Вневременная любовь во времени

Любовь принято считать самым естественным, бесхитростным и самым искренним чувством. Но на деле становление любви — весьма сложный процесс, поскольку он развивается в конкретном социальном контексте и чреват разнообразными последствиями. Любовь или подчиняет человека, или дает ему власть, позволяющую контролировать других. Исторически выражения любви определенным образом регламентировались посредством конкретных ролей — мужа, жены, священника, монахини, учителя, ученика и т.д., каждая из которых предусматривала свой способ проявления открытости. Однако такое следование прототипам делает любовь шаблонной, укрощая ее стихийность, притупляя чувства. Поначалу люди охотно используют уже существующие роли в качестве способа выражения любви. Когда же роли начинают предписывать исполнение каждодневных обязанностей (а так оно обычно и бывает), что воспринимается окружающими как нечто само собой разумеющееся, все, как правило, заканчивается тем, что человек либо продолжает делать то, чего от него ждут, но уже безо всякого воодушевления, либо отказывается от роли и тогда ощущает себя виноватым. Эротический контекст в такой ситуации, бесспорно, отсутствует.

По мере того как старые социальные и моральные системы ценностей распадаются, исчезают и роли, делавшие их жизнеспособными. Идеалы любви всегда были тесно сплетены с ролями, а поскольку роли требовали самопожертвования, то того же требовали и идеалы. Современные люди, которые хотят сами решать свою судьбу, стремятся к любви спонтанной, свободной от требований ролевых отношений. Трудность для тех, кто склонен строить взаимоотношения по-новому, заключается в том, что только роли обладают механизмом, способным регулировать эмоциональную открытость или замкнутость. Идеал безоговорочной любви берет начало от старой двойственной, авторитарной системы морали, которая отделяет чистое от нечистого, безусловное от обусловленного. Люди, следующие этим идеалам, делают подчас весьма парадоксальные заявления, к примеру: «Я люблю тебя, не ставя никаких условий, поэтому, что бы ты ни делал, меня это совершенно не задевает». Или: «Если бы ты любила меня без всяких условий, ты бы старалась исполнять мои желания». Или: «Если бы ты любила меня без всяких (331:) условий, ты бы не предъявляла мне никаких требований». Парадоксальность двух последних высказываний заключается в том, что каждое из них эгоистично и, тем не менее, для своего оправдания взывает к бескорыстной любви. Такие идеалы любви имеют мало общего с самой любовью, ибо игнорируют реальные условия жизни, в которых присутствуют как личные интересы обеих сторон, так и их взаимоотношения, зависящие от этих интересов, но к ним не сводящиеся. Часто это означает, что человек не может отделить личные интересы от «интересов» самих взаимоотношений.

Переживание вечной любви дарит нам ощущение новизны и чистоты, но для того, чтобы любовь такой оставалась, ситуация также должна поощрять новизну. Поэтому большинство людей испытывают наиболее сильные чувства, когда их отношения только начали формироваться и их еще не коснулись обиды и разочарования. Вопрос в том, может ли бесконечная, вневременная любовь развиваться во времени. Могут ли слова «я тебя люблю» выражать нечто большее, чем сиюминутное чувство, и подразумевать, что любовь может длиться вечно? Ведь с течением времени жизненная ситуация меняется и развивается, и чувство любви может вписываться в нее или не вписываться. В реальной жизни всегда может произойти что-то, что заставит человека открыться или, наоборот, замкнуться в себе, иными словами, может порождать или подрывать доверие.

Конкретная жизненная ситуация — та арена, где сталкиваются самоотверженность и эгоцентризм. Роли очерчивают сферы, где поощряется эгоцентризм или, напротив, требуется самоотверженность, иными словами, те, где требуется «давать», и те, где следует «получать». Их противоборство заложено в каждой из ролей, там, где речь идет о правах, обязанностях, долге. Тщательное следование роли помогает сохранять частичную открытость — обычно для определенного вида отношений. Если же мы отказываемся следовать какой-либо роли, тогда степень доверия или открытости более всего зависит от того, как и что мы отдаем или получаем. Представление о том, что можно или даже должно бесконечно отдавать, сохраняя при этом ничем не оговоренную открытость и не заботясь о взаимности, нельзя признать ни здоровым, ни реально осуществимым.

