Дилемма духовного и телесного в когнитивныхнауках .

Сегодня очевидна девальвация учений о духе и душе. Психология, социология, позитивистская философия – все они отвергают возможность анализа сознания как относительно самостоятельного процесса, протекающего "внутри" человека. Причина отказа от изучения того, что происходит внутри нас, вызвана недоступностью душевных актов для объективного наблюдателя. Наука предлагает отказаться от мифа о душе и исследовать телесное поведение. Однако существует и другой подход, развиваемый феноменологией и герменевтикой, согласно которому единственным предметом исследования может быть только мир сознания. На самом деле контроверза понимания и объяснения не верна, ибо метод (объяснение) сопоставляется с чем то, что не является методом (понимание).

Мышление мы мыслим как операции с понятиями. И поскольку оно протекает посредством языка, то подавляет остальные его функции, которые рассматриваются как побочные. Кажущееся естественным сведение языка к мышлению или мышления к языку на самом деле обедняет оба понятия и ведет к неразрешимым дилеммам. Мышление как нечто происходящее в голове, внутри тела, в тайной глубине, называемой духом, воплощается в слове. Но само слово – аналог тела, внутри которого живет дух – понятие, задающее значение. Сегодня традиционное деление человека на тело и душу подвергается сормнению и деконструкции. Однако нельзя вовсе отрицать такого различия. Оно по-прежнему значимо. Вместе с тем, необходимо установить границы такого различия, а, главное, учитывать последствия, когда это различие проводится ортодоксально-догматически.

Для этого необходимо реконструировать типичные философские проблемы различения и соотнесения души и тела, а также описать и проанализировать аргументы как «за». Так и «против» такого различия.

Во-первых, онтологическая проблема соотношения души и тела. Согласно Декарту, есть две субстанции: материальные тела и сознание, которые не имеют общих свойств и поэтому не могут взаимодействовать между собою. Хоть это и противоречит опыту, свидетельствующему о координации тела и мысли, однако совершенно логично.

Декарт не смог принять последовательно механистическую, в стиле новой физики, доктрину сознания. Сознание описывается как нематериальное, принципиально отличающееся от тел. Но если они не имеют ни одного общего свойства, как сознание может оказывать воздействие на тело. Декарт вынужден был постулировать их «параллельность», а Лейбниц предложил фундаментальную теорию предустановленной гармонии. От того, что душа и тело мыслятся на основе понятия субстанции, возникают проблемы бытия и мышления, материального и идеального, телесного и духовного, и как следствие, - "великая противоположность" материализма и идеализма. Если сознание – это субстанция, а она является причиной всего остального, в том числе и самой себя, то внешний мир и сам носитель сознания оказываются его эпифеноменами. И наоборот, если субстанцией является материя, то сознание – это не более чем ее форма.

Во-вторых, гносеологическая проблема. Сознание, носителем которого считается душа, является картиной воспринимаемой реальности. Понимание сознания как зеркала природы тоже кажется вполне естественным. Однако эта метафора оказывается слишком упрощенной. Уже Бэкон показал, насколько кривым является это зеркало. Образная теория заставляет разыскивать предметы, картиной которых является сознание. Идущая еще от Платона образная концепция души как вместилища образов, как зеркала мира идей или вещей подверглась сомнению. То, что мы воображаем и даже мыслим нельзя понимать как картину особых предметов. Не всякий акт сознания является картинкой, у которой должен быть оригинал.

В-третьих, методологическая проблема. Картезианское разделение души и тела предполагает, что сознание нельзя постигнуть методами эмпирических наук, т.е. изучая его как наблюдаемый объект. Сознание дано лишь тому, кто сознает. Отсюда метод интроспекции. Но сознание может быть ошибочным, его необходимо постоянно контролировать. Осознание сознания требует специального усилия рефлексии. Мышление понимается как метасознание, как метод, способствующий исправлению ошибок сознания, ведущий к его рационализации.

В-четвертых, лингвистическая проблема.

А) Душа и тело описываются разными языками, которые непереводимы. Тезис о невозможности радикального перевода вполне логичен, и вместе с тем, мы как то понимаем и переводим самые экзотические языки.

Б) Поскольку разговоры о сознании, о теле и душе ведутся в ключе картезианской парадигмы, постольку они мыслятся ошибочно, причем речь идет о категориальной ошибке. Сознание представляется как "дух или призрак в машине". Из этого мифа и проистекают основные затруднения теории познания.

