Отчуждение денег от принципа

История бытия предполагает непрерывное становление, последовательную эманацию из непроявленного Принципа в проявленное. Разумеется, это касается всех сфер бытия, в том числе и денег.

На ранних этапах истории человечества (и даже вплоть до окончания Средневековья) деньги и золото являли собой субститут Нетварного Золота Духа. Показательно, что о банкнотах тогда речи идти не могло. И дело здесь не в «товарно-денежных отношениях», и даже не в отсутствии достаточной технической базы для выпуска подобных банкнот. Требовался качественный переворот в сознании, чтобы монеты и золото стали замещаться бумажным субститутом. Однако подобное замещение было детерминировано постепенно нарастающей долей псевдотрадиционного в жизни традиционного общества. Первоначально деньги (монеты, золото) несли исключительно сакральную функцию. На путях экономического роста общества и перехода от модели «товар — товар» к модели «товар — деньги — товар» деньги становятся носителем как сакрального, так и профанного, экономического. Но говорить здесь о синтезе, или «симбиозе», было бы неправильно. Поскольку совершенно очевидно, что перед нами как раз именно переходная стадия. И — наконец — введение бумажных денег приводит к отделению экономического от сакрального. Таким образом, экономическое с точки зрения Традиции оттесняется в сферу исключительно профанного.

Изначально же деньги, вернее, монеты — традиционный предмет, используемый в сакральных ритуалах, чья символика восходит к мандале, магическому кругу[76]. Замечательный учёный, пытавшийся примирить в своих исследованиях профаническую психологическую науку и традиционализм, Карл Густав Юнг в «Комментарии к “Тайне Золотого Цветка”» замечает по этому поводу следующее: «Мандала значит “круг”, а более специально — “магический круг”. Мандалы не только широко распространены на всём Востоке, но в изобилии засвидетельствованы и у нас в Средневековье. Для христианства они подтверждаются в особенности ранним Средневековьем, когда их изображали преимущественно с Христом в центре и с четырьмя евангелистами или их символами в ключевых точках. Это представление, безусловно, очень древнее, ведь и египетский Гор с его четырьмя сыновьями изображался именно так. (Гор и его четыре сына, как известно, близко связаны с Христом и четырьмя евангелистами.) <...> Такие мандалы можно видеть и в культовых рисунках на песке у пуэблос. <...> Золотой Цветок — это свет, а свет небес есть дао. Золотой Цветок — символ мандалы <для себя отметим, что золото, — кстати, сигнатура завершения алхимического Великого Делания — изначально сакрально, так как является символом Великого Единого, символом богопомазанности царской власти. — О.Ф.> <...> Эта символика относится к разновидности алхимического процесса очищения и облагораживания; тьма порождает свет, из “свинца водяной местности” вырастает благородное золото, бессознательное становится осознанным в качестве процесса жизни и роста. (Полнейшей аналогией выступает индийская кундалини-йога.) Таким образом происходит объединение сознания и жизни. <...> Древнейшее из известных мне изображений мандалы — палеолитическое так называемое “солнечное колесо”, недавно обнаруженное в Родезии». От себя заметим, что в Индии металлические пластинки с нанесёнными на них сакральными знаками — так называемые янтры — до сих пор используются для концентрации сознания. В Древней Греции монета — «проходной билет» на Элевсинские мистерии[77]. Как видно из всего вышеприведённого, никакой экономической функции в первоначальном бытовании монеты мы решительно не обнаруживаем, что становится ясно даже из поверхностного соприкосновения с предметом нашего рассмотрения. Слияние сакральной функции с экономической, по всей видимости, обусловлено холистской интенцией, стремившейся всё подчинить сакральному, всё вовлечь в его сферу (подобная мотивация вообще характерна для традиционного, принципиально не-профанного сознания).

