Появление Черномырдина. Хотели как лучше?

 

В конце 1992 года Гайдар был смещен с поста премьера, и на его место пришел представитель группы «красных директоров» — Виктор Степанович Черномырдин. Факт очень характерный: к этому времени номенклатура уже полностью приспособилась, она уже в совершенстве освоила демократическую фразеологию и лексику, которая еще пару лет назад была ей абсолютно незнакома, и начала активно рядиться в демократические одежды. Эти хозяйственники, немного поколебавшись, кому подчиняться — Союзу или России, уже в 1991 году перестроились и тайно поддерживали Ельцина, а потом, создав подставные фирмы, скопив деньги, с помощью разных манипуляций со своими подручными псевдобизнесменами усилили свое влияние еще в 1992 году и начали осуществлять чисто номенклатурную приватизацию.

 

К этому времени они уже настолько политически освоились и окрепли, что стали гораздо активнее вмешиваться и в процессы государственного управления. Им уже не нужна была ширма в виде Гайдара, и ее пора было убрать; пришел Черномырдин. Он, правда, оставил Чубайса: в отличие от Гайдара, Чубайс был не совсем ширмой, он был реальным человеком, который вел очень серьезное политическое направление (и кстати, был связан с Западом). Фактически им была создана с нуля настоящая корпорация, корпорация «Приватизация» — система органов управления государственным имуществом, превратившаяся в политизированную структуру типа КПСС, определявшую, кому и чем владеть, кому что иметь. Это был своего рода второй Совмин, правительство внутри правительства.

 

Так что последующие годы были уже годами совместного правления Черномырдина и Чубайса. Дальше эти двое уже идут неразлучно. Черномырдин — руководитель отряда «красных директоров», представитель той самой номенклатуры, которая имела разные обличья, но, в общем и целом, в виде так называемых «коммунистов за демократию» постепенно вошла в окружение Ельцина и стала его главной опорой.

 

Черномырдин был ярким проявлением двойственности номенклатуры, о которой уже было сказано. Эта двойственность могла наблюдаться даже в одном отдельно взятом представителе номенклатуры, поскольку он одновременно мог быть специалистом и профессионалом и номенклатурщиком в нехорошем смысле этого слова, то есть человеком, который просто удерживает политическую власть и с помощью разного рода приемов пытается сохранить свое положение, не имея никаких заслуг и не принося пользы обществу. Это все уживалось в Викторе Степановиче Черномырдине как раз очень ярко. И дело не в том, что он лично был чем-то хуже других кандидатов на пост премьер-министра. Просто к этому моменту класс «красных директоров» уже не нуждался в том, чтобы защищать старую советскую систему: он полностью обрядился в демократические одежды.

 

Корпорация «Приватизация»

 

Так была ли в результате приватизации создана база для среднего класса, была ли обеспечена необратимость реформ? Действительно, несколько тысяч номенклатурщиков, «красных директоров» оказались бизнесменами, предпринимателями, их организации были перелицованы в акционерные общества, а они через подставные фирмы приобретали контрольный пакет, либо просто государственные организации назывались коммерческими. Этот процесс, давший начало стагнации, остановивший реальное развитие предпринимательства, оставивший экономическую власть в руках этих людей, к сожалению, в 1992 году в значительной мере уже состоялся, и дальнейшие события 1993—1994 годов только закрепили его результаты.

 

Итак, приватизация была осуществлена не только неправильно, она на долгие годы подорвала возможность развития экономики страны. Она действительно создала определенный класс людей, которые держались за собственность и, казалось бы, являлись опорой режима. Но все они понимали, что получили эту собственность незаслуженно, как это уже произошло однажды 70 лет назад, вцепились в эту собственность и выкачивают из нее соки, переводя деньги на заграничные счета. Понимали они также, что это не может долго продолжаться, что это процесс неправильный, нечестный. А население чувствовало себя обманутым. Широкой социальной базы проведения реформ не возникло, а номенклатурщики оказались спаяны круговой порукой.

