Беовульф как функциональный герой-чудовищеборец

Влюбом традиционном эпосе есть культурный герой, заполняющий своим существованием и деяниями мрачные пробелы бытия. Функция Беовульфа — чудовищеборчество. Он — заступник земного мира. Он боголюбивый воитель, благословленный высшей силой на борьбу с силами инфернальными: Грендель и его мать — потомки Каина, дракон — алчный оборотень, хранитель сокровищ. Поэма исполнена символов. И сама она, в свою очередь, также символ магического универсума, замкнутого на самом себе. «Беовульф» есть в некотором роде модель мира со своими принципами и оппозициями. Вот графическая схема этого мира:

Попробуем подробнее разобрать эту схему. В поэме можно обнаружить некий дуализм по отношению к высшей силе. Автор «Беовульфа» называет высшей силой то Бога, то Судьбу. По мере продвижения сюжета мы можем видеть, как центр тяжести смещается от Первого ко второй. Где-то в логической середине событий (поединок с матерью Гренделя) они сливаются в «диалектическом» синтезе. (Чудо от Бога превращается в превратность от Судьбы. И превратность от Судьбы обращается в чудо от Бога.) Судьба приближена к Земле, тогда как Бог пребывает на Небе. Бог — вечен, Судьба — ежеминутна. Как в инь-яне, Бог представляет собой активное, мужское начало, Судьба — пассивное, женское. Отчасти Бог наделён качествами Судьбы, но и Судьба, в свою очередь, отчасти наделена качествами Бога. Поэма именует Бога «Владыкой Судеб», что само по себе указывает на иерархические отношения. Беовульф выступает в роли святого, защищающего, однако ж, народ, под Богом ходящий, от инфернальных сил не словом молитвенным, но удалью молодецкой (здесь, по всей видимости, мы можем наблюдать формирование идеологемы рыцарства: рыцарь как воин христолюбивый, исполняющий обет свой, Богу данный, ратоборством, губительным для врагов Христовых). Вот «кредо» Беовульфа: «буду рад я работе ратной». Народ, на страже спокойствия которого стоит Беовульф, ходит под Богом. Но то, что он ходит под Богом, само по себе его не защищает. Беовульф — оружие в руце Божьей. Однако ж для народа он и орудие Судьбы, что весьма значимо (один наш автор, Ярослав Кузнецов, исследователь сакрального, производил этимологию слова «Судьба» от «Суда Божьего»). Первоначально Беовульф воплощает собой Судьбу, но позже происходит гибельная дифференциация и герой погибает. (Подобная ситуация обнаруживается в фантастическом романе С.Витицкого «Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики», о чём мы в своё время написали статью, опубликованную в «Литературном обозрении»[48].) Как говорится: пути Господни неисповедимы.

Центральный символ поэмы — Хеорот, Палата Оленя. Это цитадель человеческого мира, образ Земного Рая, земная Вальгалла земных эйнхериев. То есть здесь мы сталкиваемся с символикой Мирового Центра, который поистине является «полюсом»[49]. На это же указывает и само имя «Хеорот» — олень (елень) — ELK, свет Севера. Неудивительно и то, что Палата Оленя увенчана рогами, которые, как уже неоднократно показал Генон[50], не следует трактовать как нечто исключительно демоническое. В данном же случае рога не только символ могущества, но и лестница, чьи два крыла соотносятся с восходящими и нисходящими влияниями. Покушения на Хеорот явно инфернальны. То, что Грендель и его мать всё-таки проникают в чертог (и только лишь «места высокого... трона кольцедарителя» они не смеют касаться, что указывает на сближение трона с алтарём), отражает борьбу христианства с язычеством. Грендель — это уже не вполне языческий великан (хотя на это указывает его имя, происходящее от «grand»), древнеисландский турс, ётун или тролль, но ещё и не вполне христианский чёрт. Чёрт Средневековья — смешной чёрт. Ётун же — ужасен. Как следующую — после «Беовульфа» — ступень на пути формирования мифологемы чёрта отметим исландскую сагу «Мороз-По-Коже»[51]. Однако, и мы вернёмся к этому позже, Грендель не просто великан или чёрт, а потомок Каина[52]. Хеорот архетипически, учитывая печальную гибель последнего, также можно соотнести с чертогом Аттилы из «Старшей Эдды», «Саги о Вёльсунгах» и «Песни о Нибелунгах». Пир обращается в кровопролитие, чертог поглощает всесожигающий пламень. Кровь и огонь — одно. Кровь и огонь — плата за пир.

