Герметическая метафизика фулканелли

«Владычица наша»

«Тайна соборов» — книга Фулканелли, последнего, вероятно, из Адептов алхимии, была впервые у нас издана в 1996 г. совместными усилиями издательств «REFL-book» и «Ваклер». Но сколь бы эти издательства ни сослагали своих усилий — перевод не годится никуда. Порою ощущение, что переводил компьютерный переводчик. Смотрим, кто переводил. Написано: «Перевод О.О.Чистяков (англ.). М.А.Собуцкий, Н.В.Вязмитина, А.В.Морозов (фр.)». Кроме того обстоятельства, что переводила целая команда лихая, чего никогда и ни при каких обстоятельствах делать не следует, особенно если речь идёт о такой непростой дисциплине, как алхимия, переводили к тому же с разных языков. Нужно ли объяснять, что не только у разных переводчиков свой терминологический узус, и это необходимо, как герменевтическое вчитывание (хотя решительно непонятно, чего могли бы интересного вчитать в Фулканелли эти ребята), но даже у разных алхимиков иероглифика очень сильно отличается. Прочитать одну алхимическую книжку с помощью другой невозможно, всегда остаётся «зазор», всегда до конца непонятно, разгадана эта головоломка или не разгадана, остаётся только предполагать, что интуиция ведёт нас по правильному пути. И вот спрашивается, какой смысл переводить книгу, не несущую никакой смысловой нагрузки? Конечно, про Фулканелли к тому времени было много написано. Уже и Саду («Алхимики и золото») к этому времени вышел, и «Утро магов», где говорилось о нём в самых возвышенных выражениях, так что Фулканелли был «раскрученной фигурой». Поэтому с коммерческой точки зрения проект выпуска самой известной книги Фулканелли был заведомо то, что надо. Но вот тем, кто действительно интересовался алхимией, книга ничего не сказала. Иногда говорят, что бессмысленно переводить «Алису» Кэрролла, поскольку там очень много ребусов, анаграмм, да и просто того, что называют «игрой слов». Ознакомившись несколько позже с французским оригиналом «Тайны соборов», я убедился, что переводить эту книгу ещё более бессмысленно, потому что если мы будем буквально или, наоборот, очень творчески переводить «Алису», то ничего страшного в этом не будет, мы примерно догадаемся о сюжете, улыбнёмся кое-где или получим эстетическое удовлетворение, но вот Фулканелли так переводить вообще без пользы, поскольку предлагаемые им намёки как раз и составляют самую суть всего того, что он хотел сказать. Единственно возможный способ публикации большинства книг по алхимии, на наш взгляд, это давать почти рядом с каждым переведённым именем существительным, да и прилагательным тоже, в скобочках оригинал. Тогда всё будет понятно. В случае Фулканелли, например, французские имена будут соединены русскими глаголами, предлогами, местоимениями, хотя кое-где их тоже стоит переводить. Среднеобразованный читатель, знающий хотя бы один язык, даже если это не французский, всегда разберётся, что к чему, поскольку язык романский. И если Фулканелли, а вслед за ним Канселье, указывал на греческую (или пеласгическую) основу французского языка, то ведь и латинского субстрата в нём немало.

Нельзя переводить: «Тайны готических соборов». Во-первых, множественное число («тайны») здесь совершенно неуместно. Речь идёт не о «секретиках», представленных в скульптурах и барельефах на религиозный сюжет, а о великой и страшной тайне, делающей алхимию родной сестрой Церкви. Во-вторых, по-французски буквально: «Мистерия кафедралей» или «Тайна соборов». Откуда взялись «готические»? Чтобы добавить романтики, наверное. Несогласованность переводов привела к ещё большим выкрутасам. Местами «Notre-Dame de Paris» калькируется, что правильно, а местами — «Собор Парижской Богоматери». Последний вариант, к сожалению, ставший таким привычным, заведомо неточен и неполон.

Под «Нотр-Дам», «Владычицей Нашей», как справедливо отмечает ряд переводчиков, вовсе не обязательно следует понимать Богоматерь. Понятие «Нотр-Дам» — многозначно, и те, кто им пользовались, ценили последнее именно благодаря его двусмысленности или даже многосмысленности. Повод к тому подаёт в первую голову «Золотая легенда», священное предание католиков. Таким образом, почитавшие образ Божественной Девы под различными именами и видами приходили к своего рода согласию философов.