В отношениях, которые не держатся за роли, только осознанное, осторожное равновесие между отдачей и получением, между сохранением своей индивидуальности и слиянием с любимым может не (332:) только способствовать выживанию любви, но и позволить ей с течением времени расти и развиваться. Такую ситуацию можно сохранять и совершенствовать именно потому, что она строго обусловлена. К примеру, слуги работают за плату и при этом часто делают совсем не то, чего хотят их хозяева; напротив, понятие служения подразумевает добровольность и безвозмездность, а сферы служения определяются ролями. Служение, осуществляемое добровольно, от души, это бесценный дар; служение, ожидаемое или принимаемое как должное, — долг или неприятная обязанность. Условие, необходимое для поддержания любви, — не ожидать и не требовать служения во имя любви. То есть не следует надеяться, что партнер будет делать для вас то, чего вы не хотите делать сами.

Поэтому, хотя, с одной стороны, любовь безусловно проявляется лишь в каждый конкретный миг, изменение взаимоотношений с течением времени создает предпосылки для того, чтобы она могла существовать бесконечно. Однако реализоваться бесконечная и безграничная любовь, ничего не просящая взамен, должна в реальном времени, условия которого необходимо принимать в расчет. Многие из реальных условий не подходят для безусловной любви, и главное из них — бездумное проявление власти и контроля. Поскольку избавиться от власти и контроля в любви невозможно, необходимо хотя бы пользоваться ими осознанно и осторожно. Социальное неравенство губительно для любых попыток сознательного решения проблем, касающихся борьбы за власть в близких отношениях.

По сути, отрыв переживания от ситуации, в которой оно происходит, — вещь столь же искусственная, как и деление на обусловленную и безусловную любовь. Вневременная любовь, ощущаемая как безусловная, может исходить только из условий реального времени. Ситуации, определяющие эти условия, могут быть разными — от простого следования роли до взаимоотношений людей, которые сами решают свою судьбу. Любовь всегда одинакова и, вместе с тем, всегда различна: ее сила и магия не подвержены влиянию времени и составляют ее неизменную основу; различие ей придают постоянно меняющиеся ситуации и отношения между людьми. Это означает, что в основе безусловной любви всегда лежат некие условия. (333:)

Единство, просветление и опыт мистического переживания

Многие люди разными путями приходили к переживанию так называемых измененных состояний сознания. Слово «измененное» подразумевает, что и восприятие, и описание пережитого отличается от обыденных, повседневных переживаний. Два основных способа достичь такого состояния (вероятно, старых как мир) — это использование определенных веществ (растительных или синтетических) и специальных упражнений, которые приводят к тому, что процесс формирования в сознании переживания становится более свободным. Измененные состояния сознания могут также возникать в преддверии смерти, во время сильного стресса или спонтанно, без всякой видимой причины.

Мистическое переживание

Одним из тех измененных состояний, которые оказывают наибольшее влияние на нашу жизнь, является так называемое мистическое переживание. Сущность его заключается в возникающем ощущении полнейшего изначального слияния со всем миром. Назовем его «переживанием Единства». Такое переживание не поддается описанию с помощью привычных слов и понятий; человек ощущает, что он (334:) находится за гранью времени и пространства, за гранью жизни и смерти, и может как бы наблюдать за самим собой со стороны.

В шестидесятые годы Запад захлестнула волна ставшего популярным мистицизма. Сильные психоделические препараты, механизм действия которых и сейчас еще недостаточно изучен, влияют на нервную систему, каким-то образом трансформируя естественный процесс интеграции в мозгу, что делает доступными переживания, о которых раньше можно было узнать лишь из эзотерической литературы. Наркотики изменили мировосприятие многих будущих лидеров зарождавшихся в те годы общественных движений, многих молодых дарований, проявившихся затем в сфере искусства и науки. Восточные религиозные системы предлагали такие способы объяснения и усвоения этих переживаний, которые не могли дать западные религии. Некоторые экспериментаторы громогласно и публично превозносили свои новоявленные озарения, другие же без особого шума встраивали их в свое мировоззрение. На Запад хлынули восточные духовные учителя, приезжавшие либо по собственной инициативе, либо по приглашениям, и принимавшиеся за возделывание новой благодатной почвы. Подлинные мистические переживания, наряду с их толкованиями в русле восточной космологии, оказали огромное влияние на психологию, музыку, изобразительное искусство и моду. Под их воздействие попали даже те, кто был далек от психоделической культуры. В воздухе веяло мистицизмом.