С точки зрения метаязыка современности (модерна) в эпоху традиционного социума наука представляла собой «эклектичный набор сведений о природе и человеке». Однако эклектичной наука традиционного социума предстаёт лишь в оптике метаязыка современности с её доминацией разделённого труда. На самом же деле наука была иерархической лестницей единого холистского знания. Вплоть до XIII в., когда начинает складываться ощущение неустойчивости представлений о мире и человеке (в это время создаются разного рода «энциклопедии» весьма эклектичного характера, куда «скидываются» знания из всех областей науки, в том числе и о том, что мы можем условно назвать «экономикой», хотя такого слова тогда ещё не было), итак, вплоть до XIII в. учёный являлся одновременно и физиком, и астрологом, и врачом, и экономистом (причём внутренне не разграничивая эти отнюдь не смежные для современного сознания предметы). Эта холистская тенденция принципиально противопоставлена всему профанному, хаотическому и внеиерархическому. Вершина иерархической лестницы — Бог, Перводвигатель, Принцип, учредивший изначальный закон. Этот закон — автократического характера. Он не может быть подвергнут критике или, скажем, упразднён. Монарх в этом случае осознавался как сакральное связующее звено, посредством которого передаются не только закон, но и благодать от Бога к народу[78]. Всё общественное и «экономическое» сознание Средневековья базировалось на этом принципе.

