальному синтезу, есть чистый рассудок. Следовательно, в рассудке заключаются чистые познания априори, в которых выражается необходимое единство, присущее чистому синтезу изображения, обязательному для всех возможных явлений. Таковые познания суть категория, т. е. чистое понятие рассудка; следовательно, опытной способности познания присущ рассудок, которого влияние простирается на все предметы чувства, хотя посредством наглядного представления и синтеза воображения; от него состоят в зависимости явление, как data к возможному опыту. И так как это отношение явлений к возможному опыту также необходимо (без этого условия были бы невозможны познания, и мы ничего не знали бы о предметах), то очевидно, что чистый рассудок посредством категорий служит формальным и синтетическим условием всякого опыта, потому и явления имеют необходимое отношение к рассудку.

Теперь мы докажем необходимую связь рассудка с явлениями, которая образуется посредством категорий, обратным образом, а именно начнем с опыта. В опыте нам дается явление, и если оно соединяется с созданием, то называется восприятием (без отношения, по крайней мере, к возможному сознанию, явление никогда не могло бы стать предметом сознания и, следовательно, было бы для нас ничем, так как явление само по себе не имеет никакой объективной реальности и существует только в области познаний). Но так как всякое явление заключает в себе разнообразное содержание и разные восприятия в одиночку разодеваются в душе, то необходимо их объединение, которого не может дать само чувство. Следовательно, в нас должна существовать деятельная способность синтеза, объединяющая упомянутое содержание; она называется воображением, и его действие над восприятиями я называю наблюдением (apprehension). Воображение должно объединить содержание представления в одном образе; но для сего оно должно предварительно воспринять в свою деятельность ощущение, т. е. наблюдать их.

Ясно, что это наблюдение разнообразного содержания само по себе не создало бы еще образа и не произвело бы соединения впечатлений, если бы не было субъективного основания, по которому в душе после одного восприятия вызывается другое и таким образом образуется целый ряд их, т. е. если бы не было воспроизводительной способности воображения; впрочем, оно имеет опытный характер.

Но представления, случайно встречающиеся, воспроизводят одно другое без различий; отсюда еще далеко до определенной связи их; они – беспорядочное множество и не могут образовать познание. Должно существовать правило для воспроизведения их, по которому одно представление преимущественно возникает, с таким, а не другим представлением в нашем воображении. Такое субъективное и опытное основание воспроизведения по правилам называется союзом представлений.

Если бы и здесь единство союза не имело за себя никакого объективного основания и воображение наблюдало бы явления только под условием синтетического единства наблюдения, то опять связь явлений в человеческом познании имела бы совершенно случайный характер. Существование в нас способности соединять восприятие не может ручаться нам за то, что представления соединены сами по себе; и если бы они оказались несоединимы, то выходило бы, что существует множество восприятий, что есть целая область чувственности, которая сопровождается сознанием, но тем не менее остается необъединенною и не имеет связи с моим самосознанием. Только в том случае, когда я соединяю все восприятия в одном сознании (первоначальное самосознание), я могу утверждать о них, что они сознаются мной. Следовательно, должно существовать объективное, т. е. предваряющее все опытные законы, воображение, условие априори, на котором основывается возможность, даже необходимость закона, простирающегося на все явления и состоящего в том, что data чувств должны трактоваться нами как нечто соединимое само по себе и подчиненное общим законам союза представлений в воспоминании. Такое объективное основание союза представлений я называю сродством их. Последнее же в свою очередь основывается на основоположении единства самосознания, простирающегося на все принадлежащие мне познания. По такому основоположению, все явления должны восприниматься душой, согласно единству самосознания, чтоб было бы невозможно без синтетического единства в союзе представлений, имеющего необходимый объективный характер.

Следовательно, объективное единство в сознании (первоначальном самосознании) есть необходимое условие всякого возможного восприятия, и сродство явлений (близкое или отдаленное) есть необходимое следствие синтеза в воображении, основывающегося на законах априори.

Итак, воображение есть способность синтеза априори. Потому-то оно называется производительным воображением; последнее может быть названо трансцендентальным действием, так как, по отношению к явлениям, оно имеет в виду необходимое единство синтеза их. Странно, по-видимому, но тем не менее понятно из сказанного уже нами, что только посредством этого синтетического действия воображения возможны и сродство явлений, и союз представлений, и воспроизведение их по законам, a следовательно, и самый опыт, без него были бы невозможны понятия о предметах в опыте.

