Эжен канселье : благородный письмоводитель извергающего

 

Нет ничего, что находилось бы вне того, что есть. А значит, всё есть всё. Велик соблазн возразить на это, что тогда нет ничего. Но что значит «ничего» для мiра всеобщего разлития? Лишь то, что оно не есть нечто, иначе — Бытие принципиально отчуждённое, отличное от Того, Кого нет.

Однако беспредельное (απειρον) немыслимо без предела (περας), содержащегося во всём «слоёном» — бесконечно разоблачаемом и разоблачающемся, подобно бобу, запечённому в богоявленский пирог, чью символику разбирает Эжен Канселье в фундаментальном труде «Алхимия».

На страницах своей книги последний из тех великих Адептов, кому удалось произвести трансмутацию, дважды обращает внимание читателя на традиционную формулу Εν το παν — Всё едино («Всяк суть всё» — переводит Веков К.А.). Но речь здесь не только о материи, как осторожно замечает католик Канселье. Даже весьма поверхностному любителю (amateur) герметических наук трудно будет не распознать здесь некое созвучие с «Tabula Smaragdina»: «все вещи произошли от Одного посредством Единого: так все вещи произошли от одной сущности через приспособление (то есть контаминации, посредующие формы)».

Это основоположение не является ни тем, что следует принять на веру, ни тем, что доказуемо путём интеллектуальных абстракций. Это явленный словесно естественный принцип всего, что есть. Иначе говоря, само Естество, Natura.

Что бы мы ни взяли как самодовлеющее, при первом же приближении обнаружится его центр — как сердцевина, как самое само. Это и есть «одна сущность» «Tabula Smaragdina». Иными словами, абсолютная сущность, которая находится в пребывании (μονη). Неудивительно при этом, что противоположный нашей сердцевине «полюс», абсолютная субстанция, будет по-гречески почти точной (во всяком случае акустически точной) анаграммой «моне» — «меон» (μεον). «Дабы свершилось Чудо Единого...», меон, как не-сущее (и «несущее»), таким образом оказывается тем же самым, что и центр, моне. Недаром стоики утверждали, что боги рождаются из хаоса. [2] То есть логосы происходят из материи. Но при разведении того и другого, уже хотя бы с помощью нехитрой неоплатонической интеллектуальной операции (моне — не то, что есть само по себе, а то, что истекает из него, есть его бытие), закладывается фундаментальная дуальность, которая тем не менее в своём основании таковой не является. Ибо εν το παν. Однако стоит нам постичь разницу между самим сущим и его бытиём, как мы обнаруживаем и то, что их объединяет. Иначе говоря, форму, третье начало, дитя отца и матери. Именно это дитя изображено на XXVII гравюре «Symbola aureæ mensæ» Михаила Майера «под видом самого Альберта Великого в митре и плаще, с жезлом в левой руке. Правою же рукой он благословляет и указывает на два соединённых потока, два лица философского ребиса (rebis), то есть двоякоединой вещи». Из-обретатель «Убегающей Аталанты» добавляет для непразднолюбопытствующих: «Все сливаются в одно, делимое на два».

Но коли так, то совсем неудивительно, что Генон в «Символах священной науки» называет аналогию важнейшим из методов истинного познания. Впрочем, что относится до гносеологии, касается и онтологии, ведь бытие и сознание тождественны.

Именно принцип аналогии лежит в основании корреспонденции макрокосма и микрокосма. Однако таких соответствий, «воображений» или, терминологичнее говоря, имагинаций абсолютной сущности в меоне бесчисленное множество, уже хотя бы в силу неразрывности бытия и единства собственно материи. Бесконечная субординация сущностей, субстанций и форм лежит в основе всякого Бытия, всякого Делания и всякого Ведения, а не двойственность макрокосма и микрокосма (что является упрощённой моделью). Некоторые из наиболее щедрых (generaux) авторов изредка проговаривались об этом. И если настало время возвестить об этих тайнах, если, как поговаривают некоторые, уже готова к публикации последняя книга Фулканелли, чьим учеником и душеприказчиком (какое нелепое слово!) был Эжен Канселье, то не близки ли трубы Апокалипсиса и сам Великий Конь с ещё более великим Всадником?

* *

*

«Алхимия» Эжена Канселье, последнего из тех великих алхимиков, кому удалось изобрести (таков буквальный перевод латинского глагола in-veniо, означающего «находить», «открывать», «являть из непроявленного») Философский Камень, наконец-то стала доступна и в русском переводе. Казалось бы, ликовать теперь да радоваться. Но ликование отчего-то выходит деланым, а радость омрачается мыслью о том, что слишком уж модной становится сегодня тема алхимии.

