Специальный и естественный языки.

В принципе простые люди с уважением относятся к философам, хотя и не вполне понимают, о чем они пишут. Любой человек раздумывал над тем, существовал ли мир до нашего рождения, зачем мы живем, и куда девается душа после смерти тела, что есть истина, красота и добро, что такое справедливость? Но если посмотреть на философские проблемы глазами ученого, то они представляют собой не просто мировые загадки, но весьма странные и даже сомнительные вопросы. Конечно, темы научных исследований тоже далеко не простые и в них разбирается весьма небольшое количество специалистов, однако вопросы, возникающие в науке, в конце концов, решаются, а научные теории проверяются. В философии дело обстоит по-другому. Ее проблемы кажутся неразрешимыми, вечными загадками. Но, в большинстве своем, они не придумываются, а только обнаруживаются философами. Такие слова, как «материя» и «дух», «причина» и «следствие», «закономерность» и «случайность», «движение» и «развитие», «пространство» и «время» были вырваны из обыденного словоупотребления, превращены в философские категории и заимствованы наукой. Правда, там они постепенно утратили метафизический смысл. Ученые не ставят вопрос о сущности пространства и времени, а стремятся создать понятия для описания их свойств и инструменты для их измерения. Так что можно говорить не только о преемственности, но и о трансформации философских проблем в науке. Отсюда сложились две позиции: философы упрекают науку в позитивизме, в отказе от решения вопросов о сущности бытия; наоборот, те, кто восхищаются успехами науки, призывают философов опираться на ее методы.

Как же сегодня обозначилось различие науки и философии. Оно касается уже не содержания, а самой формы философского дискурса. Дело не в том, что ресурсов науки недостаточно для решения вопросов философии и религии. Трудность в том, что предметы, о которых они говорят, вообще не могут быть объектами нашего опыта, а, стало быть, такие утверждения в принципе непроверяемы. Есть ли смысл говорить о том, чего нельзя доказать? Наверное, запретить такие вопросы нельзя. Человек отличается от животных именно тем, что задумывается об основах мироздания и о смысле собственного существования. Но ответы на такого рода вопросы являются, скорее, верованиями, чем доказательными утверждениями.

Итак, с точки зрения критериев, которыми руководствуются ученые, философы неправильно говорят: они рассуждают о непостижимых предметах так, как будто они реально существуют, и в принципе могут быть исследованы если не нашим конечным и ограниченным, то каким-то божественным или метафизическим умом. Философия и теология говорят о своих непостижимых объектах на своем искусственном языке, который сложился на основе естественного языка, применяемого для описания чувственно воспринимаемых вещей. Отсюда возникает иллюзия корректности их вопросов. Вещи окружающего мира имеют причины своего появления и срок существования. Но то, что спрашивать о причине мира в целом или о времени его возникновения, бессмысленно, это поняли далеко не сразу. Сегодня в этом упорствуют лишь теологи, да и то потому, что у них на это есть ответ: Бог причина и творец мира. Зато у них есть другое слепое пятно, считается некорректным спрашивать, как, когда и где возникает и существует Бог.

Философствовать – это значит спрашивать о бытии, о сущности числа, о совести, о бессмертии души и т.д. Конечно, все эти вопросы разные и разбираться с тем, как на них отвечать, надо конкретно. Но сначала надо задуматься, а правильно ли они поставлены, можно ли на них ответить и хоть как-то проверить? Прежде чем тратить время и средства на поиски сущности числа, следует обдумать, что такое "сущность", применимо ли это понятие к числу? Вряд ли можно отказать философским понятиям и концептам в праве на существование. Эффективность употребления понятия сущности подтверждается в самых разных сферах жизнедеятельности. Нельзя запретить применение этого понятия на том основании, что оно означает нечто ненаблюдаемое. Но вопрос о сферах его применимости, о том, как использовать это понятие в конкретных случаях, должен обязательно ставиться. "Сущность" применительно не только к числу, но и даже к человеку либо сомнительна, либо используется весьма специфически. Можно спрашивать о сущности конкретного объекта, а не абстрактного, который в каком то смысле сам является сущностью. Но и об этом нельзя судить безапелляционно. Если бы могли встретиться с Аристотелем, то нам вряд ли удалось его убедить отказаться от допущения о реальном существовании сущностей. Дело в том, что это убеждение вписывалось в контекст его мировоззрения и, более того, соответствовало интенциям греческого языка. Во многом наши проблемы, вызванные неопределенностью статуса сущностей, вызваны тем, что мы пытаемся встроить в свой язык чужой концептуальный аппарат.

