Чтение и книга в процессе цивилизации.

Книги и знания обеспечивают блага цивилизации и представляют собой самостоятельные культурные ценности. Однако слова "цивилизация" и "культура" используются для обозначения не только материальны[ или духовных ценностей, но и душевных качеств людей. Мы говорим “цивилизованный” или “культурный” человек, имея в виду его манеры поведения, в частности, или стиль жизни вообще. Мы характеризуем этими оценочными терминами не только уровень знаний, но и самодисциплину, сдержанность, воспитанность, способность управлять собою. И это самое трудное - добиться, чтобы человек не только знал нормы морали и принципы этики, но и был способен вести себя в соответствии с ними. Вот уже более двух тысяч лет, когда началось эпоха высоких культур, человечество практикует для достижения этой внутренней цивилизованности, книгу и чтение. Конечно, иногда звучат лозунги "Хлеба и зрелищ", как когда-то в Риме, как у нас сегодня. Но в целом это воспринимается как бестиализация, как досадное отступление от гуманизируюших практик чтения книг и лекций.

Как и чем книги воздействуют на человека, почему он начинает вести себя иначе в результате восприятия слов? Стандартный ответ на этот вопрос дают эпистемология и философия языка. Слова отсылают к истине, фиксируют знания, несут важную информацию, в соответствии с которой выстраиваются "планы и структуры" поведения. Однако данное объяснение годится для так называемого инструментального поведения, но, мне кажется, совершенно не пригодно для понимания актов самоотречения, сдержанности, уважения, не говоря о любви, жертвенности, святости. Между тем это и есть высшие формы культурной воспитанности, или, как говорили раньше, интеллигентности Цивилизованный человек добивается своих целей одобряемыми обществом средствами и это уже большой шаг вперед по сравнению с грубым насилием и хамством. Однако человек, который озабочен только собственным комфортом, не является полноценным моральным существом, даже если он действует, так сказать, по науке и по этикету. Наоборот высшее моральное существо способно отказаться от своих непосредственных благ во имя другого, люди могут и должны ограничивать свой произвол и уважать права и свободы других. Важное значение литературы состоит в том, что она является носителем медиума морали: читатель приучается оценивать поступки и события через призму различия плохого и хорошего. Например, список грехов в христианстве (7 основных и 268 дополнительных) становится не просто масштабом оценки, но и основой сдержанного поведения.

Другим медиумом взаимопонимания и единства общества является истина. Разные люди могут достигать согласия, если придерживаются одинакового понимания, что такое истинное и ложное, правильное и неправильное. Ясно, что в этом случае уже не мораль, а наука становится регулятором поведения. Но научный опыт ограничен. Наоборот, художественная литература обобщает важный опыт жизни, который не почерпнешь из учебников. Поэтому, вместо того, чтобы спорить о том, кто главнее – «физики» или «лирики», следует искать пути их согласования и сотрудничества. Литература тоже раскрывает важные истины и тем самым вооружает людей знанием о том, как правильно жить. Кроме того, она приобщает к прекрасному, возвышенному, нормализует страсти и желания людей и должна изучаться, антропологией и этикой, а не только эстетикой, литературоведением и филологией.

Главный вопрос – это вопрос о своеобразии знаков литературы, знаков искусства, которые отличаются от знаков науки тем, что они не только что-то представляют, но и сами воздействуют на читателя или зрителя. Речь и письмо это, как открыл Августин в своей "Исповеди", не просто информируют, но одновременно гуманизируют, социализируют, словом, вырывают из животной жизни и приобщают к культуре.

Гуманитарное образование включает не только чтение и письмо текстов, но их комментирование и интерпретацию. Сегодня мы наблюдаем упадок этих способностей и причина тому – новые технологии. Говорят, они вообще не учат мыслить, ибо приспособлены для приема, хранения и передачи информации. Прочитал, откомментировал «смайликом» и передал дальше. Нет времени на осмысление и понимание. Отсюда приходится писать кратко, информативно и утвердительно.

Публика.