Для тех, кто хотя бы однажды испытал ощущение Единства, стремление к максимально длительному пребыванию в этом особом состоянии может стать смыслом и целью жизни. К нему стремятся и те, кто сам не имеет опыта такого переживания, но наслышан о нем и верит в его реальность. Этому способствуют и так называемые духовные учителя, которые утверждают, что сами они постоянно существуют в столь возвышенном состоянии, и внушают, что мир Единства гораздо подлиннее и прекраснее нашей обычной действительности, где царят обособленность и разобщенность.

Несмотря на то, что все, кто испытал мистическое переживание, заявляют, что передать эти ощущения невозможно, различные культурные традиции все же пытаются вместить их в рамки собственных понятийных систем. Люди, имевшие опыт подобных переживаний, принадлежат разным культурам и эпохам, что самым существенным образом сказывается на их восприятии и последующей трактовке (335:) данного состояния. Мистические переживания возникают не на «чистом месте» — испытывающие их люди обременены конкретным мировоззрением, безусловно влияющим на их восприятия. Вот почему у индуистов бывают «индуистские» мистические переживания, у христиан — «христианские» и т.д. Поэтому христианские мистики могут видеть Бога во всем сущем и при этом сохранять веру в трансцендентного Бога, обязательную для дуалистического христианства. Восточный мистик может воспринимать все сущее как Божественное и не только признавать имманентного Бога, но и выстроить систему, где конечной реальностью является несомненный «анти-дуализм», «духовный монизм» (для индуистов — это Единство, Цельность, для буддистов — Ничто, Пустота). Таким образом, способ восприятия мистического переживания не может быть отвлеченным, а является исторически и культурно обусловленным.

Идея Единства — это абстракция, порождение разума, попытка сформулировать и описать мистическое переживание. Поскольку Единство относится к миру более возвышенному, нежели наш мир разобщенности и множественности, для его описания выбирается некое реальное качество или свойство, вычленяется, облекается абстрактным смыслом и овеществляется. При этом порожденная таким образом сущность признается более важной, чем индивидуальные проявления самой жизни. Попутно принижается значение многообразия (множества форм) бытия. Такой подход характерен для всех культур, где духовное противопоставляется мирскому и объявляется высшей ценностью[123].

На Востоке абстракции, почерпнутые из мистического переживания общности, породили не только понятие Единства, но и религиозную идеологию, этику и основанную на них иерархию. (Мы определяем идеологию как мировоззрение, содержащее идеальное представление о том, как надлежит жить, иначе говоря, мораль.) Мистическое переживание — важный исторический фактор, влияющий как на восприятие всего человечества, так и на жизнь отдельных людей. Но в процессе формирования идеологии, использующей понятие Единства, возникла мораль, принижающая индивидуальное «я» и не желающая считаться с интересами отдельной личности. Любое мировоззрение, отрицающее реальность или значимость (336:) индивидуального «я», неизбежно начинает превозносить бескорыстие и самопожертвование. Когда отказ от личных интересов провозглашается обязательным этапом на пути духовного совершенствования, мы имеем дело с моралью отрешенности. Такие системы морали никогда не могли всерьез побороть личную заинтересованность, а лишь заставляли ее скрывать, что приводило к падению нравственности. Мы постараемся показать, каким образом духовные лидеры используют понятие Единства для утверждения своей непререкаемости, а следовательно, авторитарности[124].

Всякий, кто пытается рассказать о своем опыте переживания Единства, как правило, начинает с предупреждения о том, что передать его словами невозможно. Приведем, однако, некоторые примеры таких описаний.

Ощущение пребывания в вечности — в мире, который всегда существовал и всегда будет существовать.

Ощущение, что невообразимо мощная энергия разрушает границы индивидуальности и дает сознанию возможность расшириться и вместить в себя все сущее.