 

Правда, поскольку собственность была нечестно приобретена с самого начала, пошли процессы перераспределения внутри этого класса по сценарию «вор у вора украл», попытки отобрать друг у друга незаконно захваченное. Отсюда борьба с Верховным Советом России в 1993 году, закончившаяся его расстрелом, залоговые аукционы, формирование олигархов.

 

Кроме того, подставные или вновь образованные структуры типа чековых инвестиционных фондов, финансовых компаний под руководством ставленников номенклатуры могли иногда даже вступать в конфликт со своими прародителями: вставшие на ноги «приказчики» старались отделаться от своих бывших хозяев, а точнее, старших партнеров в лице «красных директоров». Такое тоже зачастую происходило — не везде «красные директора» смогли удержать ситуацию под контролем. Но от того, что в какой-то ситуации «красный директор» доверялся какому-нибудь более изворотливому финансовому консультанту, тот его обманывал, присваивал предприятие, и «красный директор» извлекал не такую большую выгоду, как мог бы, суть дела не менялась. Все равно предприятие было присвоено, но только не старшим, а младшим партнером, не директором непосредственно, а например, его заместителем по финансам или его партнером из Госкомитета по управлению имуществом. Номенклатурной сути состоявшейся приватизации это никак не меняет: народ в ней абсолютно не участвовал, все осуществлялось на основе прямого сговора, никакие реальные торги — аукционы и конкурсы — не проводились, никакой рыночной стоимости приватизируемых объектов никто не выяснял. Собственность была поделена, затем кто-то у кого-то что-то украл, кто-то кого-то обманул, а позднее уже на более высоком уровне кланы боролись за контроль над процессом, и все это вылилось в расстрел Белого дома в октябре 1993 года. Вот такой была наша российская приватизация.

 

Итак, приватизация в 1992 году заложила и фон, и основы функционирования российской экономики на долгие годы. Но решила ли она хоть одну проблему и были ли достигнуты хотя бы какие-то цели из тех, которые декларировались? Нет, эти цели достигнуты не были.

 

Приватизация должна была демонополизировать экономику, но дело приватизации фактически оказалось в руках «красных директоров» и номенклатурного капитала, то есть самых настоящих монополистов во всех сферах (ведь были не только естественные монополии, монополии существовали и в других отраслях). Естественные монополии получили возможность диктовать любые цены и навязывать всей экономике свои параметры, а другие, приватизированные монополии, тоже получили дополнительный импульс. Приватизированная монополия вдвое опаснее государственной, поскольку государственную монополию хоть как-то можно контролировать. Что уж говорить о естественных монополиях, которые освободились от социальных программ и, прикрываясь псевдолиберальной идеей свободных рыночных цен, просто извлекали неограниченные «частные» доходы, порою забывая даже (как показывает недавняя история с «ЮКОСом») с этих ничем не ограниченных доходов платить в бюджет налоги в размере двух-трех миллиардов долларов в год. Фактически произошла приватизация доходов, притом что все расходы, как и ранее, остались бюджетными, государственными. Естественно, средств государству стало не хватать. Государство передало новым собственникам монопольные доходы, ограниченные лишь платежеспособным спросом, и отказалось в пользу этих компаний от абсолютной дифференциальной ренты и прибыли от экспортно-импортных операций.

 

Между тем ограничить монопольные доходы лишь платежеспособным спросом и отказаться от какого-либо воздействия на сверхмонополистов было безумием. Необходимость же абсолютной дифференциальной ренты, отсутствие которой до сегодняшнего дня подрывало развитие страны и не дает осуществить реформы, прежде всего в топливно-энергетическом комплексе, сейчас уже не вызывает сомнения.

 

Нельзя было приватизировать и прибыль от экспортно-импортных операций. В стране, какой являлся Советский Союз и впоследствии Россия, вся структура экономики была выстроена таким образом, что экспортно-импортные операции в значительной степени должны были регулироваться государством.