В самом деле одно и то же неизменное «Я» (в чистом самосознании) сопутствует всем нашим представлениям всегда, когда они соединяются, и всякое частное сознание точно так же относится к чистому к всеобъемлющему самосознанию, как всякое чувственное представление – к чистому внутреннему представлению, а именно времени. Такое самосознание должно поэтому присоединяться к чистому воображению, дабы его действия стали рассудочными. Синтез воображения, хотя и производится априори, тем не менее сам по себе имеет чувственный характер: он соединяет содержание в том виде, в котором оно является в наглядном представлении, например в фигуре треугольника. Соотношение содержания к единству самосознания и есть причина, почему образуются, собственно, так называемые рассудочные понятия, которые потом посредством воображения прилагаются к чувственным представлениям.

Таким образом, чистое воображение есть основная способность человеческой души, лежащая в основе всякого познания априори. Посредством ее мы соединяем содержание наглядных представлений с необходимым единством чистого самосознания. Обе эти области, чувственность и рассудок, необходимо соединяются вместе трансцендентальным действием воображения; ибо в противном случае существовали бы одни только явления, но не могло бы возникнуть в нас мысли о предмете опытного познания, a следовательно, не было бы и опыта. Фактический опыт, состоящий из наблюдения, союза представлений (воспроизведения), наконец, признания явлений, предполагает при этих последних, высших действиях (эмпирических сторонах опыта) понятия, которые улавливают формальное единство опыта, а с ним и предметное значение (истину) опытного познания. Такие основания, которыми мы руководимся в рассудочном признании содержания и которые определяют форму опыта вообще, называются категориями. На них основывается формальное единство в синтезе воображения, а через единство и вся опытная деятельность последней способности (в признании, воспроизведении представлений, союзе их, наблюдений) до самых первых зачатков ее; только посредством упомянутых элементов познания вообще сами явления могут быть сознаваемы, т. е. принадлежать нам.

Следовательно, мы сами привносим порядок и правильность в явления, совокупность которых мы называем природой; ничего этого не существовало бы, если бы мы сами или природа нашей души не влагали бы в нее порядка и правильности. Притом единство природы имеет характер необходимости, т. е. оно есть априори достоверное единство целого. Каким же образом мы были бы в состоянии априори образовать синтетическое единство, если бы в первоначальных источниках познания не было субъективных оснований его и если бы эти субъективные условия не имели объективного значения: как мы знаем, они суть основания, от которых зависит возможность познания вообще предмета в опыте.

Выше мы давали разные названия рассудку: мы называли его самодеятельностью познания (в противоположность страдательной восприимчивости чувственности), способностью мышления, способностью понятий или суждений; все эти названия, если рассмотреть их внимательно, сводятся к одному. Мы можем характеризовать рассудок как способность правил. Такой признак имеет все выгоды и точней обозначает сущность рассудка. Чувственность дает нам формы, рассудок – правила. Вся деятельность последнего состоит в рассмотрении явлений, дабы найти в них какое-нибудь общее правило. Объективные же правила (необходимо предполагаемые познанием предмета) называются законами. Поэтому законы, которые нам известны из опыта, суть частные виды высших законов, из которых самые высшие (подчиняющие себе все другие) исходят от рассудка априори; они не заимствуются из опыта, напротив, они-то и сообщают характер правильности явлениям и таким образом делают возможным опыт. Значит, недостаточно сказать, что рассудок есть способность, отвлекающая общие правила посредством сравнивания явлений; напротив, он есть законодатель природы, т. е. без него не могло бы существовать ее как синтетического единства содержания явлений по общим правилам; ибо явление происходят не вне нас, но в нашей чувственности. Предмет познания в нашем опыте со всем своим содержанием возможен только при единстве самосознания. Значит, единство самосознания есть трансцендентальное основание, на котором зиждется необходимый порядок всех явлений в опыте. Оно же дает правила, обнимающие содержание представлений (т. е. служащие к определению их). Способность создавать такие правила и есть рассудок, Таким образом, все явления как предметы возможного опыта заключаются в рассудке и по форме своей зависят от него точно так же, как они в качестве простых наглядных представлений заключаются в чувственности и в этом отношении зависят от нее по своей форме.

Как ни странной и неразумной кажется мысль, что рассудок есть источник законов природы и ее формального единства, тем не менее она совершенно верна и согласна с фактом, т. е. опытом. Конечно, частных законов нельзя выводить из чистого рассудка, как нельзя понять неизмеримого разнообразия явлений из одного чистого чувственного представления. Но все частные законы суть виды чистых законов рассудка, по форме которых возможны первые; они сообщают явлениям правильную форму, точно так же, как все явления, несмотря на различие опытных форм их, всегда должны согласоваться с условиями чистой формы чувственности.

Значит, в категориях чистый рассудок служит законом синтетического единства всех явлений и посредством их становится возможным опыт со стороны своей формы. В нашем трансцендентальном выводе категорий мы имели именно в виду отношение рассудка к чувственности, а чрез нее и ко всем предметам опыта, следовательно, мы хотели объяснить объективное значение чистых понятий его априори и таким образом установить точные сведения об их происхождении и значении.