Формирование публики, как художественного и политического явление происходит в раннебуржуазном обществе. Появление третьего сословия и парламента, открытие первых театров, выставок, тиражирование газет и журналов - все эти кажущиеся разнородными процессы сопровождались формированием публики, которая состояла из различных сословий, но объединялась общим вкусов и здравым смыслом, т.е. тем, что можно назвать разумом - самостоятельным разумением, резонированием. Пространство публичности оформляется на основе нового различия, которое не считалось принципиальным в средние века. Другой стороной публичного является приватное. Именно расширение сферы дома, как места жизни индивида, выступает стимулом поиска новых форм связи автономных индивидов уже не связанных принудительными узами господства и церкви. Появление публики является очень важной находкой цивилизационного процесса. Оно является ответом на вопросы: что объединит автономных индивидов, которые уже не связаны опытом страдания, что люди смогут противопоставить рынку, где они выступают как конкурирующие производители товаров? В то время как в Париже после революции помыслы революционеров оказались направленными на создание новых способов управления коллективным телом толпы, в Англии беспрепятственно развивался ничем не ограничиваемый индивидуализм, который собственно и уравновешивался расширением сферы публичности. Не случайно парламент и театр, наряду с другими составившими опору современного цивилизованного общества институтами, возникли именно в Англии. Может быть, именно поэтому социальные потрясения и революции протекали там в иной форме, чем на континенте.

Конечно, генезис публики приводит к античной агоре и к средневековой вечевой площади, где народ собирался для принятия важных решений. В какой-то мере прообразом публики постепенно становился и королевский двор. Придворные иерархизированные и разделенные "поместно" постепенно оказались связанными некими общими правилами и стандартами поведения, а также культурой и образованием. Однако по настоящему о публике можно говорить, начиная с 18 столетия, когда дифференцируются частная и публичная сферы. Дворяне перестают быть служилыми людьми и обретают право частной жизни, господствующее сословие также перестает быть инструментом королевской власти и превращается в бюрократический аппарат открытой власти, работниками государственных учреждений. После Реформации религия также становится частным делом. Таким образом, армия, государство, церковь, полиция функционируют в качестве относительно автономных институтов открытого типа.

Начало зарождения капитализма было трудным и мучительным. В эпоху Возрождения даже в Италии общество было весьма консервативным. Так гуманизм сливался с придворным обществом, ремесленники были связаны духовными уставами, рынок и торговля осуществлялись в обществе с натуральным хозяйством. В этих условиях торговля и связанная с нею коммуникация сыграли революционную роль формирования наряду с "вертикальными" новых "горизонтальных" связей.

В 14 столетии налаживается обмен корреспонденцией между купцами, работает регулярная почта, собирается и распространяется информация, возникают разного рода канцелярии и конторы. Однако распространяемая информация не была открытой и передавалась из рук в руки. О "почте" и "прессе" можно говорить лишь в смысле индивидуального общения, переписки, в современном смысле как средства распространения открытой информации они функционируют лишь с 17 века. Стимулом создания системы открытой информации была колонизация и создание крупных торгово-промышленных кампаний. Будучи рискованными предприятиями они берутся под защиту власти. Кроме того, в это время различаются сырье и производство, а внешняя торговля перестает быть единственным источником богатства. В этих условиях приватизации усиливаются такие инструменты власти как полиция и пресса. Государство протежирует газетам, так как использует их как инструмент управления. Так зарождается новая форма власти. Право и суд, как формы запретительной власти, уступают место прессе, как форме управления жизнью. Образованное сословие и бюргеры меняют свой облик. Теперь это не слуги короля, не ремесленники, а юристы, банкиры, заводчики, служащие. Они то и образуют "читающую публику", в расчете на которую вынуждены писать даже профессоры.

Мерилом в общении образованной публики становится разум, на который она ссылается в полемике с представителями сословного общества. "Буржуа" как приватный человек, строго говоря, не господствует, ибо не стремится к этому. Даже его протест направлен против злоупотреблений, а не против самой власти. Приватность буржуазии связана с разрушением системы домашнего натурального хозяйства и вытеснением его в общественную сферу. Происходит поляризация государства и общества. Однако прежде чем на деле случилось становление открытой государственной власти, оно моделировалось в литературе. Речь идет не только о художественной литературе, но и о формировании таких чисто буржуазных наук, как экономика и психология. Интерес к психологии на уровне повседневной жизни выражается в усилении популярности театров, музеев, библиотек. При этом все они представляют собой способ производства, хранения и распространения товаров особого рода, являющихся продуктами интеллектуального труда.

Конечно, буржуазный авангард первоначально формируется на основе тесного контакта с высоким обществом, в рамках аристократических салонов, в которых неожиданную популярность находят новинки научной и художественной литературы.

