Укрощение зверя: внутренняя борьба за власть

Когда мы пытаемся представить себе силы, борющиеся за власть в душе человека с расщепленной психикой, существует опасность слишком буквального подхода к враждующим сторонам его личности как к неким самостоятельным существам, ведущим битву за первенство. Считаем необходимым подчеркнуть, что мы придерживаемся другой точки зрения. Мы рассматриваем эти две стороны как разграниченные аспекты человеческой личности, которые, тем не менее, связаны воедино и зависят друг от друга. Иначе говоря, то, как каждая сторона проявляет себя, когда она якобы контролирует ситуацию, — это ее реакция на осведомленность о существовании другой стороны, а зачастую и страх перед ней.

Как уже говорилось, народная мудрость признает, что в человеческом сознании существуют разграниченные отсеки, каждый из которых при наличии побудительных причин неким загадочным образом начинает жить собственной, независимой жизнью («Правая рука не ведает, что делает левая»). Причина, по которой разум возводит внутри себя перегородки, скорее всего заключается в том, что (244:) в одном отсеке содержится нечто неприемлемое для другого. И неприемлемость эта определяется усвоенными ценностями. В каждом отсеке содержится набор мыслей, воспоминаний и эмоций, которые вынуждены бороться за самовыражение, поскольку они действуют в условиях разных, конфликтующих систем ценностей.

Когда мы говорим, что борьба за власть, то есть за право осуществлять контроль, в сущности есть борьба нормативов, то это означает, что в основе ее лежат ценности. Все мы усваиваем ценности — чаще всего, одобренные обществом и определяющие, каким должен быть «хороший» человек. Простоты ради, назовем ту достойную или идеальную часть себя, которая усваивает эти ценности и старается им соответствовать, «я-хорошим». Чтобы стать человеком, которого «я-хорошее» провозгласило своим идеалом, необходимо держать под контролем все, что этому препятствует. Разумеется, если бы все стремления человека были направлены на то, чтобы жить в соответствии с избранным идеалом, не возникло бы необходимости устанавливать контроль. Оставалось бы просто, без всяких конфликтов, колебаний или усилий демонстрировать требуемые добродетели. Что же этому мешает? Мешают те части человеческой натуры, которые не укладываются в рамки усвоенных ценностей. Сама необходимость контроля свидетельствует о том, что в человеке наличествует нечто, что необходимо сдерживать, — что-то такое, что, если позволить ему выйти наружу, отнюдь не проявит нужных достоинств. Назовем это «что-то еще» «я-плохим», поскольку те стороны нашей натуры, которые проявляются, когда им не препятствует «я-хорошее», весьма отличаются от сознательно провозглашенных идеалов, а зачастую и прямо противоположны им.

Необходимо, чтобы с самого начала было совершенно ясно: мы называем обесцененную часть личности «я-плохим» не потому, что она на самом деле плоха, а потому, что так считают «я-хорошее» и общественное мнение. Данное замечание справедливо и в отношении «я-хорошего». Мы сознаем недостатки придуманных нами названий, поскольку можно понять, будто они подразумевают, что одна сторона личности хороша, а другая плоха. Повторяем: мы ни в коем случае не желаем вкладывать в них такой смысл. Хотя, на наш взгляд, ни одна из них не является абсолютно хорошей или абсолютно плохой, мы не смогли найти более удачных слов, чтобы обозначить те психологические деформации, которые являются (245:) результатом авторитарного деления на добро и зло, присущего старой системе морали. Эти неологизмы оправданны, поскольку они предлагают хоть что-то новое. Поэтому мы сознательно преступаем языковые нормы, делая из двух слов одно («я-хорошее» вместо хорошее «я») в расчете на то, что такой прием будет напоминать читателю: «я-хорошее» содержит в себе не только ценные качества, а «я-плохое» не лишено достоинств. Природа этого внутреннего раскола станет ясна дальше.