Чрезмерная популярность всегда затемняет истину, навязывает уродливые клише и в итоге переворачивает изначальный смысл с ног на голову. Так уже было некогда с астрологией, а ещё раньше — с магией. Эти священные науки сегодня в значительной мере демонизированы и одна из причин такой «дискредитации» — отчасти бессознательное, а отчасти и сознательное «раскупоривание сосуда», приведшее к утечке герметических знаний и, как следствие, ко вседоступности. А такая доступность почти всегда означала прямое взаимодействие с отнюдь не светлыми силами. Есть большая опасность, что алхимия может быть демонизирована точно так же, как астрология и магия.

По этому поводу вспоминается толкование Успенского на XVI аркан таро Башня. Башня, согласно Петру Демьянычу, изначально строилась для того, чтобы напоминать ищущим: таким способом на небо не попасть. Но потом строившие забыли о назначении своего «объекта»[3] и превратили его в «осадную башню штурмующих небо».

Изначально магия и астрология были ведомы лишь мудрецам, знавшим, что маг-оператор вовсе не властелин сил, а проводник Божественного промысла, что приговор звёзд отменим, поскольку есть Тот, Кто создал их законы, а следовательно, волен и выводить из-под них Своей милостью. Но когда магия и астрология в силу тех или иных причин стали достоянием более широкого круга, они оказались в поле зрения «людей недоброй воли». Так родилась «чёрная магия» — нигрогнозия. Расхожая астрология возомнила, что закон звёзд абсолютен и Бог действует в строжайшем соответствии с ним, что закон звёзд и есть Его воля в окончательном виде. Это не говоря уже о современных пародийных формах навроде «приворота от мадам Клавы» или астрологического прогноза в жёлтой прессе.

Есть большая опасность, что с алхимией может произойти то же самое. Уже сейчас такая тенденция намечается. Причём без разницы, пытаются ли представить алхимию как «алчную химию», чей потенциал направлен только на одну цель — получение золота (а что ещё, кроме «золота», интересует современного обывателя?), или же называют её «чисто духовной наукой», «иносказанием духовного пути человека» (здесь тоже дело «не заржавеет», у нас теперь «духовностью» называют всё, что денег не касается, как будто Сатана — не «дух»!). Оба представления по сути зловредны и по меньшей мере очень не точны. Опять-таки, не говоря уже о совершенно извращённых формах. Взять хотя бы идола современной масскультуры Гарри Поттера, чей Философский Камень больше напоминает осколок тёмного стекла или кусок антрацита, нежели «краеугольный камень» или ни на что не похожую тяжёлую тёмно-красную субстанцию — Великий Магистерий мудрецов и дураков.

Представления о тождестве алхимии с хризопеей, иначе говоря, «златоделием», очень поздние. Оно связано с деятельностью так называемых суфлёров и пафферов. Кстати, оба понятия не эквивалентны друг другу. Существует мнение, согласно которому во Франции шарлатанов, «баловавших с золотишком», именовали суфлёрами, тогда как их английских коллег — пафферами. На самом же деле разница не столько в бытовании понятий, сколько в самой сути. Суфлёры с помощью очень внешних методов, сравнимых с методами современной химии, получали Философский Камень, но использовали его не для мистического преображения несовершенной человеческой природы, а, так сказать, утилитарно: в целях личного обогащения или «для установления научной истины», что, разумеется, навлекало на них презрение со стороны подлинных алхимиков. Пафферы же не могли и того. Чаще всего Философский Камень доставался им случайно. Как правило, от истинного посвящённого, предпочитавшего хранить инкогнито. Пафферы избирались алхимиками для публичной демонстрации свойств «камня-не-камня». А именно так зачастую называлось это чудо в трудах великих алхимиков прошлого. Пафферы устраивали своего рода «рекламную кампанию», шумную, скандальную. Такова человеческая природа. В определённый момент им начинало казаться, что они на вершине величия. И тогда они объявляли, что знают секрет приготовления не только золота, но и самого Философского Камня. Имена этих персонажей хорошо известны истории: Эдвард Келли, Джон Ди, Михаил Сендивогий. Хотя в известном оккультно-мистическом романе Майринка «Ангел Западного окна» Джону Ди якобы и удаётся «посмертно» реализоваться как истинному Адепту алхимии, а про Сендивогия поговаривают, что он в конце концов получил-таки Философский Камень, однако здесь больше романтического вымысла, нежели простой и удручающей правды.