В поэме есть «лишние» детали, в связи с которыми возникает вопрос: почему Беовульф убивает тритона и Дагхревна, хугского воина? То есть почему — понятно, вопрос не в этом. Скажем так: зачем эти детали присутствуют в поэме? Исследователи недоумевают: зачем нужно было герою умерщвлять тритона, которого мог предать смерти каждый? Но ведь в тексте (по крайней мере в переводе) ни слова не говорится о том, что стрелял из лука в тритона именно Беовульф. Там говорится: «воин гаутский». И даже контекстуально не показано, что этим воином был главный эпический герой. Этим воином мог быть любой из дружинников Беовульфа. Однако ж мы всё-таки склонны считать, что именно Беовульф, а никто иной «пресёк на водах жизнь пучеглазого», так как это подтверждается символической архитектоникой поэмы, что также придаёт поэме сюжетную симметрию:

 

Грендель — тритон — мать Гренделя — Дагхревн — дракон.

 

Три сильнейших противника. И два слабейших, но архитектонически оправданных, уравновешенных. Однако в наших глазах последнее представится ещё менее удивительным, если обратить внимание, с одной стороны, на то, что божество Тритон (омонимичное мелкому земноводному) — повелитель зимы, зимнего схождения солярного героя в ров преисподний, а с другой стороны, на «говорящее» имя Дагхревна и его «национальную принадлежность». Но прежде добавим, что тут же говорится о двух воинах, чьи имена означают «вепрь» и «волк». Да и само имя «Беовульф» — традиционное не только для европейского севера эвфемистическое хейти медведя — «пчелиный волк» (ср. с русским медведь, то есть ведающий мёд), использовавшееся по причине табуирования подлинного имени медведя. Имя воина, которого убил Беовульф, означает «ворон дня». Говорится о том, что воин этот был хугским. Позитивистские исследователи утверждают, что хугский означает франкский. Но им не помешало бы вспомнить, как звали вещего ворона Одина. А в скандинавской поэзии имя Хугин использовалось как хейти ворона достаточно частотно. Имя Дагхревн (ср. с совр. английским dark raven или современным немецким прочтением этого имени, означающим ворон дня) прямо указывает на истинную сущность его обладателя. Ворон[53] в раннесредневековой «северной» поэтике — символ беды. Ворон предвещает кровопролитие. Ворон предупреждает о грозящей опасности, но сам же, первый, выклёвывает глаза у павших воинов. Ворон — символ Судьбы. И убийство Беовульфом Дагхревна олицетворяет собой наступление в жизни героя этапа борьбы с Судьбой. (Ср. с «Хрониками Амбера» Р.Желязны: герой сворачивает шею ворону Хуги (sic!) за его скверные пророчества.) Мистическая сила противников Беовульфа раз от разу постепенно возрастает, тогда как их физическая сила прибывает «скачкообразно»:

С мистической точки зрения Дагхревна можно приравнять к Гренделю. Дагхревн случаен, как превратность Судьбы. Грендель закономерен. Убийство Беовульфом Гренделя есть эпическая необходимость и эпическая закономерность. Убийство тритона несёт в себе элемент случайности. Но разве истинное воительство не основано на незнании подлинной силы противника? Разве не может за невзрачным земноводным, омонимичным самому великому божеству, скрываться залог гибели героя? Счастливый исход поединка с грозным «родителем» Гренделя (в поэме мать Гренделя часто называется «он») сочетает в себе чудо и случайность. Мистическая сила Дагхревна выше, чем у матери Гренделя: здесь уже не может быть никакого чуда, здесь уже только судьба...

Исследователями уже подчёркивалось, что поэт предсказывает в ст. 2308–2310 кончину конунга — судьба Беовульфа после убийства Дагхревна решена. Отныне оружие Судьбы не Беовульф, а дракон, который, как неоднократно отмечалось, с формальной точки зрения прав. Но прав и Беовульф. Итак, Беовульф выступает от Бога, а дракон от Судьбы. Но, поскольку Судьба — это Суд Божий, излитый от Бога и предвосхищающий волю Вышнего, то погибают и Беовульф, и дракон. В ином же случае получилось бы, что Бог вошёл в противоречие с Самим Собой, то есть со Своим орудием, Судьбой — которое принципиально Ему имманентно, хотя Он и разлучён с Судьбой дальностью узнавания Себя в Ней. Континуум уравновешивается. Бог снова сливается со Своим орудием — Судьбой.