Любая модель, ставящая целью описать или объяснить какие-либо аспекты внутренней жизни человека, рискует показаться слишком упрощенной или механистической. И все же деление психики на «я-хорошее» и «я-плохое» — упрощение не большее (хотя и не меньшее), чем предлагаемое дуалистической системой морали, разделяющей мироздание на добро и зло. Если часть того, на что общество повесило ярлык «плохое», является неизбежной составляющей человеческой природы, то это подготавливает почву для раскола человеческой психики. А раскол психики порождает внутреннюю борьбу за власть. Две стороны единой личности формируются и сохраняют свою обособленность в результате реакции друг на друга, то есть благодаря постоянному противоборству. И вот результат: «я-хорошему» присущи качества, без которых человек мог бы спокойно обойтись, а «я-плохое» содержит в себе такие элементы, которые следовало бы узаконить и проявлять открыто. Мы уверены, что, для того чтобы быть здоровым и благополучным, человек должен быть целостной личностью, то есть он не должен вести внутреннюю войну с самим собой.

Обычно «я-хорошее» частично или полностью усваивает следующий набор ценностей: хороший человек исполняет свой долг; ему присущи чувство ответственности, надежность, правдивость, сдержанность, трудолюбие и стремление созидать; он работает над собой, дабы максимально развить то, что в нем заложено, и стремится к совершенству; он способен отказаться от сиюминутных радостей во имя более важных результатов в будущем; он не использует людей и не вредит им ради собственного удовольствия или благополучия; он подчиняется правилам, установленным ради поддержания жизнедеятельности общества; он считается с желаниями и потребностями других. Часто высшим благом считается умение ставить на первое место интересы и благополучие окружающих. Главная задача (246:) «я-хорошего» — сохранять контроль, чтобы иметь гарантию того, что жизнь идет в соответствии с этими ценностями.

В противоположность этому, «я-плохое» состоит из тех сторон нашей природы, которые часто сдерживаются или подавляются, потому что они не согласуются с ценностями, усвоенными «я-хорошим». Как правило, оказываясь в загоне, эта нежеланная часть нашего «я» бывает вынуждена лгать или лицемерить, чтобы добиться своего. Ее мало заботят будущие последствия или то, как они скажутся на других; она использует людей как ей заблагорассудится; она неудержима, порой до безрассудства, когда дело касается погони за удовольствиями; ей больше по нраву развлечения, чем усердный труд: она пытается пробиться сквозь ограничения и запреты; она заигрывает с опасностью, а если припереть ее к стенке, проявляет так называемые отрицательные эмоции — злобу, мелочность, мстительность.

Согласно этой схеме, каждой из частей для контраста необходима другая, поэтому у каждой есть свой механизм (как правило, неосознанный), позволяющий продолжать игру. При этом соотношение сознательного и подсознательного, свойственное двум означенным разделам психики, не одинаково, хотя в каждой части содержится и то и другое. Но та сторона личности, которую и сам человек, и общество ценят больше, именно по этой причине склонна быть более сознательной. Большинство людей предпочитают отождествлять себя с «я-хорошим» и именно в таковом качестве представать перед окружающими, особенно в случае, если общество в целом и люди, обладающие сходными ценностями, хвалят и вознаграждают их за это. Следовательно, у «я-хорошего» есть солидная поддержка, помогающая ему сохранять контроль. Поскольку у обесцененной части нет морального права открыто противостоять ценимой, ей приходится бороться за самовыражение, действуя исподтишка, прибегая к обману, тайным интригам (зачастую неосознанным), а потом сваливать всю вину на кого-то или что-то другое («Меня бес попутал» или «Во всем виновата моя зависимость»).

Мы рассматриваем возникающее у зависимых людей чувство освобождения от контроля как светский вариант религиозной одержимости. Объявить причиной нежелательного поведения вселившегося в человека злого духа — все равно что свалить вину на (247:) наркотики. С другой стороны, мы считаем, что разделение психики на отсеки и возникающая в итоге борьба лучше объясняют и зависимость, и так называемую одержимость. Если человек чувствует, что вышел из-под контроля, то на самом деле это означает, что «я-хорошее» утратило контроль над личностью и он перешел к неприемлемой части нашего «я»[91].