Полная противоположность и тем, и другим — те, кто полагает алхимию наукой «духовной». Уже само сочетание звучит довольно-таки юмористически. Наподобие заявлений о том, что, дескать, «гармония интеллигентности открылась во времена перестройки, когда все поняли, что есть инопланетяне и Бог». На самом же деле во второй половине XIX в. открылись, как больной гнойный нарыв, вот такие вот «духовные» господа. Наблюдались они и раньше, но не в таких количествах. Причиной тому — «научно-технический прогресс», открывший доступ к таким силам, чья эзотерическая сущность подавляющему большинству невнятна. А следовательно, это большинство легко может стать и становится добычей ариманических сил. С одной стороны, технические достижения приравниваются к чудесам магии (Папюс). С другой стороны, чрезвычайно тонкие, не вполне «материальные», но и не вполне «спиритуальные» субстраты списываются на счёт «духовности» (Идрис Шах). Названный автор назвался суфийским посвящённым и строчит из года в год книжки на тему мусульманского и «околомусульманского» эзотеризма, где, в частности, утверждается, что алхимия не более чем аллегория внутреннего пути человека. В подтверждение приводится суфийская притча: умирающий отец сообщил детям, что в наследство ему оставить нечего, однако на поле закопан клад. Сыновья перерыли всё, но клада так и не нашли. Тогда, в отчаянии, они решили поле засеять. Год выдался урожайный, и они выручили на продаже зерна много денег. Вывод, должно быть, отсюда такой: Философского Камня нет, но вы поищите всё-таки, авось «духовнее» станете, на худой конец — деньги появятся. И даже осторожные исследователи эзотеризма не заметили подмены. Впрочем, незадолго до смерти Юрий Стефанов, блестящий переводчик и автор целого ряда предисловий к книгам, выпущенным издательством «Энигма», позвонил к автору этих строк и довольно-таки весело сообщил: «А вы знаете? Идрис Шах никакой не суфий оказался». — «Как так? Кто же он?» — «Как и Лобсанг Рампа — английский писатель». Вот так вот.

И всё же изо всех священных наук алхимия, несмотря на грубые толки, может быть, единственная, в силу своей сложности и закрытости, оказалась наименее захватанной пошлым филистёрским любопытством, сохранила особое целомудрие, знакомое святым и Адептам.

Кто они, эти Адепты? Те, кто знал, что «молчание — золото». Великие неизвестные или отмеченные славой людской, все они начинали свой путь с клятвы: «молчать, скрываться и таить». Многие поплатились за это не только головой, но и переломанными костями, содранной заживо кожей, порванными на дыбе сухожилиями. Но они знали: то, что ждёт их в случае разглашения великой тайны — намного хуже. Они скорее предпочитали принять мученическую (именно мученическую, а не просто «мучительную»!) смерть, нежели сообщить корыстолюбивым князьям секрет приготовления Философского Камня, без которого невозможна быстрая трансформация (Евгений Головин, современный исследователь алхимии, настаивает на том, что в данном случае адекватнее именно этот термин, нежели более привычное трансмутация) в золото других основных металлов.

Сквозь все времена и народы проходят эти цепочки посвящённых, где каждый становился сначала учеником, а затем учителем. Средневековые мастера именовали алхимию Королевским Искусством. Но правильнее было бы именовать её Искусством Царским. Ведь алхимическая символика восходит к тем временам, когда никаких каролингов (от имени этой династии происходит слово «король») ещё и в помине не было. Одни говорят, что родина алхимии — Китай. Другие называют Египет, именовавшийся в древности «Кеми». А по-арабски «аль-кеми» как раз и значит «алхимия». Да и легендарный Гермес Трисмегист, которому приписывают первое алхимическое «сочинение» «Изумрудная Скрижаль», вроде бы тоже был египтянином. С версией происхождения алхимии из Египта успешно конкурирует вавилонская версия. Историк религий Мирча Элиаде очень много написал по поводу последней в своей «Азиатской алхимии». Есть и такие, что настаивают на первенстве Греции. И даже такие, что утверждают, будто бы изначально алхимическими знаниями обладали киммерийцы, наши крымские прапредки. В связи с последним любопытно заметить, что один из решающих моментов алхимического Великого Делания иногда описывался как киммерийские сумерки.