 

Конечно, доходы от экспортно-импортных операций можно было контролировать не только через собственность, но и через другие механизмы, но в целом следовало бы предусмотреть изъятие этих доходов или, во всяком случае, не допустить их приватизацию какими-либо коммерческими структурами. Что же касается налогообложения приватизированных предприятий, то это самая большая проблема, поскольку одной из идей приватизации было как раз повышение уровня налогообложения. Считалось, что в рыночных условиях приватизированные предприятия станут платить больше налогов, так что государство, утратив собственность, выиграет от возросших налоговых поступлений, потому что предприятия-налогоплательщики наладят эффективное управление, привлекут инвестиции, будут заниматься инновациями, обеспечат себе экономический рост. Но этого не произошло. Ни экономического роста, ни увеличения налогообложения на сегодняшний день не наблюдается. Самое интересное: чем успешнее работает предприятие, тем больше вопросов вызывает его налогообложение. Это касается тех отраслей, где приватизация действительно оказалась полезной, а именно — торговли, сферы обслуживания, недвижимости. Налогообложение увеличилось, но не в ключевых отраслях, где сосредоточились максимальные доходы. Многочисленные исследования подтверждают, что добывающие компании, в частности «Газпром», после их формальной приватизации не стали платить больше, не говоря уже о компаниях витебского комплекса и некоторых других. Нельзя не назвать и еще один отрицательный результат приватизации. Несмотря на то, что в названии ведомства государственного имущества фигурировало слово «управление» (например, «Госкомитет по управлению имуществом»), то есть из самого названия следовало, что имуществом надо управлять, управление имуществом, к сожалению, через приватизацию было утеряно. Согласно концепции реформаторов государственную собственность следовало в сжатые сроки передать в частные руки, и затем проблема контроля государства над собственностью снималась. Кстати, интересно проследить эволюцию самого ведомства государственного имущества и его статуса. Если в начале Госкомимущества возглавлял вице-премьер правительства, то после завершения массовой приватизации ранг его главы был понижен до министра, а после недавней реформы — до руководителя федерального агентства. Это соответствовало псевдолиберальной идеологии, согласно которой государство не должно сильно вмешиваться в деятельность частных, приватизированных предприятий. Как будто государству может быть безразлично, как используется бывшая госсобственность, какова эффективность

 

состоявшейся приватизации и как приватизированные предприятия пополняют бюджет через налоги, как решаются социальные вопросы. И это притом, что многие предприятия на этапе приватизации давали конкретные инвестиционные и социальные обязательства. Можно ли в таких условиях говорить, что приватизация уже закончена, собственники заплатили деньги, предприятия стали частными, следовательно, государству до них нет дела? Во-первых, как эти деньги были заплачены — это отдельный вопрос. Уже в 1992—1993 годах, на первом этапе приватизации, суммы были достаточно небольшими, не соответствующими производственному потенциалу и возможностям приватизируемых предприятий. Однако впоследствии через залоговые аукционы предприятия-супермонополисты вообще практически бесплатно переходили в руки откуда-то взявшихся олигархов. Так что говорить о заплаченных деньгах не приходится.

 

Но даже если бы деньги были заплачены, все равно государство не должно было отказываться от управления экономикой. В отношении крупнейших предприятий государство просто обязано было осуществлять контроль, потому что эти предприятия играют слишком важную для страны роль. К сожалению, очень часто нарушались и корректировались в сторону уменьшения всевозможного рода запретительные списки, списки стратегически важных объектов. Так что вопросы безопасности были проигнорированы. Но и это опять-таки не самое главное.

 

Четыре составляющих провала

 

Вот четыре составляющих провала приватизации.

 

Первое. Приватизация крупнейших предприятий была лишь номинально платной, фактически они были переданы новым собственникам за символическую плату. Более того, зачастую новые собственники не платили вообще ничего: на залоговых аукционах за государственное имущество вообще вносились государственные деньги.

 

То же самое в значительной степени происходило и на этапе ваучерной приватизации. Руководство предприятия скупало чеки у работников предприятий и, сосредоточив в своих руках практически контрольный пакет акций, вступало в переговоры с чековым инвестиционным фондом и с Госкомимущества или с его отделением на данной территории. Фактически шел торг, и если, допустим, директор уже скупил за бесценок 40% акций, он мог договориться с чековым инвестиционным фондом о том, чтобы в дальнейшем прийти к такой пропорции: 51% — директору, а блокирующий пакет — 25% плюс одна акция — чековому инвестиционному фонду, за которым стояло местное отделение Госкомимущества; оставшиеся акции могли раздать или даже продать на свободном аукционе, они уже были никому не нужны. Схема всегда была индивидуальной, поскольку каждый раз договаривались конкретные люди, общими же чертами были сговор и продажа акций за бесценок.