Далее в этой главе мы рассмотрим, как развертывается битва за право осуществлять контроль вообще и в рамках зависимости, в частности. В заключение мы покажем, как расколотое «я» снова может стать целостным и какие трудности сопряжены с этим в условиях социального строя, сила которого зиждется на том, что оно вынуждает человека оставаться в состоянии внутреннего раскола. Ведь именно такой раскол делает людей особенно подверженным влиянию авторитарного контроля.

Ценности можно усваивать и выражать по-разному и так же по-разному на них реагировать. То, что мы критически относимся к процессу, посредством которого «я-хорошее» усваивает и навязывает свои ценности, не значит, что мы в корне отрицаем сами эти ценности. Хотя усвоенные ценности могут быть упорядочены множеством разных способов, часто они выстраиваются в сознании человека по степени важности. Для кого-то главным может быть долг. Но это может быть долг перед своей страной, Богом, детьми, перед экологическим состоянием Земли или собственным духовным развитием. Для других долг может не быть приоритетом. Его место может занимать стремление созидать, помогать ближнему, быть правдивым и честным и т.д.

В рамках деления на «я-хорошее» и «я-плохое» трудно не встать на сторону «я-хорошего». Но «я-хорошее» не так уж покладисто, как может показаться из-за усвоенных им ценностей. Мы уже говорили, что авторитаризм обычно скрывается за ширмой высоких идеалов, которые на первый взгляд кажутся жизнеутверждающими, а потому их трудно оспорить. И в этом случае безупречные на вид ценности также маскируют процесс, в ходе которого «я-хорошее» формирует управляемого, ущербного человека. Постепенно требование соответствовать идеалам «я-хорошего» становится все более жестким, а само «я-хорошее» превращается во внутреннего диктатора, задача которого — держать под контролем запретные, «плохие» стороны (248:) нашей натуры. Этот процесс идет не только внутри одной личности, часто чье-либо «я-хорошее» пытается контролировать «я-плохое» другого человека, порождая борьбу за власть между людьми.

«Я-хорошее» воплощает в себе оба аспекта авторитарной личности — аспект господства и аспект послушания. Поскольку для поддержания власти над «я-плохим» и над другими людьми оно прибегает к помощи иных авторитетов, ему самому также приходится им подчиняться. Одновременно «я-хорошее» выступает в роли деспота, беспощадного, жесткого, часто пуритански сурового надсмотрщика, а главное, оно отчаянно боится — боится, что, если не будет постоянно осуществлять контроль, вся жизнь пойдет прахом. Иногда «я-хорошее» проявляет некоторую снисходительность к человеческим слабостям, особенно к своим собственным, и может (если ему ничего не угрожает) позволить себе простить маленькие грешки — ведь, в конце концов, «все мы — всего лишь люди». Такой предохранительный клапан работает до тех пор, пока ситуация не выходит из-под контроля. И зависимость — один из тех случаев, когда контроль действительно утрачивается.

«Я-хорошее» прилагает все усилия, чтобы «укротить зверя» — то есть удержать плотские, животные проявления человеческой натуры в приемлемых границах. Оно опасается, что без сдерживающих мер животное начало (или подсознание, теневая сторона, греховная природа, беззастенчивый и беспечный эгоизм) может вырваться на свободу, сея разрушения, в том числе и саморазрушение. В результате такого внутреннего раскола изрядная доля эгоизма и чувственности переходит к «я-плохому», причем в искаженной и усугубленной форме. Одновременно подавляются и проявления бескорыстных спонтанных эмоций, творческого начала и всего, что связано с наслаждением, поскольку все это разрушает механизмы контроля, находящиеся в руках «я-хорошего». Именно этот раскол между животным и рассудочным, между духовным и материальным и, наконец, между бескорыстным и эгоистичным не дает плотскому и эгоцентристскому началу стать равноправной и равноценной частью человека. Печально, но сам раскол и порождаемые им запреты убеждают нас: если то, что мы привыкли сдерживать, вырвется на свободу, нам с ним не справиться. Это, в свою очередь, подтверждает самые худшие опасения «я-хорошего», оправдывая необходимость поддержания контроля. Теперь, опираясь (249:) на представление об описанном динамическом процессе, попробуем рассмотреть феномен зависимости.