Божественный титул «Мадонна» не следует относить исключительно к Богородице. И дело здесь вовсе не в «языческих пережитках» (как известно, Божественная Дева с младенцем на руках почиталась в самых различных областях греко-римского мира задолго до возникновения христианского культа). Ведь даже если оставаться на позициях одной только христианской интерпретации, то весьма скоро обнаружится, что эпитеты «Моя Госпожа», «Наша Дама» могут прикладываться и к другим почитаемым Вселенской Церковью фигурам: в частности, к Премудрости Божьей и св. Марии Магдалине.

По словам нашего крупнейшего знатока герметики и алхимии Евгения Всеволодовича Головина, «Тайна соборов» представляет собой скорее увлекательный роман, нежели строгий философский трактат. Но если это роман, то роман-палимпсест, где сквозь новый, более ценный слой блекло проступает слой предыдущий — слой романа Гюго. Фулканелли также прямо называет и другой источник — книгу шартрского дворянина Эспри Гобино де Монлуизана «Достопримечательные толкования загадок и иероглифических фигур на главном портале собора Нотр-Дам де Пари». Впрочем, не исключено, что под этим слоем скрывается ещё одна криптопись — руки посвящённого «извлекателя квинтэссенции» Алькофрибаса Назье — блистательного Франсуа Рабле.

Однако во времена Рабле, когда вера в могущество алхимии была незыблемой, изощрённый Адепт или аматор пользовались куда как более непрозрачной криптописью. Во времена же Гюго консервативно-романтическая реакция, наступившая вслед за разъедающими, коррозийными веками скептического просвещения и куртуазно-афеистического энциклопедизма востребовала более «агрессивный» по форме эзотеризм, но — увы! — более скудный по содержанию.

В предисловии к «Тайне соборов» ученик и неизменный комментатор Фулканелли Эжен Канселье пишет о «встрече Книги и Здания», намекая на уже успевшие сделаться крылатыми слова Клода Фролло из романа, написанного — не будем этого забывать — магистром Сионского Приората Виктором Гюго «Собор Парижской Богоматери». Безумный настоятель Собора, увлечённый алхимией, с горечью указывая на инкунабулу, первопечатную книгу, а затем на стену Нотр-Дама, изрекает: «Это убьёт то». Для Канселье такая реминисценция крайне важна, поскольку книга Виктора Гюго — известнейшая из тех, где открыто говорится о том, что скульптуры и рельефные украшения Нотр-Дам де Пари могут быть прочитаны как связный текст. Более того, роман Гюго в целом несёт на себе несомненную печать посвящения: под видом любовной или авантюрной интриги разворачивается герметический сюжет со знакомыми (или угадываемыми в роли таковых) по трактатам алхимиков персоналиями: Эсмеральдой (Изумрудной), образом ртути, сопровождаемой козочкой, чей рог поистине рог изобилия, за Эсмеральдой хищно охотится алхимик Клод Фролло, а сама она любит Феба (сульфура), умирающая во тьме мать Эсмеральды — первая ртуть, а бродяги Двора Чудес, граждане государства Арго — истинные кабалисты…

Фулканелли, между тем, отнюдь не отделяет «нашу даму» (Нотр-Дам) от Девы Марии. Напротив, начиная своё повествование о Париже, он тонко замечает: «Парижский собор, как и большинство столичных соборов, был посвящён Благословенной Деве Марии (benoîte Vierge Marie), или Деве-Матери (Vierge-Mère)». Однако почти сразу же он приводит «прозрачный», по его же словам (следовательно, намекающий на нечто другое), текст, произносимый на мессе в день Непорочного Зачатия Девы:

«Господь овладел мною в начале своих путей. Я была до того, как Он создал первое существо, я была издревле, до сотворения земли. Бездн ещё не было, когда я была зачата. Источники ещё не забили, горные громады не выросли; я появилась на свет до холмов. Он ещё не сотворил ни земли, ни рек, не укрепил твердь на полюсах. Когда Он замышлял создать небеса, я уже была; когда Он налагал границы безднам и устанавливал незыблемые законы, когда упрочивал над землёй воздух, распределял воду по источникам, окружал море берегами и учреждал единые правила для всех вод, дабы они не переходили положенный рубеж, когда Он закладывал основание земли, я была с Ним и всё упорядочивала» (Prov. 8:22 f.; перевод В.А.Каспарова).