В) Душа – это иная категория, нежели слова, означающие конкретные ментальные способности. Поэтому не надо искать какую-либо сущность, соответствующую слову «душа».

Г) Постороннему наблюдателю не ясна связь между ментальными состояниями и поступками. Мы не можем в рамках картезианства отличить ни человека от машины, ни разумного поведения от неразумного.

Термины «тело» и «душа» относятся к разным логическим типам. Словом "существование" именуются два разных несопоставимых вида существования. Философы языка предложили отказаться от субстанциализма и анализировать дискурсы. Проблема не в душе и теле, которые, якобы, не могут примириться в человеке, а в дискурсах материализм и идеализма. Это разные способы описания. Один годится для объяснения одних фактов, другой лучше подходит для описания других ситуаций. Надо выбирать подходящую языковую игру, не смущаясь принципиальными предпочтениями.

Когда поведение людей характеризуется с помощью ментальных предикатов, речь идет об описании не каких-либо призрачных потоков сознания, а о публичных способах и манерах поведения людей. Человек, не умеющий играть в шахматы, может наблюдать за игрой, но не увидит того, на что обратит внимание специалист. Верно ли, что он понимает процессы в сознании шахматистов, подобно тому, как мы понимаем следствия из причины? Никто не может посещать сознание другого, что бы рассмотреть процессы, происходящие в нем в качестве причин. Аналогия с причинностью здесь недопустима. Никто не знает устройства сознания, а взаимодействия между операциями сознания и движениями руки непостижимы. Но отсюда следует, что понимание другого невозможно. Мы можем читать Евклида и Ньютона, но не можем реконструировать их сознание. На самом деле мы понимаем действия других людей и даже можем их предусмотреть. Но это не связано с психологической диагностикой сознания. Точно также недостаточно аналогии с собой: мы не можем знать собственную корреляцию внешнего поведения и внутренней жизни.

Поскольку поступок является внешним мускульным усилием, постольку он является не ментальным, а физическим. Если мы его характеризуем как "рациональный" или "моральный", то тем самым допускаем, что он предварялся неким невидимым, производимым умом действием. Есть серьезные основания разделять духовное и телесное. Другое дело, что это различение в каких-то случаях начинает давать сбои. Например, намерение может быть хорошим, а поступок, как его исполнение, плохим. Моральность, рациональность, искусность, воплощенные в действии, невозможно зафиксировать не потому, что отсутствуют подходящие средства измерения, а потому что они не являются событиями, т.е. в принципе не подлежат фиксации физическими инструментами.

Практическое проявление интеллекта неверно понимать как двойное действие - предварительное рассмотрение предписаний и последующего их выполнения. Поступать разумно – значит делать не два, а одно действие. Считается, что перед тем как действовать, мы долго думаем и перебираем разные варианты действий, вспоминая правила. Но чаще всего мы не думаем о них, ибо для этого нет времени, а поступаем автоматически. Более того, мы даже не всегда можем объяснить, как добились хороших результатов. Можно правильно говорить, не зная правил логики и грамматики, ибо знать правила, не значит хорошо играть. Привычки формируются дрессурой, а умственные способности научением, включающим критику и рефлексию.

Понимание слов и поступков другого человека не имеет ничего общего с угадыванием тайных процессов сознания, даже если бы они существовали. Понимание связано с компетентностью. Правила и критерии, которые применяет исполнитель, те же, что заставляют зрителя ему аплодировать. Наделенный разумом субъект действует критично, и наблюдатель критично оценивает его действия. Для этого не требуется перемещаться во внутренний мир автора. Способность оценивать действия однотипно способности его исполнить. Чаще всего мы ограничиваемся умением выполнять действия и не способны к рефлексии по их поводу. Поэтому кажется разумным предложение представителей аналитической философии отказаться от поиска тайников сознания и отождествить его с тем, что люди делают.

Телесные действия не аналогичны движению. Действие есть регулируемое нормами поведение. Оно осуществляется на основе некоторых общепринятых кодов и поэтому может быть прочитано и интерпретировано. Действие отличается от физического движения символической нагруженностью, оно понимается в терминах «намерение», «цель», «мотив», «интерес» и т.п. Мотивация интересна тем, что соединяет силовой и смысловой аспекты действия. Человек может повлиять на физическое состояние системы с помощью знания. Инициатива, или как говорил Гегель «хитрость разума» состоит в том, что он сталкивает между собою различные силы и добивается нужного результата.