 

Второе. Приватизация предприятий-монополистов, особенно сырьевого сектора, не была необходимой. Мировая практика показывает, что они могут оставаться и остаются государственными. Например, нефтяные компании в Италии и во Франции. В развитых странах, причем даже в странах «семерки», газовые компании и компании связи очень часто являются государственными.

 

И в России отсутствовала необходимость в приватизации таких предприятий; она не достигла своей главной цели, декларировавшейся и пропагандировавшейся реформаторами — повышения эффективности работы и привлечения инвестиций. Считалось, что приватизированные предприятия должны увеличить эффективность работы за счет лучшего управления, большей заинтересованности собственника, хорошей организации труда; собственник, уверенный в том, что предприятие принадлежит ему, привлечет инвестиции. Однако именно здесь мы видим чудовищное противоречие. Никаких инвестиций вообще привлечено не было именно в самые лучшие предприятия, а эффективность их работы, наоборот, снизилась.

 

Усиление монополизма позволило увеличивать прибыль, причем при падении эффективности работы предприятий, нежелании снижать себестоимость, повышать производительность труда, внедрять новые методы управления и заниматься инновациями. С помощью монополистического установления цен и тарифов, их бесконечного повышения обирались другие предприятия, целые отрасли, сектора экономики и регионы. Вот чудовищное противоречие приватизации: не повышение эффективности, не привлечение инвестиций, а просто усиление монополизма и благодаря этому — получение возможности обеспечить любые финансовые показатели, ограниченные лишь платежеспособным спросом и дальше только аппетитами монополистов.

 

Третье. Приватизация стратегически важных объектов на самом деле всегда осуществлялась волюнтаристическим путем на основе штучных указов и постановлений, очень часто в нарушение законодательства, а тем более — законов конкуренции, часто вообще без каких-либо конкурсов и аукционов. Если проанализировать практику тех лет, мы обнаружим очень много примеров, когда приватизация именно крупных, стратегически важных, интересных с точки зрения развития экономики, с народно-хозяйственных позиций объектов осуществлялась просто по распоряжению президента или правительства.

 

В каждом случае устанавливались совершенно индивидуальные условия и никакой конкуренции не было. А идея приватизации — это конкуренция: приватизация, во-первых, должна обеспечивать конкуренцию и, во-вторых, должна проводиться в условиях конкуренции. Если приватизация не проводится в условиях конкуренции, то это не приватизация вообще. Для проведения приватизации необходима конкурентная среда. Только она позволит государству реально выявить наиболее заинтересованных потенциальных собственников и действительно обеспечит передачу предприятия тому, кто сможет им эффективно управлять. Ничего этого не было, никакой конкуренции не было ни до, ни после: приватизацию осуществляли «красные директора» в сговоре с местными комитетами по управлению имуществом. Конкурировать с ними на тот момент просто было некому, а после того как они это осуществили — тем более. Они подавили самые зачатки конкуренции: мелкие предприниматели, которые когда-то народились через кооперативы, аренду или научно-технические центры молодежи, были ими раздавлены в 1992—1994 годах.

 

И наконец, четвертое. Во многих случаях собственники не просто получали предприятие, а получали его на определенных условиях, прежде всего связанных с решением социальных вопросов.

 

Но неотъемлемые части приватизационных сделок, включающие эти условия, впоследствии не выполнялись, о них просто тихо забывали. Сейчас эти факты часто всплывают • в ходе скандалов вокруг приватизации того времени. Для того чтобы обойти все законы конкуренции, избежать участия в конкурсах и аукционах, предполагаемые собственники готовы были подписывать инвестиционные контракты, соглашения, различного рода обязательства по социальным вопросам, давать обещания решить все проблемы, связанные с социальной сферой целых регионов. Но потом они почему-то просто забывали об этом, и Мингосимущества, которое, к сожалению, впоследствии возглавлялось людьми, мягко говоря, недостаточно честными и принципиальными, не напоминало им о необходимости выполнения этих обязательств. И сейчас есть возможность это все выяснить. Поэтому на сегодняшний день государство имеет полное моральное и юридическое право спрашивать с этих собственников, что они реально выполнили, какие инвестиции привлекли и сколько дополнительных налогов заплатили, что сделали в социальной сфере. Причем не только в рамках своих предприятий, но и в регионах в случае, если речь идет о монополистах, которые обеспечивали до приватизации решение определенных социальных вопросов данных регионов и областей.