Обычное деление на «я» и «не-я» либо мгновенно исчезает, либо становится очень нечетким.

Часто, почти всегда возникает чувство глубокого единения, слияния с Космосом (его можно даже назвать любовью).

Человек «знает», что мир, в который он попал, достижим.

Этот мир ощущается как нечто знакомое и притом неведомое.

Возникает чувство благоговения и сознание собственной незначительности, так что все обыденные заботы и волнения кажутся мелкими и бессмысленными.

Страх полностью отсутствует, потому что смерть ощущается как нечто совершенно нереальное. Или, если выразить это немного иначе: когда вы перестаете отождествлять себя со своим «я» и сливаетесь с Космосом, возникает ощущение, будто вы уже умерли и поэтому бояться больше нечего. Такое исчезновение страха — одно из самых удивительных, необычных ощущений: оно позволяет почувствовать столь полную свободу, о существовании которой вы даже не подозревали. (337:)

Человек чувствует себя совершенно независимым от оценок окружающих и свободным от таких мелочных чувств, как мстительность и соперничество. Ведь, в конечном итоге, все мы едины. При таком подходе любые так называемые отрицательные эмоции — злоба, ревность и т.п. — кажутся не только необязательными, но и глупыми, основанными на заблуждении.

Человек осознает, что он (или мы все) есть одно из проявлений Бога.

Все сущее (в том числе и сам человек, и то, каким предстает перед нами Космос) видится совершенным.

Первые ощущения от соприкосновения с этим всеобъемлющим Единством более реальны, нежели любая обыденная реальность, и столь прекрасны, что почти неизбежно возникает некое «опьянение» ими, эйфория, заставляющая стремиться к ним вновь и вновь. Беспредельное чувство свободы, вечности и единения с Богом и Космосом может быть столь сильным, что нельзя удержаться от мысли: как было бы замечательно, если бы все могли преодолеть привязанность к своему «эго», ибо именно это, как считается, мешает пережить данное состояние. Пребывание в нем как можно более долгое время может стать для человека главной целью жизни.

Тот, кто испробовал «запредельное», часто начинает видеть в обыденной реальности лишь негативные стороны — страх и стремление к власти, неутоленные желания, отчужденность, собственную ограниченность и неуклонное приближение смерти. В повседневной жизни на человека воздействуют эмоции окружающих, в том числе и отрицательные. Вместо того чтобы ощущать слияние с Вселенной, он чаще всего ощущает одиночество и неудовлетворенность. Совершенство оказывается недостижимым идеалом. При этом те проявления нашего эго, которые приводят к разобщенности, — гордость, зависть, эгоизм, алчность, властолюбие, стремление к соперничеству и т.д. — не только кажутся жалкими и ничтожными, но оцениваются как абсолютно отрицательные. Переживание Единства начинает олицетворять собой все положительное, истинное, реальное. Разобщенность же становится неким пугалом, чем-то совершенно не нужным, даже врагом, который не дает нам ощутить Единство или, как в индуизме, майю — великую иллюзию. Тогда смыслом жизни, или духовным путем, становится преодоление разобщенности и всего отрицательного, что с ней связано. (338:)

Дуализм и отрешенность

Подлинное переживание всеобъемлющего Единства отличается от той умственной абстрактной конструкции, которая строится из попыток его описания и которой затем придается статус реальности, затмевающей реальность истинных личных переживаний. Не следует забывать, что переживание Единства доступно только отдельной личности. Единство — это абстракция, которая, претендуя на преодоление дуализма, сама таит в себе скрытую двойственность. Подразделение Космоса на две категории или два уровня реальности само по себе двойственно. Идеология Единства (в отличие от переживания Единства) противостоит идеологии множественности, называя себя «высшей» и более реальной. В то время как мистическое переживание Единства дает человеку ощущение своей глубокой связи с космосом, идеология Единства с присущим ей скрытым иерархическим дуализмом, напротив, отделяет духовное от мирского, а человечество от природы.