Публика создается театрами, выставками, читальными залами и объединяется на основе обсуждения прежде всего литературных произведений. Лидером публики является однако не писатель, а литературный критик, представляющий ее вкусы и здравый смысл. Литература теперь не репрезентирует вечное или божественное, а моделирует жизнь, манифестирует "общечеловеческие" разум и ценности. Кроме перечисленных местами присутствия публики становятся салоны, открытые богатыми буржуа по образцу придворного общества. Дворы также утрачивают былое великолепие и постепенно превращаются резиденции глав государств. В салонах присутствуют представители высших сословий, богатые промышленники, чиновники и литераторы и ведут элегантные дискуссии на самые разные темы. Таким образом, достоянием наиболее обеспеченных представителей третьего сословия становится светский образ жизни, со всем набором правил обходительного, учтивого поведения. Он однако сочетается с деловой активностью и богатые предприниматели используют светские контакты для осуществления выгодных сделок. Так достижение цивилизационного процесса - способность сдерживать и контролировать свое поведение, рассчитывать последствия поступков на много шагов вперед передается буржуазному сословию. Не только двойная бухгалтерия и деловая этика, но и этикет, регулирующий правила поведения за столом и отношения в обществе были регуляторами, сдерживающими противовесами свободного рынка. Рынок порождал агрессию и в принципе конкуренция приводила к жесточайшей борьбе, однако от расслоения общества на мафиозные кланы европейские государства удерживали в том числе и культурно-цивилизационные традиции, которые передавались от феодального общества к буржуазному.

Следует отметить, что светский лоск передавался не только благодаря разговорам о новинках литературы, которая в свою очередь пыталась смоделировать психику человека нового типа, сочетающую светскую сдержанность и благородство манер с деловой активностью. Важное значение имели мода и интерьер. Прежде всего, салон был частью приватного жилища и соединял домашнюю интимность с общественной сферой демонстративности богатства и власти. С одной стороны, собрание претендовало на дружественность и уважение к хозяевам дома. С другой стороны, в отличие от семейных праздников, приглашение не предполагало подношений и торжественных льстивых речей в адрес хозяев. Напротив, центром внимания часто оказывался какой-либо знаменитый редкий или заезжий гость. Особо следует описать интерьер салонов и прежде всего появление легких кресел, приспособленных для разнообразных поз. Благодаря легкости они перемещались и таким образом можно было создавать различные уголки для общения небольшого круга лиц. Это наряду с отсутствием церемониала представления, подношения подарков и хвалебных речей, заполнявшего все время празднества, способствовало проявлению индивидуальности. То же самое следует сказать и об одежде. Освобожденная от сословных ограничений, переставшая быть мундиром, она становится творением моды, в рамках которой находит свое выражение индивидуальность.

Другим очагом возникновения публики стали кофейни. Благодаря левантийским купцам кофе и шоколад стали продуктами потребления европейцев. В 18 веке в Лондоне функционировало более трех тысяч кофеен. Надо отметить, что прочие злачные места радикально изменились. Улицы перестали быть местом сброса нечистот и источником опасности. Они расширялись, выпрямлялись и становились постепенно артериями для транспортировки товаров, а также местами торговли и прогулок по магазинам. Наряду с лавками появляются кафе, хозяева которых постепенно выносят столики на улицу. Конечно, в кофейнях собирались более образованные представители интеллектуальных профессий, в то время как в пабах – в основном рабочий люд. Однако те и другие становятся местами производства новой публики. Люди, собирающиеся за чашкой кофе или кружкой пива, обсуждали в основном общественные проблемы, их беседы стали формой легитимации разнообразных новшеств не только в литературного, но и политического характера. Эти дискуссии ведутся на национальном языке и формируют искусство рассуждения у широких масс. В отличие от академических собраний, они опираются не столько на тонкую диалектику, сколько на крепкий и прямолинейный человеческий рассудок. Разум в пивных и кофейнях крепнет в ходе дискуссий о тайных действиях власти и таким образом изначально связан с выведением на свет всего скрытого, с разоблачением лжи.

Хотя места формирования публики различаются, тем не менее, можно выделить и нечто общее: 1. Равенство в общении и взаимное признание друг друга на основе коммуникации и аргументации. Равенство статуса субъектов исключает иерархию и церемониал в общении. 2. Наличие общественных дискуссий предполагает существование общей для всех предметной области, относительно которой существует устойчивое, бесспорное общественное мнение. Важно, что сфера достоверного устанавливается самой публикой, которая исключает чью либо монополию. Если при дворах, канцеляриях и иных присутствиях строго регламентировались правила поведения и четко определялось что можно и что нельзя, то в местах общения публики эти границы пересматривались, исходя из здравого смысла. 3. Обсуждение новинок литературы и искусства публикой по сути дела знаменует важное изменение роли творца. Он втягивается в рыночные отношения и становится производителем культурных ценностей, которые имеют стоимость. Именно она определяется публикой, которая по сути дела и оплачивает труд художника. Появляются пишущие индивиды, добившиеся широкого признания, конвертировавшие свой труд в капитал, живущие на гонорары от издания своих сочинений. 4. Под влиянием художественного рынка меняется культура ведения дискуссий. Проблемы и аргументы приобретают общепризнанный и общедоступный характер. Публика отличается от клики, мафиозной группы, цехового собрания, политической или научной организации тем, что конституируется через общественное мнение, которое она вырабатывает. Каждый отдельный участник общественных переговоров является частью большой публики. Выступая как партнер переговоров, критик, воспитатель, читатель и т.п., он репрезентирует ее в целом. На самом деле "большая публика" составляет сравнительно небольшую часть населения и состоит из грамотной, образованной части народа, которая включена в рынок культуры в качестве производителей или потребителей произведений искусства. Однако она имеет несравненно большее влияние, чем политические партии на процесс формирования нации, как новой форы единства в буржуазных республиках.

