Абстракция, мышление типа «или-или» и дуализм

В последнее время возникает все более ясное понимание ограниченности линейного мышления. По законам линейного мышления, следствие напрямую связано со своей причиной, а вывод — с предпосылками и по крайней мере отчасти предопределен ими. Линейное мышление основано на бинарных суждениях типа «или-или». Дуализм — абстракция, лежащая в основе мышления такого рода, — означает раскол космоса, реальности, жизни — как бы мы это ни называли — на две обособленные взаимоисключающие категории. Присущее монотеизму деление на творца и творение — один из примеров абсолютного дуализма. Другими примерами являются дух и материя, реальность и иллюзия, земное и небесное и т.д. Деля реальность на обособленные бинарные категории, дуализм способствует дальнейшему развитию мышления типа или-или. Именно этот тип мышления приводит к противопоставлению таких понятий, как себялюбие и забота, потребность и любовь, а на более абстрактном уровне — эгоизм и альтруизм, постоянство и перемена. Другие примеры классических категорий дуализма — душа и тело, природа и культура, добро и зло, свой и чужой, субъект и объект, высшее и низшее, рассудок к чувство, бескорыстное и своекорыстное, мужское и женское, объективное и субъективное и т.д.

Что же неизбежно следует за созданием таких обособленных категорий? Из врожденной склонности к предпочтению один созданный полюс начинает цениться выше другого. Деление по принципу «или-или» действует в угоду простой морали, в условиях которой добро и зло, бескорыстное и своекорыстное полностью обособлены друг от друга. Это приводит к неизбежному принятию ошибочного следствия: подавляй один полюс противоположности (тот, что (388:) считается плохим, неправильным или менее ценным), можно автоматически укрепить другой. Неизбежное следствие — усилия, направленные на устранение или отрицание приниженной категории.

Может быть, человеческий мозг так устроен, что ему легче мыслить категориями или-или, а может — такая склонность имеет глубокие корни в нашей культуре, или же верно и то и другое. Возможно, развитие дуалистических категорий и мышления типа «или-или» произошло в то время, когда человечество, придя к использованию символов благодаря возникновению письменности и понятия числа, стало осознавать силу абстракции. При манипулировании символами четкое определение категории облегчает обращение с ней. Это особенно справедливо для работы с числами. Числа как будто созданы для мышления типа «или-или»: или у меня три монеты, или не три, а две, пять или ни одной. Здесь нет ни промежуточного, ни двусмысленного состояния. Мы предполагаем также, что культуры, не имеющие письменности, менее склонны к абстракциям, а создаваемые ими категории бывают не столь явно дуалистическими.

Важно понимать, почему четкие деления, жесткие границы и зачастую искусственные противопоставления — результаты двухполюсного, бинарного, мышления — поддерживают и укрепляют авторитаризм. Мышление по принципу «или-или» способствует организации и контролю людей. Авторитарность строится на таких противопоставлениях, как: «делай так, а не иначе», «это — правильно, а то — неправильно» и «я — здесь, а ты, авторитет, — там, наверху». Добро и зло в виде четких, обособленных абстрактных категорий еще больше облегчили контроль над людьми. Бинарная мораль, способствующая глубокому усвоению понятий добра и зла, бескорыстного и своекорыстного, в сочетании с всеведущим Богом или абстрактным принципом (кармой), которые «видят» каждый шаг человека, отдает контроль внутренним механизмам — таким, как страх и вина[153].

Когда одна сторона дуалистической пары ценится больше другой или же рассматривается как «высшая» (что бы это ни значило), это приводит к образованию иерархии ценностей. Дуалистическое мышление склонно к формированию иерархий, ибо противопоставление одного человека другому облегчает задачу разделения их на категории. Иерархии ценностей, основанные на таких категориях, (389:) как чистота (кастовая система) или благородство (монархические системы), оправдывали существование авторитарных иерархий.

От авторитарных иерархий недалеко до эксплуатации одних людей другими. Люди превратились в ресурсы, которые можно использовать, накапливать и воспроизводить. Любой правитель, не вступивший на этот путь, рисковал быть повергнутым более удачливыми соперниками. На Востоке одним из самых могущественных оправданий иерархии стало абстрактное понятие чистоты. Первоначально идея чистоты произошла от ритуалов очищения и омовения, выполнявшихся в качестве подготовки к другим ритуалам. Позже выполнять некоторые ритуалы позволялось только верхам, а еще позже представители верхов объявили себя более чистыми от рождения. Когда чистота превратилась в абстрактное свойство, она стала качеством «приобретаемым», а не только «создаваемым» с помощью конкретных очистительных ритуалов. Сама чистота стала иерархическим понятием в том смысле, что человека считали или более, или менее чистым. Это способствовало укреплению наследственных аристократических линий и классовых границ, что сохраняло четкость, а также «чистоту» уровней власти. Мышление типа «или-или» отлично подходило для этих целей: или ты брахман, или неприкасаемый; или свободный, или раб; или знатный человек, или простолюдин.