Здесь уместно задать два разных и в то же время взаимосвязанных вопроса. Во-первых, почему вообще у человека возникает острая потребность или тяга к чему-то, что считается нежелательным? И во-вторых, как в нем происходит этот перелом? Второй вопрос подразумевает попытку понять, как «я-плохому» удается заставить «я-хорошее» уступить ему контроль. Подобно тому, как действующие политики имеют преимущество в лице официальной идеологии и санкций против потенциальных узурпаторов их власти, так и суждения, исходящие от «я-хорошего», имеют больший вес. Эти суждения (представления о том, что значит быть хорошим человеком) запрограммированы с раннего детства и лежат в основе одного из самых мощных механизмов контроля, имеющихся в распоряжении «я-хорошего», — чувства вины. Большинство родителей старательно используют это чувство, чтобы контролировать поведение ребенка: они заставляют детей ощущать себя плохими всякий раз, когда те проявляют непослушание или эгоизм[92]. Это играет первостепенную роль в формировании расщепленной личности, ибо заставляет уже взрослых людей ощущать себя плохими, когда дело касается естественных проявлений их человеческой природы. Целостный человек мог бы отнестись к возникшему у него чувству вины просто как к информации о том, что между его ценностями и поведением существует несоответствие, поэтому ему следует разобраться и в том и в другом, чтобы решить, на чьей стороне правда (если в этой ситуации правда вообще может быть на какой-либо одной стороне). Другое дело — человек, раздираемый внутренним расколом: его «я-хорошее» использует вину как механизм удержания власти.

На стороне «я-хорошего» находится весь авторитет традиций, официальной морали, родительских внушений и социальных структур. Во всех обществах, основанных на накоплении, очень высоко ценится то, что способствует накоплению, проще говоря, работа. Для того, чтобы работала «трудовая этика», наличие расщепленного «я», быть может, и не обязательно, зато оно необходимо для формирования человека, которого заставляют оправдывать свое существование. Люди — единственные животные, вынужденные это делать, и здесь чувство вины также играет свою роль. Ощущение вины, (250:) возникающее из-за того, что мы — плохие, часто заставляет нас стремится к тому, чтобы чего-то достичь и тем самым доказать себе и другим, что мы люди стоящие. Работа и ее результаты, а также те награды и похвалы, которые они приносят, — это еще один механизм, помогающий «я-хорошему» удержаться у власти.

Нескончаемое стремление стать лучше создает некий непостижимый центр напряжения, откуда исходит энергия, заставляющая людей действовать. И хотя люди постепенно привыкают жить в напряжении и даже начинают воспринимать это как норму, все же такое существование в постоянно действующей камере пыток заставляет другую часть личности отчаянно стремиться из нее вырваться. Поэтому когда зависимость называют бегством от действительности, в этом есть своя доля истины и какая-то доля иронии. Но все же главная причина зависимости — глубокое недоверие к себе и даже боязнь себя. Авторитарные системы морали, очерняющие все плотское и эгоистичное в человеке, внушают нам мысль о необходимости самоконтроля, тем самым контролируя наше сознание. Всякий контроль над сознанием действует под маской самоконтроля.

Мы не принижаем важность самоконтроля и не отрицаем необходимость стремиться к определенным достижениям. Когда люди знают, что хорошо выполнили свою работу, или должным образом потрудились над развитием данных им природой способностей, или же оказали помощь другим, — им свойственно испытывать глубокое удовлетворение. Человеческие достижения и самоконтроль тесно связаны между собой и являются важными потребностями и проявлениями человеческой природы, так же как досуг и спонтанность. Наша же задача — показать механизмы, действующие во внутренней борьбе за власть у людей с расколотой психикой, которые боятся ослабить контроль, потому что боятся самих себя.