 

При этом мы уже не говорим о том, что в едином народнохозяйственном комплексе были взаимоувязаны социальные и бюджетные вопросы не только в масштабе региона, в масштабе всей страны и приватизация некоторых объектов подрывала смежные отрасли производства. Ясно, что если поднимались цены, скажем, на металл, это било сразу же по металлообработке, если поднимались цены на энергию, это меняло условия работы приборостроения, машиностроения — целых отраслей промышленности. Поэтому нельзя было принимать решения о приватизации без учета положения смежных отраслей; если приватизация объекта может подорвать работу смежной отрасли, конечно, от нее надо отказываться. В таких условиях нельзя было продавать предприятие даже за большие деньги; их же продавали за бесценок через подставных лиц, в том числе в интересах иностранных конкурентов с целью остановить работу предприятия, прекратить выпуск конкурентоспособной продукции. Порой это носило явно вредительский характер.

 

Следует также отметить отсутствие промышленной политики. Нельзя было проводить приватизацию без одновременного проведения промышленной политики. Это должны были быть два взаимодополняющих процесса. Только одновременно проводя активную промышленную политику, поддерживая определенные регионы, отрасли, применяя программно-целевой подход, выделяя приоритеты, цели, а в необходимых случаях осуществляя специальную реструктуризацию, можно было добиться положительных результатов приватизации. Ничего этого не было сделано. Промышленная политика отсутствовала, не было выработано никаких целей и приоритетов, их просто никто даже не формулировал. Не была проведена и реструктуризация, в ходе которой можно было бы с учетом программно-целевого подхода подобрать предприятию собственника таким образом, чтобы он был заинтересован во всей цепочке, во всех звеньях производственного процесса, чтобы этот комплекс мог развиваться и впоследствии собственник не перепрофилировал бы предприятие, не остановил бы его отдельные звенья, не наносил бы ущерба другим отраслям и регионам, народному хозяйству в целом. Никакой работы по созданию таких производственных комплексов, по их интеграции, по подбору возможных инвесторов и акционеров вообще не проводилось. Речь шла просто о типично политизированном процессе передачи, захвате предприятий «красными директорами», а дальше распоряжались этими предприятиями сообразно своему менталитету, например, просто использовали как склад. Такие случаи имели место, причем в отношении предприятий, обладающих огромным научно-техническим потенциалом, находящихся на передовых рубежах научно-технического прогресса, имеющих прекрасные кадры, где были сосредоточены база, школа, информация. Но при приватизации все это не принималось во внимание. Учитывались только материальные активы, здания и сооружения, а нематериальные активы, имеющие огромную цену, не учитывались вообще — это еще одна ошибка приватизации. Целый научно-исследовательский институт, который имел научно-технический потенциал, измеряемый миллиардами долларов, целые школы, фундаментальные исследования, мог быть продан как недвижимость и впоследствии использоваться как склад, как помещение. Это наносило огромный ущерб экономике страны. И наконец, можно отметить абсолютное пренебрежение приватизаторов к использованию других эффективных форм управления государственной собственностью, а именно — использование аренды во всех формах, не только прямой аренды, а главным образом аренды недвижимости, земли, оборудования, лизинга; использование франчайзинга; концессии в сфере недропользования; доверительное (трастовое) управление. Между тем эти формы позволили бы подготовиться к приватизации, создать необходимые условия, присмотреться к деятельности арендатора или доверительного управляющего, при необходимости — заменить их. А приватизации некоторых объектов, используя эти формы, можно было бы и вообще избежать.