В 17 столетии аристократы, хотя и были грамотными, читающими людьми, не составляли публику. Они оставались любителями или меценатами, поддерживающими придворных художников. В 18 в. появляется новый тип меценатов. Это издатели.

Следует отметить особую роль театров в становлении феномена публики. Партеры театра заполнены буржуазией, ложи - аристократий, а на галерке ютится беднота. Уже в ранних театрах единство разных сословий достигалось на основе общепринятых образцов поведения, которые манифестировали пьесы. Постепенно публика образует культурное единство, что во многом связано с развитием светского искусства. Искусство служит средством репрезентации здравого смысла общественности, оно все сильнее рационализируется, что проявляется в замене церковно-назидательных сюжетов жизненными драмами.

Однако все шло не так гладко. Сигналом напряженности являются дискуссии о публике и толпе. С одной стороны, они свидетельствуют о сравнительно небольшом слое людей, объединившихся как публика, как собрание ценителей произведений искусства. С другой стороны, она свидетельство попыток прибрать искусство из под опеки аристократов и специалистов под опеку государства. Искусство избавилось от церковной цензуры, однако попало под власть государственных чиновников. Формируются объединения ученых и писателей, художников и музыкантов принципиально нового типа. Теперь в 18 веке это уже не объединения любителей, а государственные академии. Точно также появляются государственные библиотеки, музеи, картинные галереи, филармонии и т.п., которые конституируют суждения любителей. Система изящной литературной словесности начинает выполнять роль защиты интересов государства. Вместе с тем появляется бесчисленное количество памфлетов и сатирических произведений, направленных как против власти, так и против ее представителей в сфере культуры и образования. Эти сочинения втягиваются в сферу общения в литературных салонах и там подвергаются определенной литературной обработке. Таким образом, они нейтрализуются и становятся способом управления общественным мнением. Так энциклопедия Дидро в академической форме представляет множество разного рода жизненно важных сведений, которые прежде не входили в корпус культурно значимых фактов. Более того, свои сочинения просветители часто пишут в форме салонных бесед.

Роль читателя.

Что такое письмо, как не послание другу. Кто такой автор, как не переживающий человек, и кто такой читатель, как не приемник личных сообщений. Отличие автобиографической книги от научной состоит в том, что в ней используются знаки жизни, которые не просто нечто значат, что-то представляют, оставаясь при этом предметами совершенно несхожими с тем, кого или что они представляют. По мнению В. Дильтея, "Жизнь в своем своеобразии постигается с помощью категорий, которые чужды познанию природы."[90] Любое проявление жизни обладает значением, поскольку оно, подобно знаку, выражает нечто, указывает на нечто такое, что принадлежит жизни.

Знаки жизни сами являются частицами бытия, они способны, хотя, возможно, и в меньшей степени, чем сама жизнь, воздействовать на читателя, вызвать в нем эффект сопереживания. Собственно, понятие знака не совсем тут годится, разве что вспомнить старинное понимание знака как вестника. Такое представление об авторе сегодня изживает себя. Живой индивид уступает место автору как продукту самого дискурса. Действительно, пишущий человек – это не только творец, но и творение текста, который он пишет, а главное – тех текстов, которые он читал, которые научили его писать, определили манеру его письма, задали его принадлежность к той или иной системе ценностей. Когда говорят о "смерти автора", имеют в виду отказ от атрибуции его как живого пишущего индивида. Речь идет о преодолении герменевтико-романтической модели автора, к которой мы настолько привыкли, что она кажется совершенно естественной

Для историка автор – это имя конкретного человека, о котором надо знать, когда он жил, к какому роду-племени принадлежал, в каких событиях участвовал, какую позицию занимал, в каких отношениях был с другими известными людьми своего времени, что он еще сделал, написал или совершил. Также хотелось бы знать уровень его знаний, мировоззрение, цели и намерения. Словом, автор – это конкретный человек, индивид, деятель или писатель, субъект-творец, жизнь и воззрения которого раскрывают особенности его поступков или сочинений.