Если человек боится себя, то истинный объект его страхов — его собственное «я-плохое». Кроме того, он опасается, что если его постоянно не будет стимулировать «я-хорошее», он превратится в никчемное, бесполезное существо. Мы рассматриваем внутреннюю битву за власть как признак присутствия внутреннего диктатора, неумного моралиста, подавляющего насущные человеческие потребности и лишающего их права голоса, — иначе говоря, отвергающего исторически сложившийся набор ценностей, в число которых входят и необходимые проявления чувственности и эгоизма. (Чувственность (251:), относимая к животной стороне нашей натуры, что подразумевает, что она способна удовлетворять лишь низменные потребности, непременно включает в себя элемент эгоизма.) Таким образом, чтобы прийти к власти, «я-плохое» вступает, так сказать, на путь подрывной деятельности и соблазна, саботируя правила, установленные «я-хорошим». Люди, ставшие жертвой подобного психологического раскола, сначала сами загоняют себя в угол, а потом стараются из него выбраться. При этом они живут под гнетом навязанного им «так надо» и бунтуют против него, что приводит к разнообразным конфликтам.

Поскольку считается, что человек становится зрелым членом общества тогда, когда он принимает на себя определенную роль и подчиняется установленным в обществе правилам, рядом с показной взрослостью «я-хорошего» «я-плохое» часто выглядит ребенком, с которым нет никакого сладу. И хотя способы, к которым «я-плохое» прибегает, чтобы подрывать авторитеты, немного походят на то, как плутоватый ребенок пытается обвести вокруг пальца взрослых, на самом деле «я-хорошее» ничуть не взрослее «я-плохого», которое оно пытается удержать в узде. Попытки «я-плохого» компенсировать недостаток самовыражения, впадая в крайности, — это всего лишь часть игры. Подобные попытки — такой же симптом поляризованной авторитарной морали, которая приняла систему ценностей, объявляющую «я-хорошее» «хорошим», и теперь получает удовольствие единственным доступным ей способом — ведя себя «плохо»[93].

«Я-плохое» обладает непреодолимой притягательной силой — ведь на его стороне и стихийность, и беззастенчивое потворство собственным прихотям, и полная свобода, и возможность отбросить всякое благоразумие, и прочие запретные соблазны, включая недозволенные проявления сексуальности. Бегство из застенков «я-хорошего» способно высвободить харизматическую энергию, которая становится соблазном для других. Весьма показательны любовь и снисходительное отношение общества к вымышленным героям, которые бросают вызов закону и оставляют власти в дураках, как и романтическая притягательность границы — места вне закона и условностей. В отличие от этого картины чистой добродетели, где единовластно правит «я-хорошее», никому не интересны. Мифическая (252:) фигура — отверженный герой — предлагает культуре, основанной на подавлении, некий выход — возможность испытать острые ощущения, установив тайный, но безопасный сговор с «я-плохим», живущим в людях. Так общество, с одной стороны, провозглашает, что мятеж плох и опасен, и тут же признает, что мятеж не только захватывает и возбуждает, но еще и дарует свободу. Доказано, что двойственные сентенции родителей приводят к развитию у детей шизофрении. Двойственные же лозунги, выдвигаемые обществом, ведут к неизбежному разобщению его членов, однако возникающая в итоге патология затушевывается и объявляется социальной нормой[94].

В тех случаях, когда «я-плохое» или же «я-хорошее» получают возможность беспрепятственно проявлять себя, легко формируются сообщества и группы; такие объединения также становятся механизмами, помогающими одной из сторон удерживать контроль. Выбор круга общения часто основан на потребности иметь союзников, чтобы оправдывать и поддерживать те или иные проявления личности[95]. Группы молодых людей, подстрекающих друг друга к бунтарским выходкам, — это пример сговора между «я-плохими», а широко известная у нас программа противостояния зависимости «Двенадцать ступеней» действует как поддержка «я-хорошего». В таких группах поддержки людей объединяет неспособность самого «я-хорошего» контролировать зависимость. Часто до того, как они объединились в группу, их связывала все та же зависимость (совместный «кайф»). И у запойного пьяницы, и у строгого трезвенника основу личности и центральный вопрос жизни составляет отношение к спиртному.