Впрочем, не так важно то, где зародилась алхимия, как то, что ей были пронизаны все сферы человеческой культуры: музыка, механика, геометрия, изящные искусства, мифология… Список можно продлевать бесконечно.

Но что же, собственно, представляло собой это упомянутое алхимическое Великое Делание? Каковы его технические детали? Попытаемся набросать самую грубую схему. Хотя даже утончённейшая схема не способна вместить и описать то, что по определению никаким вмещениям и описаниям не подлежит.

Итак, всё начинается с первоматерии. Алхимик должен найти вещество, которое разлагается на составляющие: Сульфур (Философская Сера) и Меркурий (Философская Ртуть). Казалось бы, чего проще. Взял серу, взял ртуть — и пошло-поехало. Но в том-то и дело, что философские они, а вовсе не обычные. Существуют десятки, если не сотни, предположений, чем же на самом деле являлись эти «сера» и «ртуть». Однако лиха беда начала. Тут ещё появляется Ртуть Философов, вроде бы то же самое, что Философская Ртуть, но вроде бы и нет. Некоторые авторы называют её Философским Азотом, Солью или, наконец, используют латинскую анаграмму VITRIOLVM, расшифровывающуюся так: «Visita Interiora Terræ Rectificandoqve Invenies Occultvm Lapidem Veram Medicinam» («Посети тайныя земли и, очищая, изобрети тайный Камень, истинное Лекарство»). Вообще, читая алхимические тексты, постоянно натыкаешься на то, что всё здесь «двоится». И действительно, никогда нельзя быть уверенным не только в том, что здесь означает конкретное выражение, но и адекватно ли оно самому себе. Философская Ртуть особым образом очищается, а затем соединяется с Философской Серой — смешивается и помещается в герметично закупоренный сосуд — Философское Яйцо, колбу с чрезвычайно длинным горлышком. Затем этот сосуд заключается в атаноре — алхимической печи, после чего происходит варка. Но помимо явного огня есть также и тайный, о нём пишут почти все Адепты. Однако одни авторы отождествляют его с витриолом («Солью»), а другие указывают на то, что это просто сам принцип соединения Философской Серы с Философской Ртутью. Но так это или эдак, под воздействием огня явного начинается процесс, именуемый сублимацией (возгонкой). Вещество в Философском Яйце поднимается в виде «тумана» и выпадает «дождём». Если всё сделано правильно, наступает первая основная стадия Великого Делания — Работа в чёрном, символизируемая вороном. Вещество чернеет и «гниёт», это смерть двух, ведущая к рождению одного — «двуполого вещества», андрогина, или, точнее, REBIS‘а (что буквально значит «двойная вещь»). Теперь это не два вещества, но «плоть едина». Вслед за вороном приходит гусь (лебедь), иначе говоря, наступает Работа в белом, убеление вещества, увенчивающееся получением Малого Магистерия — тяжёлого серого порошка с металлическим отливом. Этот Малый Магистерий позволяет получать из любых «основных» металлов (золото, ртуть, железо, свинец, олово, медь) — серебро. Но Великое Делание на этом не останавливается. На смену гуся приходит феникс (петух) — Работа в красном. Её результатом является Алый Лев или Великий Магистерий — тяжёлый, шафранного цвета порошок. Добавляя его в расплавленный металл, предварительно облепив пчелиным воском, можно получать золото. Но для алхимиков это не было самоцелью. Важнее будет сказать, что при растворении порошка в спирте получали так называемую панацею — универсальное лекарство, избавляющее от любых болезней и продлевающее жизнь сколь угодно долго. И по преданию, некоторые из великих алхимиков прошлого до сих пор живы.

Разумеется, таковым алхимическое Великое Делание предстаёт лишь при самом первом приближении, соотносящимся с самим процессом, к примеру, в той же степени, в какой выражение «тягота, смута, переворот» соотносится с реальной историей России. Алхимия — наука крайне сложная, её терминологический вокабулярий неоднозначен, узус «гуляет», всё «плывёт» и перетекает из одного в другое. Поэтому здесь всегда всё будет «и так, и не так».

Алхимические трактаты вовсе не похожи на скучные современные книжки по химии. Это причудливое баснословие, собрание самых невероятных мифов и легенд, символически иллюстрирующих алхимическое Делание. И вдобавок ко всему — изощрённые миниатюры и гравюры-головоломки, где изысканность и великолепие спорят с точностью деталей.

