Тут случилось то, что облегчило меня: назойливый карлик

спрыгнул с моих плеч! Съежившись, он сел на камень против меня.

Путь, где мы остановились, лежал через ворота.

"Взгляни на эти ворота, карлик! -- продолжал я. -- У них

Два лица. Две дороги сходятся тут: по ним никто еще не проходил

До конца.

Этот длинный путь позади -- он тянется целую вечность. А

Этот длинный путь впереди -- другая вечность.

Эти пути противоречат один другому, они сталкиваются

Лбами, -- и именно здесь, у этих ворот, они сходятся вместе.

Название ворот написано вверху: "Мгновенье".

Но если кто-нибудь по ним пошел бы дальше -- и дальше все

И дальше, -- то думаешь ли, ты, карлик, что эти два пути себе

противоречили бы вечно?"

"Все прямое лжет, -- презрительно пробормотал карлик. --

Всякая истина крива, само время есть круг".

"Дух тяжести, -- проговорил я с гневом, -- не притворяйся,

что это так легко! Или я оставлю тебя здесь, где ты сидишь,

хромой уродец, -- а я ведь нес тебя наверх!

Взгляни, -- продолжал я, -- на это Мгновенье! От этих врат

Мгновенья уходит длинный, вечный путь назад: позади нас

Лежит вечность.

Не должно ли было все, что может идти, уже однажды

пройти этот путь? Не должно ли было все, что может

Случиться, уже однажды случиться, сделаться, пройти?

И если все уже было -- что думаешь ты, карлик, об этом

Мгновенье? Не должны ли были и эти ворота уже -- однажды быть?

И не связаны ли все вещи так прочно, что это Мгновенье

влечет за собою все грядущее? Следовательно --

Еще и само себя?

Ибо все, что может идти, -- не должно ли оно

еще раз пройти -- этот длинный путь вперед!

И этот медлительный паук, ползущий при лунном свете, и

Этот самый лунный свет, и я, и ты, что шепчемся в воротах,

Шепчемся о вечных вещах, -- разве все мы уже не существовали?

-- и не должны ли мы вернуться и пройти этот другой путь

Впереди нас, этот длинный жуткий путь, -- не должны ли мы вечно

возвращаться" --

Так говорил я, и говорил все тише: ибо я страшился своих

Собственных мыслей и задних мыслей. И вдруг вблизи услышал я

вой собаки.

Не слышал ли я уже когда-то этот вой собаки? Моя мысль

устремилась в прошлое. Да! Когда я был ребенком, в самом раннем

детстве:

-- тогда слышал я собаку, которая так выла. И я видел ее,

Ощетинившуюся, с поднятой кверху мордой, дрожащую, в тот тихий

полуночный час, когда и собаки верят в призраки;

-- и мне было жаль ее. Над домом только что взошел, в

Мертвом молчании, полный месяц; он остановился круглым огненным

шаром над плоской крышею, как вор над чужой собственностью;

-- тогда собаку обуял страх: ибо собаки верят в воров и

Призраков. И когда я опять услышал этот вой, я вновь

Почувствовал жалость.

Куда же девался карлик? И ворота? И паук? И наши

Перешептывания? Было ли это во сне? Или наяву? Я увидел вдруг,

Что стою среди диких скал, один, облитый мертвым лунным светом.

Но здесь же лежал человек! И собака с ощетинившейся

Шерстью прыгала и визжала, -- и увидев, что я подошел, -- она

снова завыла, она закричала; слышал ли я когда-нибудь,

Чтобы собака кричала так о помощи?

И поистине, ничего подобного тому, что увидел я, никогда я

Не видел. Я увидел молодого пастуха, задыхавшегося,

Корчившегося, с искаженным лицом; изо рта у него висела черная,

Тяжелая змея.

Видел ли я когда-нибудь столько отвращения и смертельного

Ужаса на одном лице? Должно быть, он спал? В это время змея

Заползла ему в глотку и впилась в нее.

Моя рука рванула змею, рванула: напрасно! она не вырвала

змеи из глотки. Тогда из уст моих раздался крик: "Откуси!

Откуси!

Откуси ей голову!" -- так кричал из меня мой ужас, моя

Ненависть, мое отвращение, моя жалость, все доброе и все злое

Во мне слилось в один общий крик. --

Вы, смельчаки, окружающие меня! Вы, искатели, испытатели и

Все, кто плавает под коварными парусами по неисследованным

морям! Вы, охотники до загадок!

Разгадайте же мне загадку, которую я видел тогда,

растолкуйте же мне призрак, представший пред самым одиноким!

Ибо это был призрак и предвидение: что видел я

тогда в символе? И кто же он, кто некогда еще должен

Прийти?