Отождествление традиционным сознанием экономического «преуспевания» с сакральным статусом видно из сравнения таких слов, как богатство и Бог. Если наш пример покажется натянутым, то в качестве дополнительного аргумента можно привести аналогичное соотношение в латинском языке: dives (богатый) и Deus (Бог). Отсюда ясно, что современные экономические представления об экономическом же фетишизме не более чем продукт смешения причины и следствия. Самые сакральные предметы сделались деньгами именно в силу того, что они принципиально защищали хозяйствующего субъекта от контринициатических влияний, так как экономика, изначально оперировавшая с реальными товарами, то есть предметами, отчуждёнными от Непроявленного Принципа, являла собой работу близ «инфрателесного дна» мира. Здесь мы вновь позволим себе привести довольно обширную цитату по этому поводу из фундаментального труда великого французского традиционалиста Рене Генона «Царство количества и знамения времени», а, в частности, из главы «Вырождение денег»: «...древние монеты были буквально все покрыты традиционными символами, выбиравшимися из тех, которые представляли особенно глубокий смысл; именно это можно отметить у кельтов, у которых символы, изображённые на монетах, могут быть объяснены лишь при соотнесении их с теоретическими познаниями, свойственными друидам, что, впрочем, предполагает прямое воздействие последних на эту область; и разумеется, то, что верно в этом отношении для кельтов, также верно и для других народов древности, принимая во внимание, естественно, собственные качества их традиционной организации соответственно. Это в точности согласуется с отсутствием профанной точки зрения в строго традиционных цивилизациях: деньги, там, где они существовали, не могли быть профанной вещью, какой они стали позже. <...> Добавим, что до самого последнего времени ещё можно было найти следы этого понятия в девизах, носящих религиозный характер, которые, конечно, уже больше не имели собственно символической ценности, но были по меньшей мере как бы напоминанием о традиционной идее, более или менее непонятной отныне; после того, как в некоторых странах они были отодвинуты на “край” монет, на их “ребро”, эти девизы сами в конце концов полностью исчезли, и действительно, не было никакой причины им оставаться с того времени, так как деньги перестали представлять собою что-либо иное, кроме знаков исключительно “материального” и количественного порядка. Факт контроля со стороны духовной власти над деньгами, в какой бы форме он ни осуществлялся, не ограничивался исключительно только античностью, есть признаки, показывающие, что контроль существовал ещё в конце Средних веков, то есть пока там была ещё традиционная цивилизация. Иначе никак нельзя, действительно, объяснить того, что некоторые правители этой эпохи обвинялись в том, что они “подделывали монеты”; если их современники считали это преступлением, то отсюда следует заключить, что у них не было свободного права чеканить монеты и что, меняя их по своей собственной инициативе, они превышали права, признаваемые за светской властью. <Здесь имеется сноска, содержащая весьма показательный пример. — О.Ф. «Смотри: “Духовное владычество и светская власть”, с. 111, где мы более подробно останавливаемся на случае с Филиппом Красивым и где мы утверждаем возможность достаточно тесной связи между разрушением Ордена Тамплиеров и подделкой денег, что становится без труда понятным, если предположить как нечто очень вероятное, по крайней мере, что Орден Тамплиеров среди прочих функций тогда осуществлял духовный контроль в этой области; мы больше на этом не будем останавливаться, напомним только, что именно с этого момента начинается современное отклонение в собственном смысле слова, как у нас есть основания считать».> В любом случае такое обвинение, очевидно, было бы лишено смысла; проба монеты тогда имела бы совершенно конвенциональное значение, и вообще, было бы не важно, если бы монету чеканили из любого металла или даже заменяли простой бумагой, как это делают по большей части в наши дни, так как это не мешало бы продолжать придавать ей точно то же самое “материальное” использование». Что касается прагматической стороны вопроса, то здесь современные экономисты замечают обычно следующее: сакральные монеты, пентакли, мандалы, янтры были наиболее удобны для их применения в качестве всеобщего эквивалента в силу своей портативности, однородности, делимости и сохранности. В принципе эти критерии в большой степени относятся к золоту, но также в значительной мере они относятся и к монетам. В связи с этим у нас, однако, возникают два вопроса. Во-первых: как мы можем говорить об однородности монет, когда они были неодинаковы по изображённым на них символам. Во-вторых: делимость каждой отдельно взятой монеты представляется современному сознанию весьма сомнительной. Экономисты ответили бы на эти вопросы совершенно в духе «царства количества». Однако мы хотели бы заострить внимание на качественном аспекте. Что касается первого из тех вопросов, которые могут быть здесь заданы, то хорошо известно, что монеты были неоднородны по изображённым на них символам, однако эти символы (по крайней мере для современного количественного сознания) олицетворяли стоимость каждой отдельно взятой монеты. Однако при этом ни один символ в точности не повторял другой. Таким образом, двух одинаковых монет не могло быть по определению. Это касается символа. Что же до второго, то здесь можно привести пример, упоминаемый в раннесредневековой поэме «Беовульф», где конунг называется «дробителем гривн». Здесь имеется в виду то, что конунги, одаряя свою дружину, ломали монеты и затем раздавали их в качестве своеобразного причастия, как мы наглядно показываем это в нашей работе «Танатология Беовульфа». Учитывая, что конунг, ломая гривны, разделял их неровно, то получившиеся «монеты» не имели одинаковых веса, формы и размера. Приведённая цитата из Генона указывает на характер отношения сакрального общества к деньгам и их самочинному, не побоимся даже этого слова, узурпаторскому печатанию. Мы же от себя добавим, что подобная оценка данного явления отражена и в поздней средневековой литературе. Так, например, в «Комедии» Данте фальшивомонетчики находятся в одном из самых нижних и страшных кругов ада. Характерно и то обстоятельство, на которое указывает Рене Генон в «Царство количества и знамениях времени» в главе «Вырождение денег»[79]: всё, что касалось монетопечатания, находилось под строгим контролем жреческого сословия. Подобное обстоятельство предполагало передачу «духовных влияний» посредством денег. Чрезвычайно важным представляется нам то, что монеты одинакового количественного достоинства (особенно в древнейшие времена) значительно отличались друг от друга качественно. Таким образом, мы обнаруживаем здесь тотальное отличие от современного, сугубо количественного, «экономического» понимания. Из древних эпосов мы знаем о метафизической роли денег в древнейших обществах[80]. Конунги, раздававшие своим воинам на пирах награды, ломая гривны, будучи проявленным воплощением непроявленного Принципа, таким образом, «причащали» Принципу тех, кто стоял ниже на иерархической лестнице проявления. То, что древние монеты были буквально-таки испещрены инициатическими символами, для специалистов не секрет. И, разумеется, хотя бы поверхностно ознакомившись с мировоззрением традиционного общества, становится ясным, что нанесение упомянутых знаков являлось отнюдь не исключительно «орнаментальным».

Однако уже на этом этапе мы обнаруживаем отпадение денег от того, что традиционное общество считало своим Принципом и Перводвигателем. Впрочем, негативность такого отпадения отчасти компенсировалась той функцией, которая была возложена на деньги, а именно функцией связи с Принципом.