Бури, несущейся с гор, как нетерпеливец, который кричит в

долины: "Слушайте, или я ударю вас бичом Божьим!"

Не потому, чтобы я сердился на этих негодующих: они хороши

лишь для того, чтобы мне посмеяться над ними! Я понимаю, что

Нетерпеливы они, эти большие шумящие барабаны, которым

принадлежит слово "сегодня", или "никогда"!

Но я и судьба моя -- мы не говорим к "сегодня", мы не

говорим также к "никогда": у нас есть терпенье, чтобы говорить,

И время, и даже слишком много времени. Ибо некогда он должен же

Прийти и не может не прийти.

Кто же должен некогда прийти и не может не прийти? Наш

Великий Хазар, наше великое, далекое Царство Человека, царство

Заратустры, которое продолжится тысячу лет.

Далека ли еще эта "даль"? что мне до этого! Она оттого не

Пошатнется -- обеими ногами крепко стою я на этой почве.

-- на вечной основе, на твердом вековом камне, на этой

Самой высокой, самой твердой первобытной горе, где сходятся все

Ветры, как у грани бурь, вопрошая: где? откуда? куда?

Здесь смейся, смейся, моя светлая, здоровая злоба! С

высоких гор бросай вниз свой сверкающий, презрительный смех!

Примани мне своим сверканием самых прекрасных человеческих рыб!

И что во всех морях принадлежит мне, что мое и для

меня во всех вещах, -- это выуди мне, это извлеки

Ко мне наверх: этого жду я, злейший из всех ловцов рыб.

Дальше, дальше, удочка моя! Опускайся глубже, приманка

счастья моего! Источай по каплям сладчайшую росу свою, мед

сердца моего! Впивайся, моя удочка, в живот всякой черной

скорби!

Смотри вдаль, глаз мой! О, как много морей вокруг меня,

сколько зажигающихся человеческих жизней! А надо мной -- какая

розовая тишина! Какое безоблачное молчание!

Крик о помощи

На следующий день Заратустра опять сидел на камне своем

Перед пещерою, в то время как звери его блуждали по свету,

Чтобы принести домой новую пищу, -- а также и новый мед: ибо

Заратустра истратил старый мед до последней капли. Но пока он

Так сидел, с посохом в руке, и рисовал свою тень на земле,

погруженный в размышление, и поистине! не о себе и не о тени

Своей, -- он внезапно испугался и вздрогнул: ибо он увидел

Рядом со своею тенью еще другую тень. И едва он успел

Оглянуться и быстро встать, как увидел вблизи себя прорицателя,

Того самого, которого он однажды кормил и поил за столом своим,

провозвестника великой усталости, учившего: "Все одинаково, не

стоит ничего делать, в мире нет смысла, знание душит". Но тем

Временем изменилось лицо его; и когда Заратустра взглянул ему в

Глаза, вторично испугалось сердце его: так много дурных

Предсказаний и пепельносерых молний пробежало по этому лицу.

Прорицатель, почувствовавший, что произошло в душе

Заратустры, провел рукою по лицу своему, как бы желая стереть

Его; то же сделал и Заратустра. И когда они оба, молча, так

Оправились и подкрепили себя, они подали друг другу руку, чтобы

Показать, что желают узнать один другого.

"Милости просим, предсказатель великой усталости, --

Сказал Заратустра, -- ты не напрасно однажды был гостем за моим

Столом. Также и сегодня ешь и пей у меня и прости, если веселый

старик сядет за стол вместе с тобою!" -- "Веселый старик? --

Отвечал прорицатель, качая головою. -- Но кем бы ты ни был или

Кем бы ни хотел быть, о Заратустра, тебе не долго оставаться

здесь наверху, -- твой челн скоро не будет лежать на суше!" --

"Разве я лежу на суше?" -- спросил Заратустра, смеясь. --

"Волны вокруг горы твоей, -- отвечал прорицатель, -- все

Поднимаются и поднимаются, волны великой нищеты и печали: скоро

они поднимут челн твой и унесут тебя отсюда". -- Заратустра

молчал и удивлялся. -- "Разве ты еще ничего не слышишь? --

Продолжал прорицатель. -- Не доносятся ли шум и клокотанье из

глубины?" -- Заратустра снова молчал и прислушивался: тогда он

Услыхал долгий, протяжный крик, который пучины перебрасывали

одна другой, ибо ни одна из них не хотела оставить его у себя:

Так гибельно звучал он.

"Роковой провозвестник, -- сказал наконец Заратустра, --

Это крик о помощи, крик человека, он, очевидно, исходит из

черного моря. Но что мне за дело до человеческой беды!

Последний грех, оставленный мне, -- знаешь ли ты, как

называется он?"