Вопросы, что такое время и пространство, из каких элементарных частиц построена вселенная, является главным материя, энергия или вакуум, что господствует в мире – порядок или хаос, были вызваны бурным развитием физики в ХХ столетии. Еще совсем недавно философы ломали копья в спорах с учеными о том, что такое материя, энергия, вакуум, потом назрели проблемы информации. Биология и особенно генетика поставили другие вопросы. Сегодня, кажется, настал час гуманитарных наук. Но, как и в случае с генетикой, их успехи проблематичны. Расшифровка генетического кода обнаружила близость животных и человека, но не объяснила их очевидного различия. Точно также история, антропология, этнография раскрыли панораму экзотических культур, необычных способов хозяйства, социальной и повседневной жизни, но все эти знания не способствуют пониманию нас самих. С одной стороны, открыто множество интересных фактов и предложено большое количество концепций. С другой стороны, мы все меньше понимаем, как устроено общество и как его изменить в лучшую сторону.

Хуже того, мы слабо понимаем причины или мотивы революционных преобразований, затеваемых политиками в прошлом и настоящем. Нам говорят об объективных противоречиях и кризисе производства, о нарастании эксплуатации или обострении чувства справедливости, о бессилии власти, или, наоборот, о тоталитаризме. Что это такое: реалии или придуманные идеологами мифы? Ведь так и не ясно, что же на самом деле было причиной революционных потрясений в ХХ в. И почему они случились именно в России, которая вовсе не была ни передовой капиталистической державой, ни колониальной империей, сотрясаемой протестом угнетенных народов. Конечно, нельзя отрицать «объективных противоречий» социального бытия. Однако психология учит нас, что протест вызван не только голодом и угнетением, но недовольством людей, которые считают себя бедными или обездоленными. Кроме чувства неудовлетворенности следует учитывать и понимание своего положения в бытии. Человек – это символическое животное, ищущее смысл, во всем, что с ним происходит. Отсюда понимание, интерпретация окружающего мира тоже определяют поведение человека. Именно это обстоятельство принуждает к тому, чтобы изучать не только действительность, но и язык, на основе которого мы ее описываем, объясняем и оцениваем. Несомненно, сам язык не имеет иного автора, кроме народа – совокупности людей, говорящих на родном языке. Кроме обыденного сегодня существует множество искусственных, специализированных языков, в которых мир представлен совсем не так, как он воспринимается обычными людьми в повседневной жизни. Необходимость такого рода языков не вызывает сомнений, и их построение началось уже в рамках философии, от которой постепенно отпочковывались специальные науки. Однако такие языки, построенные для объяснения причин наблюдаемых явлений и происходящих событий, тоже не лишены недостатков. Теоретики строят идеальные модели, прибегают к абстракциям, выдвигают весьма необычные гипотезы и даже умудряются их реализовать в рамках весьма дорогостоящих экспериментов. Природа, общество, люди даже если могут крикнуть нет, в ответ на безудержные спекуляции, то в ответ получают еще более изощренную техническую систему, которая укладывает реальность в прокрустово ложе теорий.

Если посмотреть, с чего начинались революционные преобразования в Европе и России то упремся в теории просветителей, которые полагали, что все люди рождаются равными и свободными, а затем становятся подданными государства. Так возникло различие понятий общества и государства, которое и стало основанием революционных теорий. Что из этого вышло, мы знаем более или менее точно. Мы только не понимаем, как наши предки могли решиться на большие жертвы во имя реализации столь странной идеи как освобождение от отчуждения. Неужели нового понятия достаточно, чтобы поставить под ружье все общество? Наверное, должно быть не просто понятие, свидетельствующее о том, что есть отчуждение и эксплуатация, но какое-то чувство, жгущее сердца людей, взывающее к справедливости. Это чувство Ницше называл ресентиментом и историю его развития связывал с христианством. Тогда история есть ни что иное, как история чувств любви и ненависти, зависти и самопожертвования, справедливости и насилия, обиды и прощения.

Но можем ли мы вполне доверять своим внутренним чувствам, даже когда речь идет об обиде и несправедливости, свободе и принуждении? Чувства реактивны и поэтому есть большой соблазн рассматривать их появление по аналогии с отношениями причин и следствий. Чувствам мы доверяем именно потому, что они возникают как естественная реакция на ситуацию. Когда кто-то взял и не вернул, то чувство несправедливости не может быть заблуждением. Собственно, этим и подогревалась революция: рабочие, крестьяне, интеллигенция были недовольны тем, что их обирают, эксплуатируют, обманывают и угнетают. Однако эти чувства имеют довольно сложный состав. Им присущи значение и смысл, а также установка и оценка. По сути дела, то, что называют чувствами, это сложное семиотическое образование, формирование которого происходит не как попало, а по определенным кодам и правилам, зная которые можно управлять чувствами в отрыве от объективных потребностей. Отсюда семиотический анализ чувств, настроений, намерений, оценок оказывается весьма перспективным проектом, реализация которого внесет существенный вклад в наше понимание социальных и политических процессов, в том числе и в современной России.