На земле чему молиться. Прости это, о Заратустра, старому

благочестивому сердцу папы!" --

-- "И ты, -- сказал Заратустра страннику и тени, -- ты

Называешь и мнишь себя свободным духом? И совершаешь здесь

Подобные идолослужения и обманы?

Худшим, поистине, занимаешься ты здесь делом, чем у своих

скверных, смуглых девушек, ты, новый верующий и хитрец!"

"Довольно скверно, -- отвечал странник и тень, -- ты прав;

но что же делать! Старый Бог еще жив, о Заратустра, что бы ты

Ни говорил.

Самый безобразный человек виноват во всем: он опять

Воскресил его. И хотя он говорит, что он его некогда убил, --

смерть у богов всегда есть только предрассудок".

-- "И ты, -- сказал Заратустра, -- ты, злой старый

чародей, что наделал ты! Кто же в этот свободный век будет

впредь тебе верить, если ты веришь в подобных

Богов-ослов?

То, что ты делал, было глупостью; как мог ты, хитрый,

делать такую глупость!"

"О Заратустра, -- отвечал хитрый чародей, -- ты прав, это

была глупость, -- она достаточно дорого обошлась мне".

-- "И даже ты, -- сказал Заратустра совестливому духом, --

подумай же и приложи палец к своему носу! Разве здесь нет

Ничего противного твоей совести? Не слишком ли чист дух твой

для этих молений и для фимиама этих святош?"

"Есть нечто, -- отвечал совестливый духом и приложил палец

К носу, -- есть нечто в этом зрелище, что даже приятно моей

Совести.

Быть может, я не имею права верить в Бога; но несомненно,

Что Бог в этом образе кажется мне еще наиболее достойным веры.

Бог должен быть вечным, по свидетельству самых

Благочестивых: у кого так много времени, тот не спешит. Так

долго и так глупо, как только возможно; с этим можно,

Однако, идти очень далеко.

И у кого слишком много духа, тот может сам заразиться

глупостью и безумством. Подумай о себе самом, о Заратустра!

Ты сам -- поистине -- даже ты мог бы от избытка мудрости

Сделаться ослом.

Не идет ли и совершенный мудрец охотно по самым кривым

путям? Как доказывает очевидность, о Заратустра, -- твоя

очевидность!"

-- "И ты сам наконец, -- сказал Заратустра и обратился к

Самому безобразному человеку, все еще лежавшему на земле и

Протягивавшему руку к ослу (ибо он поил его вином). -- Скажи,

ты, неизреченный, что ты сделал!

Ты кажешься мне преображенным, твой взор горит, плащ

возвышенного облекает безобразие твое, -- что делал ты?

Правду ли говорят они, что ты опять воскресил его? И к

Чему? Разве он не был с полным основанием убит?

Ты сам кажешься мне воскрешенным -- что делал ты? что

ниспровергал ты? В чем убеждал ты себя? Говори,

ты, неизреченный!"

"О Заратустра, -- отвечал самый безобразный человек, -- ты

-- плут!

Жив ли он еще, или воскрес, или окончательно умер,

-- кто из нас двоих знает это лучше? Я спрашиваю тебя.

Одно только знаю я -- от тебя самого однажды научился я

Этому, о Заратустра: кто хочет окончательно убить, тот

смеется.

"Убивают не гневом, а смехом" -- так говорил ты однажды. О

Заратустра, ты, скрывающийся, ты, разрушитель без гнева, ты,

опасный святой, ты -- плут!"

Но тут случилось, что Заратустра, удивленный этими

Плутовскими ответами, бросился ко входу в пещеру свою и,

обращаясь ко всем своим гостям, крикнул громким голосом:

"О, все вы хитрые проныры и скоморохи! Что притворяетесь и

скрываетесь вы предо мной!

Как трепетало сердце каждого из нас от радости и злобы,

Что вы наконец опять стали, как дети, благочестивы, --

-- что вы наконец опять поступали, как поступают дети,

именно молились, складывали крестом руки и говорили "Боже

милостивый!"

Но теперь предоставьте мне эту детскую комнату, мою

Собственную пещеру, где сегодня было столько ребячества.

Остудите на воздухе ваш горячий детский задор и биение ваших

сердец!

Конечно: если не будете вы как дети, то не войдете вы в

это Небесное Царство". (И Заратустра показал рукою

Наверх.)

"Но мы и не хотим вовсе войти в Небесное Царство: мужами

стали мы -- и потому хотим мы царства земного ".