Алхимическая символика настолько пропитала собой европейское изобразительное искусство, а также музыку, зодчество, литературу, что было бы странным, коли не появились бы исследователи, с одной стороны, не понаслышке знающие о Великом Делании, с другой стороны, склонные к искусствоведческим штудиям. Самые известные алхимики XX в. как раз и были таковыми. Это прежде всего Фулканелли (буквально «Извергающий») и его ученик Эжен Канселье (чьё имя, согласно фонетической кабале, к которой постоянно прибегают алхимики, можно истолковать как «Благородный Письмоводитель»).

* *

*

Учитель Эжена Канселье — Фулканелли — «человек-загадка», «мифологическая фигура», «неумерший», «последний, кому удалось получить Философский Камень». Такими и многими другими эпитетами обычно характеризуют этого Адепта, предпочитавшего скрывать своё истинное имя за «говорящим» псевдонимом. Вроде бы его до сих пор разыскивают спецслужбы. Ведь получить в своё распоряжение Философский Камень — а следовательно, и сказочные богатства — не прочь, пожалуй, ни одна из крупных мировых держав. Но есть и более прозаическая причина, заставляющая цэрэушников сбиваться с ног в поисках исчезнувшего Адепта. Дело в том, что за много лет до появления атомной бомбы Фулканелли в своих книгах предсказал негативные последствия, связанные с использованием ядерной энергии. Кроме того, уже после войны, в одной частной беседе он настаивал на том, что во время Великого Делания в Философском Яйце происходит термоядерная реакция, однако вызванная не обычным, техногенным путём, а высвобождением «растительной» энергии.

Фулканелли оставил нам три книги: «Тайна соборов», «Философские обители» и «Finis gloriæ mundi» («Конец славы мирской»). Первые две были опубликованы его учеником Канселье. Третья, согласно предсказанию Мастера, будет опубликована лишь перед Самым Концом.

Канселье неизменно писал предисловия к книгам учителя, переводил на французский и издавал со своими комментариями трактаты старых мастеров алхимии, но более всего он известен собственным и, между прочим, весьма основательным трудом — «Алхимия».

В отличие от Фулканелли жизнь Эжена Канселье достаточно хорошо документирована. Родился он 18 декабря 1899 г. в Сарселле. Отец Канселье работал в «Тур де Франс», поэтому мог себе позволить отдать сына в Школу изящных искусств. Именно там, в 1915 г., «Благородный письмоводитель» и повстречает своего Мастера — Фулканелли. Видимо, не случайно встреча эта произошла в Марселе, городе, куда прибыл корабль без руля и ветрил со св. Лазарем, св. Марфой и св. Марией Магдалиной. Впоследствии Канселье не раз будет обращаться к этому преданию из «Золотой легенды» Жака де Воражена (Якова-варяга, Медвежьей Пяты), прочитывая его алхимически. Ведь коль скоро европейские Адепты сближали символику навигации с иероглификой Философского Делания (тому свидетельство в том числе и французская литература от Рабле до Римбо <Rimbaud>), то не столь же скоро ли, если не par excellance, подобает такое сопоставление тому царственному и сокровенному плаванию, одним из знаков которого служит полученный Кесарем от мореплавателей поистине красный дар — пасхальное яйцо, а домоправительница Христова повергла во персть змия Тараску?

К тому же своё имя город (изначально Марсель назывался Массилией) получил от св. Маркелла. Св. Маркелл часто в герметических иносказаниях представлен единоборцем с драконом. В алхимических и религиозных сюжетах его иногда субституируют св. Михаил и св. Георгий. Впрочем, имя Маркелл представляется в европейской эзотерической традиции наиболее предпочтительным, поскольку оно может быть прочтено как морская соль и март. Алхимическое Делание, совершаемое весной, предполагает смерть и воскресение философского субъекта [4], аналог чему находится в полярной эзотерической символике.

Марсель также связан с символикой зелёного цвета, очень важного в алхимии. Например, Фулканелли в своих «Философских обителях» сообщает о таинственном агенте Делания и приводит «Легенду о зелёных свечах», изложенную Ипполитом Матабоном: «Одна девушка из древней Массилии (Massilia) по имени Марта (Marthe), простая работница (simple petit ouvrière) и давно уже сирота (orpheline), особо почитала чёрную Деву Подземелья. Она приносила ей все цветы, которые только могла собрать на окрестных холмах, — тимьян, шалфей, лаванду, розмарин, — и каждый день, какая бы погода ни стояла, посещала мессу.