Кто этот пастух, которому заползла в глотку змея?

Кто этот человек, которому все самое тяжелое, самое

Черное заползет в глотку?

-- И пастух откусил, как советовал ему крик мой; откусил

голову змеи! Далеко отплюнул он ее -- и вскочил на ноги. --

Ни пастуха, ни человека более -- предо мной стоял

преображенный, просветленный, который смеялся! Никогда

еще на земле не смеялся человек так, как он смеялся!

О братья мои, я слышал смех, который не был смехом

Человека, -- и теперь пожирает меня жажда, тоска, которая

Никогда не стихнет во мне.

Желание этого смеха пожирает меня: о, как вынесу я еще

жизнь? И как вынес бы я теперь смерть! --

Так говорил Заратустра.

О блаженстве против воли

С такими загадками и с горечью в сердце плыл Заратустра по

Морю. Но на четвертый день странствования, когда он уже был

Далеко от блаженных островов и от своих друзей, он превозмог

Всю свою печаль: победоносно, твердой ногою стоял он снова на

Пути своей судьбы. И так говорил тогда Заратустра к своей

ликующей совести:

-- Опять я один и хочу им быть, один с ясным небом и

Свободным морем; и снова послеполуденное время вокруг меня.

В послеполуденное время обрел я некогда впервые своих

Друзей, также в послеполуденное время вторично обрел я их: в

Тот час, когда становится более спокойным всякий свет.

Ибо частички счастья, блуждающие еще между небом и землей,

ищут пристанища себе в светлой душе: теперь от счастья

Стал более спокойным всякий свет.

О послеполуденное время моей жизни! Однажды спустилось

также и мое счастье в долину искать себе пристанища:

Тогда обрело оно эти открытия, гостеприимные души.

О послеполуденное время моей жизни! Чего не отдал бы я,

Чтобы иметь одно: живое насаждение моих мыслей и утренний

рассвет моей высшей надежды!

Последователей искал некогда созидающий и детей

своей надежды -- и вот оказалось, что он не может найти

Их иначе, как сам впервые создав их.

Так и я нахожусь среди своего дела, идя к своим детям и

Возвращаясь от них: ради своих детей должен Заратустра

Довершить самою себя.

Ибо от всего сердца любят только свое дитя и свое дело; и

Где есть великая любовь к самому себе, там служит она признаком

Беременности, -- так замечал я.

Еще цветут мои дети своей первой весною; стоя близко друг

К другу, вместе колеблемые ветром деревья моего сада и лучшей

Земли.

И поистине! Где такие деревья стоят близко друг к другу,

там находятся блаженные острова!

Но когда-нибудь я вырою их и рассажу каждое отдельно:

Чтобы научилось оно одиночеству, упорству и осторожности.

Суковатым и изогнутым, с гибкой твердостью должно стоять

Оно у моря, живым маяком непобедимой жизни.

Там, где бури низвергаются в море и хобот гор пьет воду,

Там должно стоять каждое из них, днем и ночью, на страже, чтобы

испытать и познать себя.

Испытано и познано должно быть оно, чтобы знать, моего ли

Оно рода и происхождения, -- господин ли оно упорной воли,

Молчаливо ли, даже когда говорит, и делает ли вид, что

берет, отдавая:

-- чтобы стать некогда моим последователем и созидающим и

Празднующим вместе с Заратустрой -- таким, что пишет мою волю

На моих скрижалях: для более полного довершения всех вещей.

И ради него и подобных ему должен я довершить самого

себя, поэтому бегу я теперь своего счастья и отдаю себя

В жертву всем несчастьям -- чтобы испытать и познать

себя в последний раз.

И поистине, настало время мне уходить; и тень странника, и

поздняя пора, и самый тихий час -- все говорило мне: "Давно

пора!"

Ветер проникал в замочную скважину и говорил: "Иди!" Дверь

лукаво распахивалась и говорила: "Уходи!"

Но я лежал, прикованный любовью к своим детям: желание

Любви наложило на меня эти узы, так что я сделался жертвою

Своих детей и из-за них потерял себя.

Желать -- это уже значит для меня: потерять себя. У

меня есть вы, мои дети! В этом обладании все должно быть

Уверенностью и ничто не должно быть желанием.

Но солнце моей любви пылало надо мной, в собственном соку

Варился Заратустра, -- тогда пронеслись тень и сомнение надо

Мной.

Я уже жаждал мороза и зимы. "О, если бы мороз и зима

заставили меня снова дрожать от стужи и щелкать зубами!" --

Вздыхал я, -- тогда поднялись от меня ледяные туманы.

Мое прошлое вскрыло свои могилы, проснулось много