 

Но среди разношерстной публики, которая в конце 1991 года под видом демократов пробралась к власти, происходили схватки, и в течение 1992 года и почти всего 1993-го она пыталась выяснить, кто больший демократ и имеет больше прав на руководство страной; некоторые из уже побывавших и в том и в другом лагере, то есть по несколько раз сменивших ориентацию политических деятелей, к концу 1993 года снова поменяли демократическую фразеологию на коммунистическую.

 

Это легко проследить по тому, как менялись взгляды защищавших Белый дом в 1993 году — Хасбулатова, бывших министров (демократических министров кабинета Ельцина 1991-1992 годов В. Баранникова и В. Дунаева), Руцкого, который в 1989 году шел на выборы с ультрашовинистическими лозунгами и провалился, в 1990 году шел уже под демократическими лозунгами и победил, в 1991 году создал движение «Коммунисты за демократию», а уже с 1992—1993 года, по-видимому, снова вернулся к коммунистическо-шовинистической идеологии, поскольку движение«Коммунисты за демократию» победило, и он оказался как раз в той части «коммунистов за демократию», которая могла остаться не у дел при дальнейшей дележке пирога.

 

Девяносто третий год. Война компроматов

 

Я не буду вдаваться в детали драматических событий конца октября — начала ноября 1993 года, когда накал противостояния законодательной власти и исполнительной достиг высшей точки и страна реально оказалась под угрозой начала гражданской войны. По официальным данным тогда в результате вооруженных столкновений погибли 147 человек и 372 получили ранения, хотя непосредственные участники событий называют значительно большие цифры. Но итоги официального расследования засекречены и вряд ли в ближайшее время они будут раскрыты.

 

Что же двигало властными структурами в их нарастающем противостоянии друг другу? Был ли это конфликт между реформаторами и консерваторами, демократами и коммунистами или между разрушителями страны и защитниками народа? Что скрывалось за лозунгами защиты конституции и демократии?

 

Очевидно правы те, кто считает, что неизбежность конфликта оказалась заложена в сложившейся на тот момент структуре власти ¹: с одной стороны высшая власть в России принадлежала парламенту и в свое время это было принципиальным условием введения института президентства в России, а с другой стороны, в результате победы в августе девяносто первого Ельцин смог получить от Съезда народных депутатов дополнительные полномочия, что усиливало взаимные претензии парламента и президента.

 

¹ Шевцова Л. Режим Бориса Ельцина. - М.: РОССПЭН, 1999.

 

Но нужно также учитывать, что в Верховный Совет России входила крайне реакционная часть номенклатуры, которая не сошла с политической арены вместе с развалом коммунистической системы. Спасая себя, она вытолкнула на авансцену Ельцина, обеспечив его избрание Президентом РФ и его руками постепенно расправилась с прогрессивными, подлинно демократическими силами. Однако Ельцин начал вести свою игру, и последующие попытки парламента оказывать на него воздействие оказывались малоэффективными, что вело к расколу в высших эшелонах власти. Несомненно, что в основе противостояния властей лежали экономические интересы: в стране шел процесс приватизации, а в деле управления и распределения государственной собственности исполнительная власть обладала значительными преимуществами по сравнению с законодательной.

 

Поэтому для ответа на вопрос о причинах конфликта стоит затронуть еще один важный аспект тех трагических событий, который получил в свое время широкую огласку, но постепенно ушел в тень после выборов во вновь учрежденную Думу и последовавшей фактической амнистии участников октябрьских событий. Я имею в виду войну компроматов между законодательной и исполнительной властями, которая велась на фоне усиливающегося политического кризиса. Пресса того времени буквально жила новостями с фронтов той войны.

 

Начало боев ознаменовало выступление вице-президента Руцкого в качестве руководителя межведомственной комиссии по борьбе с преступностью и коррупцией 16 апреля 1993 года. С трибуны Верховного Совета Руцкой обвинил в финансовых махинациях ряд высших чиновников из ближайшего окружения Ельцина, среди которых он назвал: бывшего и.о. премьера Егора Гайдара, бывшего госсекретаря Геннадия Бурбулиса, министра печати и информации Михаила Полторанина, вице-премьеров Владимира Шумейко и Александра Шохина, председателя Госкомимущества АнатолияЧубайса и министра иностранных дел Андрея Козырева. Страстное выступление генерала получает широкую поддержку депутатского корпуса. До сих пор вспоминаются эмоциональные выкрики Руцкого об имеющихся у него «одиннадцати чемоданах компромата» на членов правительства.

