Чистейший этот воздух поглощая 


Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Чистейший этот воздух поглощая



Ноздрями-кубками, раскрытыми широко,

Без будущего, без воспоминаний,

Сижу я здесь, прелестные подруги,

И все смотрю, смотрю на эту пальму,

Которая, подобно танцовщице,

Так изгибается и ластится, качаясь...

Что, заглядевшись, станешь делать

То же

Подобно танцовщице, долго-долго,

Опасно долго, на одной лишь

Ножке

Она стояла до того, что, право,

Будто

О той другой и вовсе позабыла.

По крайней мере, тщетно я старался

Сокрывшуюся прелесть разглядеть,

Обоих близнецов единства прелесть,

--

Конечно, именно вторую ножку,

В священной близости изящных и воздушных

Блестящей юбочки порхающих зубцов.

И если мне, прекрасные подруги,

Готовы верить вы охотно -- прелесть

Эту

Она утратила.

Уж нет ее! Утраченная ножка

Навек потеряна, как жалко милой

ножки!

Где, одинокая, она грустит в разлуке,

Покинутая, где она тоскует?

Быть может, в ужасе пред белокурым

Чудовищем со львиной гривой или,

Быть может, уж обглодана до кости

Она, увы, изъедена! Села.

О, да не плачьте же, не смейте плакать

Вы, нежные сердца!

В беломолочной груди, словно финик,

Сердечко ваше, кошелек-мешочек

Со сладким корешком.

Зулейка, будь мужчиною, довольно!

Бодрей, бодрее, бледная Дуду,

Не плачь же больше! --

-- Иль, может быть,

Уместней здесь иное средство, сердце,

Способное легко унять -- скрепить?

Как назидательное изреченье, к слову

--

Или воззвания торжественный призыв?

Да, да, зову тебя,

Достоинство, на сцену,

Честь европейца!

Ты добродетелью надутый мех,

Шипи, свисти и дуй еще,

Ха!

Еще раз прореви Морали ревом,

Рыкая львом пред дочерьми пустыни,

Морали львом!

Ведь, милые мои!..

Вой добродетели в Европе заглушает

Весь жар души, всю страстность европейца

И европейца волчий аппетит.

И вот я перед вами, европеец,

И не могу, о Господи, иначе.

Да будет так!

Аминь.

Пустыня ширится сама собою: горе тому, кто сам в себе

свою пустыню носит!

Пробуждение

После песни странника и тени пещера наполнилась вдруг

Шумом и смехом; и так как собравшиеся гости говорили все сразу

И даже осел, при подобном поощрении, не остался безмолвен, то

Заратустрой овладело некоторое отвращение и насмешливое чувство

К посетителям своим, -- хотя его и тешила радость их. Ибо она

Казалась ему признаком выздоровления. Он незаметно вышел из

Пещеры на чистый воздух и стал говорить со зверями своими.

"Куда же девалось теперь несчастье их? -- спросил он и уже

Сам вздохнул с облегчением от своей маленькой досады. -- У меня

разучились они, как мне кажется, кричать о помощи!

-- хотя, к сожалению, не разучились еще вообще кричать". И

Заратустра заткнул уши себе, ибо в тот момент ослиное И-А

Удивительно смешивалось с шумом веселья этих высших людей.

"Они веселы, -- продолжал он, -- и кто знает? быть может,

На счет хозяина их; и если научились они у меня смеяться, то не

моему смеху научились они.

Ну что ж! Они старые люди: они выздоравливают по-своему,

Они смеются по-своему; мои уши выносили еще худшее и не

Увядали.

Этот день -- победа: он удаляется уже, он бежит, дух

тяжести, мой старый заклятый враг! Как хорошо хочет

Кончиться этот день, так дурно и тяжело начавшийся.

И кончиться хочет он! Уже настает вечер: по морю

скачет он, добрый всадник! Как он качается на своих пурпурных

седлах, он, блаженный, возвращающийся домой!

Небо ясное смотрит, мир покоится глубоко: о все вы,

странные люди, пришедшие ко мне, право, стоит жить у меня!"

Так говорил Заратустра. И снова крик и смех высших людей

послышался из пещеры. И Заратустра продолжал:

"Они идут на улочку, приманка моя действует, и от них

Отступает враг их, дух тяжести. Уже учатся они смеяться сами

Над собой -- так ли слышу я?

Моя пища мужей действует, мои изречения сочные и сильные

-- и, поистине, я не кормил их овощами, от которых пучит живот!

Но пищею воинов, пищею завоевателей новые вожделения пробудил я

В них.

Новые надежды забились в руках и ногах их, сердце их

Потягивается. Они находят новые слова, скоро дух их будет

Дышать дерзновением.

Такая пища, конечно, не для детей и не для томных женщин,

молодых и старых. Нужны иные средства, чтобы убедить их нутро;

Я не врач и не учитель их.