-- " Состраданием! -- отвечал прорицатель от полноты

Сердца и поднял обе руки. -- О Заратустра, я иду, чтобы ввести

тебя в твой последний грех!"

И едва произнесены были эти слова, как вторично раздался

Крик, более протяжный и тоскливый, чем прежде, и уже гораздо

ближе. "Слышишь? слышишь, о Заратустра? -- кричал прорицатель.

-- К тебе обращен этот крик, тебя зовет он: приходи, приходи,

приходи, время настало, нельзя терять ни минуты!" --

Но Заратустра молчал, смущенный и потрясенный; наконец он

спросил, как некто колеблющийся в себе самом: "А кто тот,

который там зовет меня?"

"Но ты ведь знаешь его, -- с раздражением отвечал

прорицатель, -- зачем же ты скрываешься? Это высший

человек взывает к тебе!"

"Высший человек? -- воскликнул Заратустра, объятый ужасом.

-- Чего хочет он? Чего хочет он? Высший человек!

Чего хочет он здесь?" -- и тело его покрылось потом.

Но прорицатель не отвечал на испуг Заратустры, а продолжал

Прислушиваться к пучине. Когда же там надолго водворилась

Тишина, он оглянулся и увидел, что Заратустра стоит по-прежнему

И дрожит.

"О Заратустра, -- начал он печальным голосом, -- ты стоишь

Не так, как тот, кого счастье заставляет кружиться: ты должен

Будешь плясать, чтобы не упасть навзничь.

И если бы даже ты и захотел плясать предо мною и

Проделывать прыжки свои во все стороны, -- все-таки никто не

мог бы сказать мне: "Смотри, вот пляшет последний веселый

человек!"

Напрасно поднимался бы на эту вершину тот, кто искал бы

его здесь: он нашел бы пещеры и в пещерах тайники для

Скрывшихся, но не нашел бы шахт и сокровищниц счастья, ни новых

Золотых жил его.

Счастье -- разве можно найти счастье, у этих заживо

погребенных и отшельников! Неужели должен я искать последнего

Счастья на блаженных островах и далеко среди забытых морей?

Но все одинаково, не стоит ничего делать, тщетны все

поиски, не существует больше и блаженных островов!"

Так вздыхал прорицатель; но при последнем вздохе его

Сделался Заратустра опять светел и уверен, как некто из

глубокой пропасти выходящий на свет. "Нет! Нет! Трижды нет! --

Воскликнул он твердым голосом и погладил себе бороду. --

Это знаю я лучше! Существуют еще блаженные острова! Не

говори об этом, ты, вздыхающий мешок печали!

Перестань журчать об этом, ты, дождевое облако

перед полуднем! Разве я еще не промок от печали твоей, как

Облитая водою собака?

Теперь я встряхнусь и убегу от тебя, чтобы просохнуть:

этому ты не должен удивляться! Не кажусь ли я тебе невежливым?

Но здесь мои владения.

Что же касается твоего высшего человека -- ну, что ж! я

мигом поищу его в этих лесах: оттуда раздавался крик

Его. Быть может, его преследует какой-нибудь лютый зверь.

Он в моих владениях -- здесь не должно случиться с

ним несчастья! И поистине, есть много лютых зверей у меня".

С этими словами Заратустра хотел уйти. Тогда сказал

прорицатель: "О Заратустра, ты -- плут!

Я знаю: ты хочешь отделаться от меня! С большим

Удовольствием побежишь ты в леса и будешь охотиться на диких

зверей!

Но поможет ли это тебе? Вечером все-таки я буду у тебя; в

Твоей собственной пещере буду я сидеть, терпеливый и тяжелый,

как колода, -- и поджидать тебя!"

"Пусть будет так! -- крикнул Заратустра, уходя. -- И что

Есть моего в пещере моей принадлежит и тебе, дорогому гостю

моему!

Если же ты найдешь в ней еще и мед, ну что ж! полижи его,

ты, ворчливый медведь, и услади душу свою! Ибо к вечеру оба мы

Будем веселы,

-- веселы и довольны, что день этот кончился! И ты сам

Должен будешь плясать под песни мои, как ученый медведь мой.

Ты не веришь этому? Ты качаешь головой? Ну что ж! Ступай!

Старый медведь! Но и я прорицатель".

Так говорил Заратустра.

Беседа с королями

Заратустра не ходил еще и часу в горах и лесах своих, как

Вдруг увидел он странное шествие. Как раз по дороге, с которой

Он думал спуститься, шли два короля, украшенные коронами и

Красными поясами и пестрые, как птица фламинго; они гнали перед

собой нагруженного осла. "Чего хотят эти короли в царстве

моем?" -- с удивлением говорил Заратустра в сердце своем и