Накануне Сретения — праздника очищения (Purification) — Марту посреди ночи разбудил голос, который звал её в монастырь на утреню. Она испугалась, что проспала дольше обычного, быстро оделась и выскочила во двор, а так как землю покрывал свет, было довольно светло, и она решила, что уже занимается заря. Она добежала до церкви, ворота которой были открыты. Встретив священника, Марта попросила его отслужить мессу от её имени. А так как денег у неё не было, она сняла с пальца скромное золотое колечко — своё единственное достояние — и положила в качестве приношения под алтарным подсвечником.

Каково же было удивление девушки, когда она увидела, что, как только служба началась, белый воск (cire blanche) свечей принял невиданный небесный зелёный цвет, более яркий, чем у самых прекрасных изумрудов и самых редких малахитов. Она смотрела не отрываясь и не верила своим глазам...

Когда священник провозгласил Ite missa est, экстаз прошёл и девушка вернулась к действительности, она вдруг заметила, что ещё не рассвело: на монастырской башне пробил час.

Не зная что и подумать, она вернулась в своё жилище, но рано утром снова пошла в монастырь, где уже столпилось много народа. В волнении она принялась всех расспрашивать о ночной службе, но ей сказали, что со вчерашнего дня никаких служб не было. Рискуя, что её обвинят в том, что ей всё померещилось, Марта во всех подробностях поведала о чуде, свидетельницей которого она была несколько часов назад. Верующие толпой последовали за ней в подземную часовню. Сирота сказала правду. Кольцо лежало на прежнем месте, внизу под подсвечником, и в алтаре невиданным зелёным цветом всё ещё горели свечи...»

А на с. 497 «Философских обителей» Фулканелли добавляет: «В своей Заметке о старинном аббатстве Сен-Виктор в Марселе аббат Лорен рассказывает об обычае, который народ соблюдает по сей день: во время процессии в честь Чёрной Девы все несут зелёные свечи. Свечи эти освящают 2 февраля, в день очищения (праздника Сретения). Автор говорит, что “ свечи в праздник Сретения должны быть зелёные, хотя почему, никто толком не знает. Из документов явствует, что зелёные свечи были в ходу и в других местах. Монахини монастыря Святого Спасителя в Марселе пользовались ими до 1479 г., а в центре епархии, в Экс-ан-Провансе — до 1620 г. Но если там этот обычай забылся, в аббатстве Сен-Виктор его хранят до сих пор”».

Также хорошо известна алхимическая аллегория Плавания в зелёную землю, эта операция, по мнению некоторых авторов, является частью Работы в чёрном.

Таким образом, уже сама жизнь в Марселе настраивала юного Канселье на определённый лад. Но ещё задолго до поступления в Школу, в 1912 г., Канселье приснился сон с посланием на латыни, которое он обнаружит позже, на вилле Паломбара. Не такой ли сон является первым призванием для каждого Адепта? Ведь Великое Свершение Николая Фламеля («Пламенеющего»), одного из величайших алхимиков, было бы невозможным, не приснись ему книга Авраама Еврея.

15 января 1921 г. Канселье женится на Раймонде Кайар. Впрочем, мальчику, родившемуся от благочестивого брака, а «благородный письмоводитель» до самой своей смерти оставался «практикующим католиком» (так в римо-католической религии именуются те, кто строго исполняют церковные предписания и соответственно причащаются ежемесячно), — Анри Серилю Канселье не суждено было прожить долгую жизнь. В 1928 г. он умер от менингита.

В биографиях Канселье обычно пишут, что 18 октября 1924 г. он вместе с Фулканелли был на похоронах Анатоля Франса. Однако нет никакой возможности ни подтвердить это заявление, ни опровергнуть. В тогдашнем окружении Канселье не было никого, кто был бы неизвестен более широкому кругу его знакомых. С начала 1925 г. Канселье живёт в Париже, на улице Рошешуар 59, в одном доме с Жаном-Жюльеном Шампанем, иллюстратором книг Фулканелли. Они снимают мансарду на шестом этаже. По видимости, уже в это время Жан-Жюльен Шампань начинает всерьёз увлекаться абсентом — единственным, по мнению Фулканелли, напитком, имеющим в наши времена хоть какое-то касательство к посвящению. Отсюда, да и не только отсюда, часто делают вывод, что Фулканелли — это и есть Жан-Жюльен Шампань. Тем паче что последний в пьяном виде не раз выдавал себя за первого. Но была ли в том хоть толика смысла? Шампань, основавший Братство Гелиополиса, был сам по себе весьма значительной фигурой. Не случайно на его надгробии высечено: «Apostolus hermeticæ scienticæ» («Апостол герметической науки»).