 

В частности, Руцкой обвинил Шумейко в махинациях с закупкой детского питания и оборудования для его производства. По указанию В. Шумейко на счет некой фирмы «Теламон», созданной, как потом выяснилось ¹, при участии небезызвестного Дмитрия Якубовского, который являлся фактически советником Шумейко, были переведены 15 млн долларов. Эта фирма, совместно еще с двумя, должна была поставить оборудование на 10,2 млн долларов для завода по производству детского питания. Оборудование, однако, было куплено всего лишь за 1,7 млн долларов. 9,5 млн долларов, по подсчетам экспертов, пропали. Заслушав информацию председателя Межведомственной комиссии по борьбе с коррупцией, парламент постановил направить представленные комиссией материалы в Прокуратуру России и поручить ей проверить их до июня 1993 года.

 

Вскоре после своего выступления указом президента Александр Руцкой отстраняется от должности руководителя межведомственной комиссии, а на его место назначается адвокат Андрей Макаров. Состав комиссии остается практически без изменений. В марте Шумейко в ответ на обвинения инициирует проверку финансовой деятельности фонда «Возрождение», который находился под опекой Верховного Совета и лично А. Руцкого. Как оказывается, деятельность фонда странным образом пересекается со скандально известной фирмой «Сеабеко групп». Эта фирма была создана в 1980 года бывшим советским гражданином Борисом Бирнштейном и занималась перепродажей сырьевых ресурсов из стран СНГ. Стремитель-

 

¹ Комсомольская правда. 1995. 1 сент.

 

ный рост компании пришелся на начало 90-х, когда среди сотрудников представительства фирмы в Цюрихе появляются Дмитрий Якубовский и тот самый полковник Веселовский, составивший аналитическую записку для Кручины о перспективах экономической деятельности КПСС. После августовского путча, когда, по словам Якубовского ¹, положение «Сеабеко» несколько пошатнулось, поскольку было известно, что эту фирму поддерживали Янаев, Кручина и другие, Якубовский перебирается в Торонто.

 

В июле в «Аргументах и фактах» ² появится стенограмма телефонного разговора между Бирнштейном и Якубовским. Публикацию, вероятно, инициировал сам Якубовский. Из разговора следовало, что ответным шагом Руцкого на действия Шумейко стало (совместное с Хасбулатовым) обращение к Борису Бирнштейну с просьбой уговорить Якубовского дать компромат на Шумейко.

 

По словам самого Бирнштейна ³, к нему обращается и министр безопасности В. Баранников с просьбой стать посредником процесса урегулирования отношений между Ельциным и Верховным Советом. Баранников был знаком с Бирнштейном уже в 1991 году, когда на личном самолете последнего летал вместе с ним и вице-президентом РФ Руцким в Молдавию для улаживания приднестровского конфликта. Бирнштейн тогда входил в ближайший круг президента Снегура. До грандиозных скандалов, связанных с работой представительств «Сеабеко» в Молдавии, а также в Киргизии, где Бирнштнейн был экономическим советником президента Аскара Акаева, оставалась пара лет.

 

Знакома с Бирнштейном и жена Баранникова. В газетах муссировались сообщения, что по приглашению последнего она

 

¹ Известия. 1993. 11 августа.

² Аргументы и факты 1993. Июнь.

 

³ Известия. 1993. 15 сентября.вместе со своей подругой — женой министра внутренних дел Дунаева еще в июле 1992 года совершила «шоп тур» в Швейцарию, потратив на покупки более 200 тысяч долларов. Все расходы краткосрочного пребывания жен высокопоставленных чиновников, по сведениям газеты «Комсомольская правда» ¹, оплатила фирма «Дистал АГ», основанная всего лишь за неделю до их приезда. Владелица фирмы Мадлен Бьери оказалась, по странному стечению обстоятельств, женой Станислава Якубовского, брата Дмитрия Якубовского.

