VII. Об эстетическом представлении целесообразности природы

 

То, что в представлении объекта только субъективно, то есть создает его отношение к субъекту, а не к предмету, есть его и эстетическое свойство; но то, что служит или может быть употребляемо в нем для определения предмета (для познания), есть его логическая значимость. В познании предмета внешних чувств оба эти отношения появляются вместе. В чувственном представлении о вещи вне меня качество пространства, в котором мы ее созерцаем, есть только субъективное в моем представлении о ней (через что остается еще неопределенным, чем она могла бы быть как объект в себе), и в этом отношении предмет через это мыслится только как явление; но пространство, несмотря на его субъективные свойства, есть, тем не менее, составная часть познания вещей как явлений. Ощущение (здесь внешнее) точно так же выражает только нечто субъективное в наших представлениях о вещах вне нас, но собственно нечто материальное (реальное) в них (через что дается нечто как существующее), тогда как пространство есть только форма априори самой возможности их созерцания; и тем не менее оно употребляется для познания объектов вне нас.

Но то субъективное в представлении, что не может быть и составной частью познания, – это соединенное с ним удовольствие или неудовольствие, ибо через них я ничего не узнаю в предмете представления, хотя они и могут быть действием какого-либо познания. А целесообразность вещи, поскольку она представляется в восприятии, не есть свойство самого объекта (ибо такое не может быть воспринимаемо), хотя ее можно вывести из познания вещи. Целесообразность, следовательно, которая предшествует познанию объекта и которая даже как бы с ним непосредственно связана, хотя и не пользуется представлением о нем для познания, есть то субъективное, что не может быть элементом познания. Следовательно, иногда предмет можно называть целесообразным только потому, что его представление непосредственно связано с чувством удовольствия; само это представление есть эстетическое представление целесообразности. Спрашивается только, существует ли вообще такое представление целесообразности?

Если уже с простым восприятием (apprehensio) формы предмета созерцания, без отнесения его к понятию для определенного познания, соединяется удовольствие, то представление относится здесь не к объекту, а только к субъекту, и удовольствие не может выражать ничего другого, кроме соответствия представления с познавательными способностями, которые ведут свою игру в рефлектирующей способности суждения, и выражает, следовательно, только субъективную, формальную целесообразность объекта. Этого восприятия форм в воображении никогда не могло бы быть, если бы рефлектирующая способность суждения, даже непреднамеренно, не сравнивала их по крайней мере со своей способностью относить созерцание к понятиям. Если в этом сравнении воображение (как способность созерцаний априори) через данное представление не преднамеренно приводится в соответствие с рассудком как способностью понятий и через это возбуждается чувство удовольствия, то на этот предмет надо смотреть как на приспособленный к рефлектирующей способности суждения. Такое суждение есть эстетическое суждение о целесообразности объекта; оно не основывается ни на каком данном понятии о предмете и не создает ни одного из таких понятий. С представлением о предмете, форма которого (не нечто материальное в его представлении, как ощущение) в чистой рефлексии о ней (без расчетов на приобретаемое здесь понятие) рассматривается как основание удовольствия в представлении о таком объекте, это удовольствие мыслится как нечто необходимо соединенное; следовательно, оно имеет значение не только для субъекта, который воспринимает эту форму, но и для каждого, кто только высказывает о ней суждение вообще. Предмет тогда называется прекрасным, а способность высказывать суждение о таком удовольствии (следовательно, для всех) называется вкусом. Так как основа удовольствия полагается только в форме предмета для рефлексии вообще, значит, не в ощущении от предмета и вне отношения к тому понятию, которое имело бы какую-нибудь цель, то здесь дается только закономерность эмпирического применения способности суждения вообще (единство воображения с рассудком) в субъекте, которой соответствует представление об объекте в рефлексии, а условия этой рефлексии имеют всеобщее значение априори; а так как это соответствие предмета со способностью субъекта случайно, то оно производит представление о целесообразности только по отношению к познавательной способности субъекта.

Здесь то удовольствие, которое, как и всякое удовольствие или неудовольствие, когда они возбуждаются не через понятие свободы (то есть не через предшествующее определение высшей способности желания путем чистого разума), никогда не может быть усмотрено из понятий как нечто необходимо соединенное с представлением о предмете, а всегда должно быть познаваемо только через рефлектирующее восприятие как соединенное с ним; следовательно, как и все эмпирические суждения, такое суждение не приносит с собой объективной необходимости и не может иметь притязаний на значимость априори. Но суждение вкуса, как и всякое другое эмпирическое суждение, стремится иметь значение для каждого, и это всегда возможно, несмотря на его внутреннюю случайность. Нечто странное и своеобразное заключается только в том, что через суждение вкуса предполагается для каждого не эмпирическое понятие, но чувство удовольствия (следовательно, не понятие), как будто бы оно было предикатом, соединенным с познанием объекта, как нечто, что должно быть соединяемо с его представлением.

В единичном опытном суждении каждый – например, тот, кто воспринимает в горном хрустале движущиеся капли воды, – справедливо требует, чтобы и все другие находили то же, ибо это суждение составлено по общим условиям определяющей силы суждения вообще и по законам возможного опыта. Так же и тот, кто только в рефлексии о форме предмета, без отношения ее к понятию, испытывает удовольствие, хотя его суждение эмпирическое и единичное, справедливо заявляет претензию на согласие с ним всех, ибо основа этого удовольствия дается в общем, хотя и субъективном условии рефлектирующего суждения, а именно в целесообразном соответствии предмета (будет ли это продукт природы или искусства) с отношением друг к другу тех познавательных способностей, которые нужны для всякого эмпирического познания (воображения и рассудка). Следовательно, хотя удовольствие в суждении вкуса и зависит от эмпирического представления и априори не может быть соединяемо ни с каким понятием (априори нельзя определить, какой предмет будет соответствовать вкусу; это надо испытать на опыте), но оно все-таки основа определения этого суждения только ввиду того, что оно основывается исключительно на рефлексии и на общих, хотя только субъективных условиях соответствия ее с познанием объекта вообще, для которого форма этого объекта целесообразна.

В этом заключается причина того, почему суждения вкуса по их возможности, так как они предполагают принцип априори, подлежат критике, хотя этот принцип не есть познавательный принцип для рассудка и не практический принцип для воли, следовательно, не есть определяющий принцип априори.

Восприимчивость к удовольствию из рефлексии о формах вещей (как природы, так и искусства) отмечает не только целесообразность объектов в их отношении к рефлектирующей способности суждения соответственно понятиям природы в субъекте, но и целесообразность субъекта по отношению к предметам по их форме и даже по их бесформенности в силу понятия свободы; ввиду этого эстетическое суждение как суждение вкуса имеет отношение не только к прекрасному, но и к высокому, как возникающему из духовного чувства; а соответственно, эта критика эстетической способности суждения должна делиться на две главные части.