В пользу того, что Шампань и Фулканелли — разные фигуры, говорит ещё и следующее обстоятельство: «любитель абсента» помер в страшных муках в 1932 г., тогда как Фулканелли являлся (иного слова тут и не подберёшь) в 1937 г. Жаку Бержье, а в 1952 — самому Канселье. (После войны Фулканелли как раз-таки и начали разыскивать спецслужбы. В том числе, и в первую руку, ЦРУ. Но, разумеется, безуспешно.) Последняя встреча учителя с учеником состоялась в Испании, что может быть истолковано аллегорически как паломничество к Сантьяго де Компостела — этим символом Адепты алхимии иногда обозначали один из этапов Великого Делания.

Одно время в эзотерических кругах Франции, и не только Франции, муссировался слух о том, что Фулканелли — это и есть сам Канселье, точнее, его псевдоним. Но слух оказался всего лишь ничем не подтверждённым слухом. Были также домыслы о том, что под именем Фулканелли скрывался не кто иной, как известный алхимический автор Магафон (Пьер Дюжоль). Кое-кто также утверждал, что за псевдонимом «Фулканелли» скрывается писатель Ж. Рони-старший. Мы не берёмся утверждать, что любое из этих предположений совершенно следует исключить из числа возможных. И, вероятно, правду мы узнаем только в конце. Разумеется, в Самом Конце.

В 1930 г. Канселье, согласно некоторым источникам, становится Адептом. Иначе говоря, получает алхимическое посвящение и даёт обет неразглашения тайны. Он, участвовавший в эксперименте на газовой фабрике в Сарселле, когда Фулканелли удалось превратить кусок свинца в золото, теперь был уверен: победа возможна. После таинственного исчезновения своего учителя Канселье дважды удалось произвести Философский Камень — второй раз незадолго до смерти, наступившей 17 апреля 1982 г. Кстати, дата его смерти, как и дата рождения, «говорящая». Именно апрель и май, овен и телец — малый и большой труженики — считаются у алхимиков единственно благоприятным временем для Великого Свершения. В это время распинается, погребается и воскресает Христос. Казалось бы, какая связь между евангельскими событиями и алхимией? Но оказывается самая прямая. Вещество в атаноре именно «погребается» и «воскресает». Канселье не раз обращал внимание на такого рода «совпадения» и, может быть, самые лучшие страницы его «Алхимии» посвящены соответствию символики Великого Делания и католической мессы. А ведь сам принцип аналогии различных планов бытия лежит в основании герметической науки. И умер ли Канселье на самом деле?

Так или иначе, но этот мир он покинул, впрочем, оставив нам (помимо предисловий к книгам Фулканелли) весьма значительный и щедрый труд «Алхимия». И кто знает, не появятся ли когда-нибудь вновь на подмостках истории «извергающий» и его «благородный письмоводитель»?

* *

*

Представлять книгу Канселье русскому читателю — дело неблагодарное. Чудаки и романтики наши сильно отличаются от французских. Поэтому, конечно, мы слабо надеемся, что «Алхимию» будут читать взахлёб даже те, кто причисляет себя к традиционалистской школе. Интерес к такого рода книгам у названной публики, кажется, чисто коллекционный. Впрочем, те, кому это нужно, будучи сами переводчиками, уже давно всё прочли по-французски.

Современная русская герметическая школа par excellence школа любителя (amateur). Русский алхимик в первую голову книгочей и толмач. Мы оставляем в стороне лишь две загадочные фигуры. Кто они — догадайтесь сами. Вы их более или менее знаете.

Мы сами дважды потерпели поражение на влажном пути, что в последний раз едва не закончилось нашей гибелью. Во всяком случае то, что мы получили, надолго отбило у нас охоту к философской навигации. И хотя растопленный в тигле свинец, приняв «лекарство» и покрылся «позолотой», что заставило сердце затрепетать от несказанной радости, при ближайшем рассмотрении оказалось, что внутри металл никак не трансформировался.

Нам доводилось встречать не вполне умственно здоровых экспериментаторов, пускающихся в невообразимые авантюры, но ничем хорошим это никогда не заканчивалось. Люди доброй воли, прежде чем приступить к изготовлению Камня, должны посвятить много лет предварительной подготовке, и шествовать в поисках нашей матушки гусыни (философской Ртути) с фонарём и посохом,

...с оптикой в глазу

Путями звёзд, что там, внизу —

выражаясь словами Уильяма-Батлера Йейтса, поэта — нобелевского лауреата — и посвящённого Золотой Зари.