Таким образом, необходимо обратить внимание не на полярные противоположности «душа - тело», а на, так сказать, «промежуточные» понятия, выражающие такие способности человека, благодаря которым он дистанцируется от физического контакта с природными объектами. Речь идет не только о технике и инструментах, благодаря которым происходит «выключение тела», но и о таких наполовину телесных наполовину душевных практиках, как сдержанность, самодисциплина, терпение, мужественность и т.п.

Пытаясь преодолеть трудности понимания взаимодействия души и тела, представители аналитической философии предприняли атаку на допущение о существовании ментальных процессов, которые предшествуют поступкам. Эта критика была стимулирована не только старыми философскими спорами, но и новыми проблемами, возникшими в ходе реализации программы построения искусственного интеллекта. Дарвинизм стремился показать, что организм человека является наиболее совершенной машиной, которая наделена разумом, который ныне воспринимается наподобие компьютерной программы. Компьютерная метафора есть ни что иное, как модернизация старой модели «духа в машине». Связь сознания и тела мыслилась наподобие того, как связаны "железо" и программа в компьютере. Критика этой программы тоже аргументирует старыми затруднениями картезианской философии, постулировавшей принципиальное различие материальных и духовных процессов.

Я произвожу вычисления, слышу шум ветра, перебираю в памяти события жизни и т.п. Почему выражение "напрячь мозги" является столь выразительным и подходящим? Потому, что это метафора. Если во мне звучит музыка, никто не верит, что во мне сидит маленький оркестрик. Но ведь когда я слушаю настоящий концерт, то и в этом случае трудно сказать, где звучит музыка: внутри или снаружи. Конечно, идиома "в моей голове" часто употребляется расширительно и это приводит к парадоксам, но это не означает, что от нее надо отказаться. Возникает вопрос, как мы сегодня можем употреблять выражение «душа» и «тело»?

Прежде всего, необходима коррекция сложившегося представления о теле как о бездушном автомате или машине, созданной Богом или природой. Дарвинизм стремился показать, что организм человека является наиболее совершенной машиной, управляемой разумом, который ныне воспринимается наподобие компьютерной программы. Компьютерная метафора есть ни что иное, как модернизация старой модели «духа в машине».

Компьютерная метафора полезна и безобидна, когда она не принимается буквально. Это можно показать на примере понимания переработки информации. Этот процесс сегодня описывается по аналогии с машиной, в которую закладывается исходная информация. Она перерабатывается на основе фиксированных правил и выдается в виде конечного продукта. Но на самом деле, например, калькулятор не занимается переработкой информации, а, так сказать, пародирует акты человеческого сознания, хотя повторяет те же шаги, что и человек. Подсчитывая стоимость покупок в магазине, человек знает, что цифры означают деньги и знает их цену. Калькулятор же не знает ничего. Он потому и считает быстрее, что не затрачивает никаких ментальных усилий, т.е. не мыслит. Совершенно недопустимо смешивать реальную мыслительную обработку информации человеком с теми фиктивными действиями, которые совершает компьютер.

Более того, столь же недопустимо отождествлять нейрофизиологические процессы, происходящие в мозге, и психологический процесс, называемый мышлением. Конечно, можно предположить, что «переработка информации» и есть то общее, что объединяет работу мозга и вычислительную программу компьютера, но вряд ли верно утверждение, что исчисление объясняет все, в том числе и ментальные процессы. Компьютерная программа - это набор чисто формальных процедур, не содержащих в себе значения и интерпретации, которая налагается извне. Одни и те же формальные процессы могут быть интерпретированы как ураган ветра, экономический бум, трепетный танец или вообще затейливый, но непонятный узор. Но они не имеют по отношению к ним никакой объяснительной силы.

Главная трудность когнитивной психологии состоит в сохранении прежнего дуализма тела и духа, так как он трактуется как нечто нематериальное, формальное, не являющееся частью физического и биологического мира. Поэтому среди представителей когнитивной науки не так много консервативных исследователей настаивающих на том, что мозг буквально является вычислительной машиной, а разум – компьютерной программой.