 

Наконец, в «воскресенье первой недели июня» Бирнштейн «организует» ² встречу Ельцина, Хасбулатова и Руцкого, в которой также участвуют некоторые члены Президиума Верховного Совета и министр безопасности. «Все мы на этой встрече решили помириться с президентом и работать вместе с ним при условии, однако, что Ельцин избавится от некоторых людей в своем окружении, всем создающих проблемы» — передают «Известия» слова Бирнштейна.

 

Одиннадцатого июня по приглашению Генерального прокурора Степанкова, ведущего расследование по поручению Верховного Совета, в Москву вызывают «генерала Диму» — Дмитрия Якубовского. Он дает показания в прокуратуре и 23 июня возвращается в Торонто.

 

А 24 июня первый заместитель генерального прокурора Николай Макаров уже отчитывается перед парламентом о проверке, проведенной специальной комиссией прокуратуры по материалам, предоставленным вице-президентом ³. Комиссия установила, что из высших должностных лиц, названных в докладе Руцкого, первым по уголовному законодательству должен отвечать Михаил Полторанин, и след-

 

¹ Комсомольская правда. 1993. 20 августа.

² Известия. 1993. 15 сентября.

³ Коммерсантъ-Daily. 1993. 21 августа.

 

ственным органам было предложено рассмотреть вопрос о возбуждении уголовного дела.

 

На следующий день генеральный прокурор Валентин Степанков попросил Верховный Совет лишить Владимира Шумейко депутатской неприкосновенности и позволить Прокуратуре России возбудить против него уголовное дело, поскольку, по словам Степанкова, «в действиях Шумейко есть признаки должностных преступлений» ¹. Большинством голосов просьба прокурора была удовлетворена.

 

В середине июля в Москву специальным рейсом, с соблюдением строжайшей секретности, в тайне от прокуратуры вновь доставляется Якубовский, на этот раз уже по просьбе Межведомственной комиссии. В аэропорту его встречают министр внутренних дел Ерин и руководитель Межведомственной комиссии А. Макаров. Из Шереметьево-2 Якубовского на президентском бронированном «Мерседесе» объездными путями во избежание встречи с подчиненными Баранникова доставляют прямо в Кремль.

 

В течение нескольких дней в кабинетах Кремля с ним встречаются Андрей Макаров, члены Межведомственной комиссии и, как утверждает Якубовский, он разговаривает по телефону с Ельциным и получает от него инструкции ². Через несколько дней Баранников будет отстранен от занимаемой должности указом президента, как говорили потом члены МВК «по этическим основаниям». Андрею Макарову «генерал Дима» передаст кассету ³ с записью своего телефонного разговора с генпрокурором Степанковым, на основании которой Макаров примется раскручивать историю о попытке заговора со стороны Степанкова с целью убийства Макарова, которое Степанков замыслил осуществить с по-

 

¹ Там же.

² Известия. 1993. 3 ноября.

³ Комсомольская правда. 1993. 21 августа.

 

мощью Якубовского. Запись разговора публикует «Комсомольская правда». В опубликованном разговоре Степанков назвал Андрея Макарова «слабым и больным человеком», в ответ Якубовский предложил генпрокурору «помочь ему подлечиться». На что Степанков ответил: «Думай сам».

 

Руцкому комиссия предъявила обвинение в подписании трастового договора с «Сеабеко», из которого можно было заключить, что около 3 млн долларов США были переведены на счет, указанный Руцким. Копию этого документа предоставил комиссии все тот же Дмитрий Якубовский. Информацию о трастовом соглашении комиссия передала огласке без какой-либо проверки.

 

В то же время комиссия также пришла к выводу, что обвинение Шумейко в недобросовестном использовании валютных средств несостоятельно. В качестве ошибки Шумейко указывалось лишь то, что он подписал бумагу, по которой Якубовский являлся полномочным представителем правительства в правоохранительных органах.

 

Позднее, уже после разгрома Белого дома, Якубовский будет обвинен в фальсификации трастового договора, якобы подписанного Руцким.