Дуализм делит все сущее на две основные категории. В западных религиях это, безусловно, разделение на Бога и Божье творение, при этом одна часть — в данном случае Бог — всегда ценится больше другой. Это порождает явную иерархию ценностей: Бог стоит выше, нежели Его творение. Кроме того, это создает еще одну иерархию ценностей внутри низшей категории, которая основана на добродетелях или предписаниях высшей. Иначе говоря, чем богоподобнее человек или, по меньшей мере, богобоязненнее (а значит, послушнее), тем он лучше. Такая же двойственность, основанная на принципе или-или, действует и в идеологии Единства, только там она скрыта за самим понятием, которое утверждает общность всего сущего и потому представляется всеобъемлющим. Но если единство ценится выше, чем разнообразие, неизбежным результатом становится попытка достичь этого единства, отрицая или преуменьшения значение обособленности. Действительно, во многих духовных учениях Востока отождествление с принципом Единства подразумевает принижение роли обособленности, ее отрицание, отрешенность, отказ от нее. Тогда рост «духовности» или осознанности рассматривается как движение личности от индивидуального (то есть ограниченного) к всеобщему. Такие утверждения, как: «Все совершенно», «Все мы — одно целое», (339:) «Обособленность — всего лишь иллюзия», — являются примерами отождествления единственного и единого.

Отрешенность предполагает наличие двух, четко выраженных иерархических категорий, от низшей из которых необходимо отрешиться ради обретения высшей. Для оправдания этой жертвы высшую обычно объявляют святыней. Когда «единое» считается лучше или реальнее индивидуального и разнообразного, тогда решение личных проблем становится возможным только путем следования ценностям идеологии Единства. Это приводит к тому, что источником всех проблем объявляется забота человека о своем жизненном, личном благополучии. Таким образом, в восточной ментальности эгоцентризм рассматривается как абсолютное зло. Поэтому несомненным становится предпочтение сотрудничества — соперничеству, альтруизма — эгоизму и отдачи — получению[125].

В статье о «духовных учителях» («Омни», март 1990) один из учеников некоего восточного гуру рассказал показательную историю о том, как его учитель в нескольких словах преподнес ему запоминающийся урок. Начиналось строительство храма, посвященного гуру. На церемонию закладки первого камня съехались ученики со всего мира. Многое из них привезли с собой ценные вещи, чтобы замуровать их под фундаментом. Рассказчик, к его несказанной гордости, был избран первым из тех, кто хотел положить туда свои подношения. Он вспоминает, как, возгордившись, что его выбрали первым, схватил крупный брильянт и энергично бросил в яму. А когда оглянулся на учителя, тот тихо сказал ему: «Не слишком ли много ты получил?» В заключение рассказчик говорит, что под влиянием этих слов его присмиревшее эго стало гораздо мудрее.

Для ученика, которого отчитал гуру, преподнесенный урок заключался в утверждении, что его дар не был достаточно чистым. Но можно рассмотреть этот случаи и с совершенно иных позиций. Постройка храма в честь гуру и то, что ценные подарки были истрачены зря (их закопали в землю как символ величия гуру), — все это свидетельства колоссального и совершенно беззастенчивого эгоцентризма. Одна из самых дешевых уловок гуру — заставить людей почувствовать свою неполноценность, показав, что их поступки (340:) запятнаны эгоизмом, а сделать это всегда легко. Гуру, о котором идет речь, «получатель» даров, не смог отказать себе в удовольствии поставить своего ученика на место, дав тому ощутить свое ничтожество. А может, все дело в том, что дар ученика оказался недостаточно хорош? Но поскольку в глазах учеников гуру предстает как человек просветленный и преодолевший свое «эго», подобная трактовка ситуации для них просто немыслима.

Следовательно, ученик упустил шанс извлечь из этой истории подлинный урок: стремление гуру к самоутверждению и его готовность «получать» прячутся под маской просветленности и самоотверженности и таким образом остаются неосознанными. Поскольку чистота, а значит, и превосходство гуру воспринимаются как нечто само собой разумеющееся, предполагается, что он заслужил любые «подношения», просто потому, что является просветленным. Таким образом, он может отчитать своего ученика за излишне активные действия, которые он сам же и спровоцировал и которые, по сути, полностью повторяют его собственные действия, разве что в более скромном масштабе, и при этом не показаться лицемером. Вопрос, кто отдает и кто получает, никогда не ставится, потому что «духовные» ценности маскируют то, что происходит на самом деле.