«Я-плохое» не обладает монополией на разрушение, в том числе и на саморазрушение. Группы, которые углубляют внутренний раскол и оправдывают насилие, образуются также и на основе подчинения лидеру или идеологии. Здесь идеалы чистоты (и очищения) (253:) становятся почвой для разгула насилия в лице банд расистов-линчевателей, проповедующих «закон и порядок», «комитетов бдительности» или армий, собирающихся под знаменами справедливости или исполнения Божьей воли. Все они преследуют «благие цели», используя их как основу для самых жестоких зверств. К этому особенно склонна та культура или личность, чья значимость зиждется на превосходстве — моральном или каком бы то ни было ином. Чтобы жить, равняясь на идеалы превосходства, необходимо иметь внутри сурового диктатора, который, в свою очередь, оправдывает внешнюю суровость и беспощадность тем, что они являются средством достижения некой абсолютной чистоты.

Санкционированное обществом насилие — будь это война или смертная казнь — способно уничтожать все, что угодно, пока его оправдывают коллективные моральные принципы. Мы всерьез подозреваем, что чем глубже раскол личности или общества, тем сильнее потенциальная возможность разрушения. И самый непреодолимый раскол вызывают самые возвышенные, а потому и самые непригодные для жизни идеалы. С этой точки зрения легче понять, как могла целая культура (нацистская Германия) совершать чудовищные преступления, в которых теперь раскаивается.

В борьбе за власть между двумя «я» истинным объектом власти становится сама расколотая на две противоположности система подсознания. При этом на уровне сознания ни одно, ни другое «я» не знает, что является частью системы, в которой каждая из сторон состоит в сговоре с другой. «Я-хорошему» необходимо что-то плохое, чтобы осуществлять над ним контроль, а «я-плохому» требуется нечто такое, чему можно было бы сопротивляться. Чтобы захват власти «я-хорошим» было оправдан, «я-плохое» должно представлять собой реальную угрозу. Каждой стороне, для того чтобы существовать, буквально необходима другая, потому что каждая из сторон может жить только в оппозиции к другой. Поэтому, как бы это ни было мучительно, оба «я» вынуждены сохранять раскол. Иными словами, внутренняя борьба за власть должна основываться на том, чтобы силы, движущие обоими «я», оставались неосознанными. Чем более разобщенными и менее гибкими становятся внутренние отделы нашего сознания, тем заметнее становятся колебания в поведении человека, попадающего во власть то одной, то другой силы, что со стороны выглядит совершенно необъяснимым. (254:)

На наш взгляд, многое из относимого к психопатологии отражает попытки людей приспособиться к происходящей в подсознании внутренней борьбе. Поясним в нескольких словах это соображение. Неврозы, а еще более того, психозы — это способы проявления эгоизма и эгоцентризма, которые, будучи выражены в иной форме, считались бы недопустимыми. Психопатическая личность всеми своими действиями воздвигает непреступную стену вокруг собственного мира, центром которого является она сама и где нет места для других. Психотическое «расщепление» происходит от неспособности интегрировать те части своего «я», которые считаются плохими или неправильными. Многие люди с нарушенной психикой очень чутко распознают и болезненно воспринимают лицемерие, столь часто встречающееся в обществе, где все пытаются выглядеть гораздо более достойными, чем они есть на самом деле. Страдающие психозами неспособны мириться с так называемыми отрицательными сторонами человеческой природы, такими, как агрессивность, причем не только в других, но и в себе. Единственным решением проблемы для них становится уход из сферы нормальных человеческих взаимоотношений.

Социопат (или психопат), страдающий загадочной болезнью — отсутствием совести, принимает в качестве стратегии выживания отрицание всех установок своего я-хорошего», утрачивая в результате способность сопереживать и питать любовь к ближнему. Вероятнее всего, эта психопатология скорее является следствием трудного детства, нежели сознательного выбора. Такой психопат, если он достаточно умен, скрывается под личиной общепринятой морали и остается неопознанным. Поскольку единственной реальностью, которую он признает, является эгоцентризм (я-плохое), соответственно, его взаимоотношения с обществом ограничиваются стремлением к власти и господству. И хотя «хитрые» психопаты обычно способны изобрести безопасные методы удовлетворения своей потребности власти, некоторые для этого прибегают к принуждению и насилию — крайним примером являются массовые убийства. Самые зверские преступления часто совершают те, кто примечательны своей совершенной неприметностью. Люди, повинные в массовых убийствах — например, нацистские вожди, — в большинстве своем обладали весьма заурядной внешностью. (255:)