Отличие автора-посланника от автора-гения состоит в том, что вестник это тот, кто загружен посланием, безупречно и четко передает его получателям. Он не является соавтором, ибо передает послание без каких-либо существенных добавлений. Посол не может добавить или исказить послание. Поэтому ему не нужен талант гения. Посол предъявляет мандат отправителя, который реально существует, и в принципе сам может свидетельствовать о своем намерении. Апостол, как и автор, не ограничивается ролью скромного посыльного. Он был призван наверх и ознакомлен с высшими ценностями. Однако не может этого доказать, ибо не имеет мандата. Ведь диплом об окончании Литературного института не является достаточным основанием. Послание из высшего мира парадоксально и этим определяется парадоксальность статуса как апостола, так и автора. Ему приходится обосновывать самого себя и в этом есть что-то от самозванства. В этих условиях оказывается, что принципиальное и в тоже время весьма рискованное решение принимает получатель. Именно от него зависит судьба послания.

Значимость фигуры читателя определяется и экономикой. Рынок на передний план выдвигает спрос. Он определяет предложение. Стало быть, сегодня центральной фигурой становится читатель. Но какова его действительная роль? В этом вопросе пока нет единства. Классическая культура высоко оценивала писателя, отводя читателю пассивную роль. Наоборот, "современная литература,- писал Р. Барт, - переживает жесточайший разлад между изготовителем и пользователем текста, между его владельцем и клиентом, между писателем и читателем - разлад, поддерживаемый самой литературой как социальным установлением."[91]

Церковь и литература как институты стремились ограничить произвол как автора, так и читателя. Внутренними механизмами контроля стали процедуры интерпретации и комментирования, задача которых заключалась в выявлении «смысла» произведения. Собственно, на их «деконструкцию» и направлена современная критика, разрушающая традиционные институты авторства и публики.

В герменевтике чтение есть нечто большее, чем технология, открывающая заранее данный смысл. Диалогический характер языка преодолевает субъективность автора и читателя. Чтение – это разговор, а не чистая фиксация смысла. Оно очень в незначительной степени представляет собой простое классифицирование и предъявление оценок. Напротив, в процессе чтения собственные суждения вступают в игру с мнениями другого. Чтение как форма диалогического опыта, не ограничивается сферой аргументов и контраргументов, в которой могли бы завершиться обмен и примирение смыслов любого спора. С точки зрения герменевтического опыта, интерпретация всегда ограничена диалогически и обусловлена традицией: "Герменевтика имеет дело с преданием, она есть то, что должно прийти к опыту. Традиция однако не просто событие, которое познают через опыт и учатся овладевать, она есть язык, то есть она говорит о себе как "Ты", к которому нельзя относиться как к предмету."[92] Традиция или предание для Гадамера является, прежде всего, коммуникативным партнером, с которым всегда вступают в диалог, когда пытаются интерпретировать что-либо. Онтологический аспект герменевтики выражается в том, что язык определяется как опыт мира. Понимание означает в первую очередь не идентификацию, а способность, поставить себя на место Другого и рассмотреть отсюда себя самого.

Согласно Р. Барту, интерпретировать значит понять текст как воплощенную множественность. Отсюда сложное соотношение текста и контекста. Чтобы избежать измерения текстом неким идеальным масштабом, представляющим систему классического письма, Барт вводит коннотацию как прием, соотносящий текст с контекстом, а не с неким каноном литературы. В отличие от ассоциации, отсылающей к системе понятий или идей субъекта, коннотация имманентна самому тексту. Если текст – это некая множественность, то нельзя утверждать, что он написан до того, как его начали читать. В классической литературе субъект чтения - это совокупность кодов и стереотипов, которые пытаются упорядочить, организовать текст и навязать ему однозначный смысл. Постмодернистское литературоведение определяет читателя как «текст-множественность».

Чтение – это творчество, языковая работа. Читать – значит выявлять и именовать смыслы, которые перекликаются и группируются. Но суть чтения не в том, чтобы утверждать некую истину, единый смысл. Отсюда необходимо медленное чтение, оперирующее небольшими фрагментами. Это не конструкция, а декомпозиция. Отсюда чтение – это не восстановление целостности, понятности текста, а наоборот восстановление его множественности, которое достигается в процессе перечитывания. Современные люди, высказывающие к этому пренебрежение, усваивают лишь один смысл, одну историю, а не их множественность.