И еще раз начал говорить Заратустра: "О мои новые друзья,

-- говорил он, -- вы, странные, вы, высшие люди, как нравитесь

Вы мне теперь, --

-- с тех пор как стали вы опять веселыми! Поистине, вы все

расцвели: мне кажется, что таким цветам, как вы, нужны новые

праздники,

-- какая-нибудь маленькая смелая чепуха, какое-нибудь

Богослужение и праздник осла, какой-нибудь старый веселый

Дурень -- Заратустра, вихрь, который дыханием своим надувает

Вам души.

Не забывайте этой ночи и этого праздника осла, вы, высшие

люди! Это изобрели вы у меня, это принимаю я, как

Доброе знамение, -- нечто подобное изобретают только

выздоравливающие!

И если будете вы вновь праздновать этот праздник осла,

Делайте это из любви к себе, делайте также из любви ко мне: и в

мое воспоминанье!"

Так говорил Заратустра.

Песнь опьянения

Но тем временем они вышли один за другим на чистый воздух,

В прохладную задумчивую ночь; Заратустра же вел за руку самого

Безобразного человека, чтобы показать ему свой ночной мир,

Большую круглую луну и серебряные водопады у пещеры своей. И

Вот наконец они стояли безмолвно все вместе; это были старые

Люди, но сердца их утешились, исполнились решимости, и дивились

Они про себя, что им так хорошо было на земле; а тайна ночи все

Глубже проникала в сердца их. И снова думал Заратустра про

себя: "О, как нравятся мне теперь эти высшие люди!", но он не

Сказал этого, ибо чтил счастье их и молчание их. --

И тогда случилось то, что было самого изумительного в тот

Долгий изумительный день: самый безобразный человек во второй,

И последний, раз принялся пыхтеть и клокотать, но когда он

Добрался до слов, то из уст его вдруг отчетливо и чисто вылетел

Вопрос -- хороший, глубокий, ясно поставленный вопрос, от

Которого у всех слышавших его шевельнулось сердце в груди.

"Вы все, друзья мои, что теперь у вас на сердце? --

Спросил самый безобразный человек. -- Ради этого дня --

я впервые доволен, что жил всю свою жизнь.

И засвидетельствовать столь многое -- это для меня еще

недостаточно. Стоит жить на земле: один день,

один праздник, проведенный с Заратустрой, научил меня

Любить землю.

"Так это была жизнь? -- скажу я смерти. -- Ну что

ж! Еще раз!"

Друзья мои, что теперь у вас на сердце? Не скажете ли вы

смерти, подобно мне: так это была -- жизнь? Ну что ж,

ради Заратустры -- еще раз!" --

Так говорил самый безобразный человек; но было уже близко

К полуночи. И как вы думаете, что случилось тогда? Как только

Высшие люди услыхали его вопрос, они вдруг сознали превращение

Свое и выздоровление свое и кому обязаны они всем этим, --

Тогда они бросились к Заратустре, исполненные признательности,

Уважения и любви, целуя ему руки, и, смотря по настроению

Каждого, одни смеялись, другие плакали. Старый же прорицатель

Плясал от удовольствия; и если, как думают многие

Повествователи, он был тогда пьян от сладкого вина, то,

Несомненно, он был еще более пьян от сладости жизни; и он

Отрекся от всякой усталости. Некоторые даже рассказывают, что

Тогда плясал и осел: ибо не напрасно самый безобразный человек

Напоил его вином. Это было так, может быть, и иначе; и если

Действительно осел не плясал в тот вечер, все-таки случились

Тогда еще более великие и диковинные вещи, чем танец осла.

Одним словом, как гласит поговорка Заратустры: "ну так что же!"

Заратустра же, пока это происходило с самым безобразным

Человеком, стоял как опьяненный: его взор потух, его язык

Заплетался, его ноги дрожали. И кто сумел бы отгадать, какие

Мысли бежали тогда по душе Заратустры? Но видно было, что дух

Его отступил от него, бежал впереди и находился где-то в

широкой дали, блуждая, как сказано в писании, "над высокой

Скалой, между двух морей,

между прошедшим и будущим, как тяжелая туча". Но

Мало-помалу, пока высшие люди поддерживали его, немного пришел

он в себя и отстранил рукою толпу озабоченных почитателей;

Однако он не говорил. Но вдруг повернул он быстро голову, ибо

Казалось, что он услышал что-то; тогда приложил он палец к

губам и сказал: " Идем!"

И тотчас водворилась тишина и тайна вокруг него; а из

Глубины медленно доносился звук колокола. Заратустра

Прислушивался к нему, также как и высшие люди; потом он

вторично приложил палец к губам и опять сказал: " Идем! Идем!

Полночь приближается!" -- и голос его изменился. Но он все