Отвращение отступает от этих высших людей: ну что

ж! Это -- моя победа. В царстве моем они чувствуют себя в

Безопасности, всякий глупый стыд бежит их, они открываются.

Они открывают сердца свои, хорошее время возвращается к

Ним, они празднуют и пережевывают, -- они становятся

благодарными.

Это считаю я за лучший признак: они становятся

Благодарными. Еще немного, и они начнут придумывать себе

Праздники и поставят памятники своим старым радостям.

Они -- выздоравливающие!" Так говорил Заратустра

Радостно в сердце своем и глядел вдаль; звери же его теснились

К нему и чтили счастье его и молчание его.

Но внезапно испуган был слух Заратустры: ибо в пещере,

дотоле полной шума и смеха, сразу водворилась мертвая тишина;

Нос же его ощутил благоухающий дым ладана, как будто горели

Кедровые шишки.

"Что тут происходит? Что делают они?" -- спрашивал он себя

И подкрался ко входу, чтобы незаметно смотреть на гостей своих.

О чудо из чудес! что пришлось ему там увидеть своими

собственными глазами!

"Все они опять стали набожны, они молятся,

они безумцы!" -- говорил он и дивился чрезмерно. И

действительно! все эти высшие люди, два короля, папа в

Отставке, злой чародей, добровольный нищий, странник и тень,

Старый прорицатель, совестливый духом и самый безобразный

Человек, -- все они, как дети или старые бабы, стояли на

Коленях и молились ослу. И вот начал самый безобразный человек

Пыхтеть и клокотать, как будто что-то неизрекаемое собиралось

Выйти из него; но когда он в самом деле добрался до слов,

Неожиданно оказались они благоговейным, странным молебном в

Прославление осла, которому молились и кадили. И этот молебен

так звучал:

Аминь! Слава, честь, премудрость, благодарение, хвала и

сила Богу нашему, во веки веков!

-- Осел же кричал на это И-А.

Он несет тяготу нашу, он принял образ раба, он кроток

Сердцем и никогда не говорит нет; и кто любит своего Бога, тот

Бичует его.

-- Осел же кричал на это И-А.

Он не говорит; только миру, им созданному, он вечно

Говорит Да: так прославляет он мир свой. Его хитрость не

Позволяет ему говорить; поэтому бывает он редко не прав.

-- Осел же кричал на это И-А.

Незаметным проходит он через мир. В серый цвет тела своего

Закутывает он добродетель свою. Если есть в нем дух, то он

Скрывает его; но всякий верит в длинные уши его.

-- Осел же кричал на это И-А.

Какая скрытая мудрость в том, что он носит длинные уши и

говорит всегда Да и никогда Нет! Разве не создал он мир по

Образу своему, т. е. глупым насколько возможно?

-- Осел же кричал на это И-А.

Ты идешь прямыми и кривыми путями, и беспокоит тебя мало,

Что нам, людям, кажется прямым или кривым. По ту сторону добра

И зла царство твое. Невинность твоя в том, чтобы не знать, что

Такое невинность.

-- Осел же кричал на это И-А.

И вот ты не отталкиваешь от себя никого, ни нищих, ни

Королей. Детей допускаешь ты к себе, и, если злые мальчишки

Соблазняют тебя, ты говоришь просто И-А.

-- Осел же кричал на это И-А.

Ты любишь ослиц и свежие смоквы, ты неразборчив на пищу.

Чертополох радует сердце твое, когда ты голоден. В этом

Премудрость Бога.

-- Осел же кричал на это И-А.

Праздник осла

Но на этом месте молебна не мог Заратустра больше

Сдерживать себя, сам закричал И-А еще громче, чем осел, и

бросился в середину своих обезумевших гостей. "Что делаете вы

Здесь, вы, человеческие дети? -- воскликнул он, поднимая

Молящихся с земли. -- Горе, если бы вас увидел кто-нибудь

другой, а не Заратустра:

Всякий подумал бы, что вы с вашей новой верою стали

Худшими из богохульников или самыми неразумными из всех старых

баб!

И ты сам, ты, старый папа, как миришься ты с самим собою,

что в таком образе молишься ослу здесь, как Богу?" --

"О Заратустра, -- отвечал папа, -- прости мне, но в

вопросах Бога я просвещеннее тебя! Так лучше.

Лучше молиться Богу в этом образе, чем без всякого образа.

Поразмысли об этом изречении, мой высокий друг -- и ты скоро

Убедишься, что в этом изречении скрывается мудрость.

Тот, кто говорил "Бог есть дух", -- тот делал до сих пор

На земле величайший шаг к безверию: такие слова на земле не

легко исправлять!

Мое старое сердце бьется и трепещет от того, что еще есть



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2016-04-19; просмотров: 276; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 18.207.240.205 (0.063 с.)