Вадим Рабинович, у которого мы подготовили к защите диссертацию по русскому герметизму, в своей книге «Образ мира в зеркале алхимии», апеллируя исключительно к парадигме современной науки — культурологии — утверждает, что средневековые алхимики смешивали физику и метафизику, в результате чего могли получаться такого рода рецепты: «возьми 5 унций свинца и 18 унций прилежности». Здесь исследователю мнилась переходная форма сознания от конкретного к абстрактному. Но удовлетворительно ли такое объяснение? Неужто неоплатоническая линия в христианстве (а герметизм — это во многом прикладная неоплатоника) была столь привязана к внешним формам? Разве «идеальное» и «материальное» не существовали в алхимии единовременно (обовремен но)?

Увы! современный мiр инспирирован аристотелизмом с его характерной дуальностью материи и формы. Последняя как бы включает в себя эйдетическое бытие, но лишь «как бы». «В том-то всё и дело. В том-то и». Подразумевается также и то, что материя доступна чувственному восприятию. Тогда как она трансцендентна, подобно духу, с которым она в конечном счёте совпадает. Ибо «все сливаются в одно, делимое на два». Эта «материя» и есть первоматерия философского делания. Чистая субстанция. Меркурий. Тогда как сульфуром, философской серой, следует именовать чистую эссенцию, сущность. Солью же будет то, что их объединяет, иначе говоря, форма. Форма — то, что нам дано и абсолютно явно. Тогда как сульфур и меркурий, сущность и субстанция — «по ту сторону».

Именно метод аналогии (вытекающий из традиционного мiровоззрения), а не что-либо другое, на наш взгляд, производил на свет «нелепые» рецепты, подобные приведённому выше. Сущность, субстанция и форма (сульфур, меркурий и соль) — это как бы «верх», «низ» и «середина». Только и всего. Но опять-таки не забудем об этом «как бы», совершенно непригодном к употреблению в современном научном сообществе, по иронии меона именуемом «академическим», на самом же деле давно и в весьма сильной степени даже не «перипатетическом». Аналогии могут указать на порядок искомой вещи, на его соответствие именному (ноуменальному) бытию. Отсюда и «как бы». Ведь любой принцип, отчуждаясь меоном, оформляя его, поддаётся превратности последнего. Поэтому-то у Канселье, как и у большинства алхимиков, речь не о «баночках-сткляночках» да «порошочках-корешочках», а о том, что обладает именным бытиём, явленным в иероглифических формах, доступных нашему восприятию. «В реторте всходят имена», выражаясь словами поэта-герметика Пауля Целана. «Имена»! а не реактивы.

В некоторых фрагментах Канселье оказывается щедрее своего учителя. Для самых прозорливых читателей Фулканелли оставил в своих книгах ложный ход, позволяющий недобрым сделать недобрые заключения. Но Чаша Естества и Чаша Всечестная — всё-таки разные чаши.

Канселье не оставляет никаких иллюзий. Отождествление субъекта с объектом им категорически осуждается. Так как «между микрокосмом герметического философа и миром Божиим, макрокосмом, нет и не может быть полного тождества, — первый есть только образ второго». Именно поэтому под влиянием иллюминатских идей погибает Дюшанто, который «без всякого отвращения сам выступил одновременно атанором и дистиллятором... член ложи Соединённых Друзей, пытался найти в собственных извержениях, а затем использовать как Универсальное Лекарство хорошо знакомый всем алхимикам армоньяк (harmoniac). При этом он ничего не ел, а только из раза в раз пил свою собственную мочу! Могло ли из этого получиться что-либо иное, кроме внезапной смерти философа, сочетавшего столь опасные опыты с несомненными дарами и знаниями испытанного кабалиста?» Не могло, отвечаем мы, так как сами с большим трудом вырвали себя из-под гнилостного очарования подобных представлений, что несомненно стоило бы нам не только жизни в мiре дольнем.

Но Канселье «осторожен, как ящер». Приблизившись сколь можно близко к самому Естеству, он мягко намекает на его составы — насколько позволяет его почти шатобриановский стиль. А намекнув, отступает. Отступим и мы, ещё раз напомнив о необходимости блюсти тайну. Будем помнить, что «в закрытую пасть мухе не попасть».

февраль 2002