Совершенно очевидным образом речь здесь идёт о Софии, Премудрости Божьей, относящейся к Божеству так, как меон к Сверхсущему Единому, а субстанция к сущности. Данный случай только ещё раз утверждает нас во мнении, что за далеко не случайным эпитетом Нотр-Дам могут скрываться совершенно разные мистические дамы. Фулканелли, таким образом, подчёркивает наиболее манифестационистские моменты в католичестве. Однако прямая аналогия здесь не слишком уместна. В чистом манифестационизме бытие и всё помимо бытия представляет собой монолит, сферу сфер, а следовательно, здесь нету никакой абсолютной временной или пространственной последовательности, мать рождает отца, а отец рождает мать. Ничто не предшествует другому, абсолютной иерархии нет. В мессе же речь идёт о том, что «Бездн ещё не было, когда я была зачата». Стало быть, имплицитно мысль о последовательности и абсолютном начале уже заложена, хотя было бы довольно странным ожидать чего бы то ни было иного в случае иудео-христианской креационистской доктрины.

С другой стороны, как становится понятным из дальнейшего, Фулканелли представляет фигуру этой дамы едва ли не в качестве субститута Девы Марии. Он даже подчёркивает, что она есть форма, тогда как понятие формы приложимо в данном случае только к Деве Марии, но никак не к Софии, — духу, субстанции и материи. Фулканелли оказывается заложником сугубо католических представлений с его субординацией, с его догматом об исхождении Св. Духа не только от Отца, но и от Сына. Будучи учеником или избранником Илии (что подразумевает синкретическое примирение манифестационизма с креационизмом), наш Адепт называет Иисуса материей, как будто материя (иными словами, субстанция) может родиться от формы и сущности. Как будто статуя предшествует глине! Конечно, для чисто манифестационистского мировоззрения здесь никакого противоречия нет, потому что всегда можно сказать: «Форма лишь более зримая эманация идеи, в процессе же дальнейшего разворачивания бытия, мы придём к материи». До некоторой степени это будет верно. Но с точки зрения католической теологии это лишено смысла. Что же до восточно-христианского (в особенности древле-православного) богословия, то здесь Исуса, «воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы вочеловечшася» понимают именно как искони воплотившегося, во времени — вочеловечившегося. У Фулканелли же первая и третья ипостась сливаются до неразличимости.

Всё это крайне важно, поскольку богословские ипостаси, равно как онтологические понятия сущности, формы и субстанции и гносеологические понятия субъекта, предмета и объекта для герметика суть иносказания серы, соли и ртути. И Фулканелли, будучи крайне, предельно щедрым автором, в настоящем вопросе оказывается скорее скупцом, что, впрочем, объясняется не столько действительной скупостью великого Адепта, и уж, конечно, не отсутствием ведения, сколько двусмысленным положением избранника Илии, вынужденного балансировать между креационизмом и манифестационизмом, вместо любой из этих определённостей в чистом виде или подлинного христианства с его несть ни эллина, ни иудея.

Впрочем, если вспомнить, что вторая книга Фулканелли намного яснее и щедрее, то мы без труда обнаружим там разницу между первой и второй ртутью. И тогда, может быть, прояснится вопрос, почему же Фулканелли до некоторой степени отождествляет (во всяком случае рядополагает без различения) двух Божественных Жён или, лучше сказать, Дев.

Итак, Камень Философов — первоматерия Делания, представленная чёрными подземными девами, скульптурными изображениями Девы-Матери, хранящимися в христианских криптах, но восходящими ко временам дохристианским. Поэтому когда Фулканелли говорит о первоматерии Делания, иначе, о том, из чего, речь идёт совсем не о «тайном учении Гермеса» (как это перевели сотрудники издательств «REFL-book» и «Ваклер»), которое, разумеется, «блаженная подземная Богоматерь» олицетворять не стала бы при всём желании (подобный перевод неадекватен не только по отношению к герметике, но и к элементарным представлениям об истории культуры и религии). Одним словом, перед нами чешуйчатый дракон, главный аркан царской науки, дикий субъект, содержащий в себе двоих. Наш субъект внешне чёрен и покрыт струпьями, он страдает проказой. Но если его очистить от примесей, он станет сначала белым, а потом красным.