Введение: индивидуальное. Подобное. Общность

Даже безоблачные оптимисты вынуждены сегодня признать то, что современные искусство и литература окончательно зашли в тупик. До основания исчерпали себя на пути формального отображения мировых реалий. Да и сам смысл такого отображения исчерпан, либо утерян, то есть больше непонятен. Да и не было его, если смотреть назад нашим нынешним взглядом.

А что ещё есть, кроме вечно устаревающей современности? Любые попытки создать нечто превышающее убогое человеческое творчество выглядят не более чем шедеврами, произведёнными с помощью этого самого творчества. Заклинательность «Старшей Эдды» — редуцируемая к аллитерациям, человеческим способом изобретённым, сакральная математика Дантовой «Комедии» — порождение концептуалистических устремлений дученто и треченто, наконец, Вагнер — великий собиратель осколков метафизической чаши — все безымянные или именитые творцы, пытавшиеся одолеть косность, — являются реальным доказательством неосуществимости абсолютно подобного даже ценой титанических усилий. Это хорошо понимал вагнеровский сосед по Байрейту. Скептицизм Ницше, его воля к сверхчеловеку становятся вполне понятны, если осознать невозможность преодоления. Ницше остро чувствовал потребность в том, чтобы преступить человека. Однако ругался-то он, ругался, но топал себе тихой сапой по проторенной дорожке. Что есть «Заратустра», как не наглядная иллюстрация попытки сотворения идеального текста при помощи привычного инструментария творца? «Заратустра» — не более чем поэтическое воплощение основной идеи «Рождения трагедии из духа музыки». Идеи гармоничного сочетания дионисийского и аполлонического начал. Превратности сюжета, композиционные выверты, членения фразы, эвфония обэкзотеричивают текст, делают его семантичным, телесным, неидеальным. Человеческим, слишком человеческим. И совсем из рук вон — привнесённая в «Заратустру» личная мифология, личные представления. Ну кому они нужны?! Оправданием может служить разве что катарсис, освобождающий из телесной косности через сострадание. Ведь что есть катарсис? Катарсис есть нахождение подобного. Подобное основано на общности. Общность же — высший залог единства. А значит, общность есть высший критерий творчества. Общность служит лакмусовой бумажкой идеи. Она бережёт от частного и, следовательно, воплощённого. Не следует, однако, строго противопоставлять общность (или подобное) и индивидуальное. Индивидуальное также не есть просто проявление подобного. Индивидуальное также не есть субъективное. Индивидуальное — ступень (или степень) объективной онтологической иерархии, в целом представляющей общность.

Этим путём индивидуального, поднимаясь по ступеням к единству, когда сознательно, когда — нет, до последнего времени шли искусство и литература. Но стоит чётко осознать невозможность создания идеального текста, идеального произведения искусства вообще, начинается распад, регресс и членение на индивидуальные составляющие. Во главу угла ставится индивидуализм (не индивидуальное! означающее всего лишь ступень на пути к вечному единому), осколочность. Подобное изживается. Оно ненавистно. Воцаряется нетипичное, частное.

Искусство нового времени вплоть до второй половины XIX столетия руководствовалось тем, чтобы и рыбку съесть, и овцы целы. То есть каждый творец хотел, с одной стороны, преодолеть бренное, преходящее, индивидуальное, с другой стороны, норовил поставить на всём своё авторское клеймо в виде специфических особенностей стиля. Так сказать, помечал территорию. Чем выше искусство поднималось в отображении идеального, тем глубже погружалось в формальное. Приближение к идеальному есть жертва идеальным. Ницше писал о том, что чем выше дерево поднимается вверх, к свету, к добру, тем глубже корни его проникают в землю, во тьму, во зло. В настоящем случае весьма удачный пример, хорошо отображающий суть того, что следовало бы сказать. Пора бы уже чётко осознать, что идеальный текст невозможен! Тем не менее модернизм попытался создать таковой, окончательно и бесповоротно передробив в мелкое крошево наследие пре-модернистской культуры и не предложив взамен совершенно никакого реального выхода из создавшейся ситуации.

Молчание — вот крайняя точка модернизма. Сброшюрованные в сборник пустые листы — вот апогей разрушения (или это предшествует тому, что предшествует созиданию?). Но молчание не есть идеальный текст ни в коей мере. Во-первых, в чём заключается эта идея? Да ни в чём! Во-вторых, отсутствует собственно текст. Идеальный текст (я использую этот термин по отношению к любому произведению искусства вообще), что он есть? Идеальный текст есть воплощённый текст, идентичный его идее. (Средства исполнения на данный момент здесь в расчёт не берутся. Это тема для отдельного рассмотрения.) Так почему же, в конце концов, при настоящем отношении к культуре идеальный текст невозможен? Начну с того, что помысленное является идеей. Эта идея не проста, поскольку вытекает из сложного комплекса других идей. Эти идеи, в свою очередь, есть опять же составные и т.д. То есть, допустим, мы имеем идею Солнца. Но что есть идея Солнца, как не комплекс идей: света, тепла, круглости и т.д. Эти идеи также дробятся на составляющие. Так, например, идея света включает в себя идею излучающихся частиц, идею чувственного восприятия света, идею действия сил добра, наконец! Таким образом в дурной бесконечности теряется единичность. Вопрос о дробимости идеи волновал средневековых схоластов. И разные философские направления решали этот вопрос по-разному.

Далее. Идея помысленная — она уже воплощена, воплощена в материи мысли, а посему искусство отображает уже воплощённое. Чем больше мыслей по поводу идеи, тем меньше точность её воплощения. И здесь-то как раз и происходит событие символа, событие подмены частного общим. Однако символ не предназначен для полного выявления идеи. Символ к тому же индивидуален, при всей своей общности. Тут проявляется его диалектика. Ибо символ не только не равен самому себе, но и не существует без того, кто знает, что именно означает этот символ, и уж точно он не существует без воспринимающего. Символ также содержит в себе некую общность, выделяемую культуроносителем. Необходимо жить в парадигме культуры, чтобы по крайней мере приблизительно понимать, что такое крест. К примеру, для Катулла он есть одно, а для христианина — совсем другое. Что касается инопланетянина Квака, то крест в лучшем случае окажется для него геометрической фигурой, воплощённой в материи. А в худшем — не знаю чем окажется в худшем...

Субъект всегда выстраивает символ так, как этого требует личностный опыт. О каком же идеальном тексте тогда тут может идти речь, спрашиваю я вас?!

Далее. Предположим, что мы располагаем всеми возможностями для создания планеты Земля и сотворяем этот мир во всём его многообразии. Но созданное нами не будет миром, идентичным планете Земля, так как планета Земля находится в Солнечной системе, а Солнечная система, в свою очередь — в галактике Млечный Путь и т.д. Вытекающее отсюда не требует разъяснений. Это во-первых. Во-вторых, даже если бы нам удалось сотворить мир, подобный планете Земля во всём подобии атомистического многообразия, идентичности элементов культуры и индивидуальных культурносителей, то уже в следующий после создания момент сотворённый мир перестал бы быть тождественным планете Земля, так как планета Земля находится под непосредственной юрисдикцией Божества (хорошая возможность получить от богословов по шапке!), а нами сотворённый мир — нет. По крайней мере непосредственно — нет. Следовательно, в сотворённом мире всё действовало бы не по промыслу Господню, но вразрез с ним (а может быть, так всё и есть?). После всего сказанного может показаться, что сотворение тождественного идеальному невозможно категорически. Однако я полагаю, что решение этой задачи, как равно и любой другой, всё-таки осуществимо, а именно — посредством теургии.