Сегодня есть люди, выступающие против дуалистического мышления. Они сознают, что утверждение: «Я такой (высший), а ты сякой (низший), и это различие между нами естественно, а потому разное положение, которое мы занимаем, обоснованно», используется для оправдания чудовищного неравенства. Некоторые экологи справедливо связывают дуализм «культура—природа» с отчуждением цивилизации от природы и ее хищнической эксплуатацией.

Исследуя ограниченность как мышления типа или-или, так и лежащих в его основе дуалистических категорий, мы не утверждаем, что с ними нужно или можно покончить. Это было бы таким же дуализмом, только в другом обличий. Попытки покончить с дуализмом, противопоставив его холизму и придав последнему статус высшей категории, создадут лишь очередную пару противоположностей. Дуалистическое мышление может увеличивать понимание, способствовать большей ясности, оно уместно и полезно во многих областях, где оперируют четкими категориями. В качестве примера можно привести вычислительную технику, которая построена на двоичном (390:) коде («да»/»нет» или «включено»/»выключено»). Мышление по принципу «или-или» облегчает абстрагирование. Проблема заключается не в самих дуалистических абстракциях, а в том, где и как их используют. Существуют области, где мышление типа «или-или» работает хорошо, — но есть и такие, где оно приводит к созданию ложных или даже пагубных противоречий.

Применительно к морали именно такой двойственный, или дуалистический, способ мышления искажает восприятие людьми мира и самих себя. Попытки действовать на основе подобного искаженного мировосприятия лежат в основе моральных дилемм, повсеместно угрожающих сегодня социальному строю. Без агрессивности, присущей мышлению типа «или-или», нам удалось бы лучше понять эгоизм как реальное явление и взаимодействовать с ним на более практичной и выгодной основе. Вместо этого мы отрицаем значимость и даже необходимость эгоизма. В нас настолько сильна такая моральная обусловленность, что мы всю жизнь сражаемся с этой частью самих себя (со своей «самостью»), без которой — так нам внушили — лучше будет и нам самим, и миру. С другой стороны, наша мораль упускает из виду положительные и необходимые аспекты эгоцентризма, связанные с творческим началом и самобытностью (в итоге люди переживают внутренний раскол и смятение). Вот почему многие из тех, кто и не думал избавляться от эгоцентризма, тем не менее так и не нашли способа уживаться с ним, не испытывая чувства вины, — это еще одно свидетельство того, насколько глубоко обусловлено наше обычное подсознательное отношение к нему.

Вся ирония в том, что вина и отчаяние — следствия попыток (безнадежных) избавиться от себялюбия — усиливают «погруженность в себя», что не имеет ничего общего с заботой о других и в буквальном смысле слова является проявлением эгоцентризма. Это создает порочный круг замкнутости на самом себе, так как почти любое чувство вины возникает из чувства вины но поводу собственного эгоизма. Мышление типа «или-или» порождает разные виды реакций. Один из примеров — очень заметно проявившаяся в наше время установка «сперва я» (мы называем ее синдромом Эйн Ранд[154]), (391:) являющаяся реакцией против пуританского превознесения бескорыстия и утверждающая эгоизм в качестве «истины». Это способ позволить людям безудержно стремиться к цели (самоутверждению), не задумываясь о средствах. Но, являясь реакцией типа «или-или» (как и все «качания маятника»), она тоже делает ошибку, принимая один из аспектов личности за целое. Если бы мы, не впадая в крайности, сумели признать реальность и неизбежность существования в человеческой натуре как эгоцентризма, так и альтруизма, то смогли бы уделить больше внимания необходимости уравновесить эти две реалии, как в своей жизни, так и в наших социальных системах[155].

Восточные духовные направления интуитивно предвидели существенные ограничения линейного мышления в смысле возможностей расширения сознания. При этом большинство из них пришли к выводу, что серьезной помехой для достижения высших уровней сознания является сама мысль. Как это ни печально, непосредственно вытекающее отсюда принижение роли мысли является показательным примером линейного мышления типа «или-или». Ошибка здесь — в предположении, будто линейным мышлением исчерпываются все разновидности мышления. Таким образом, восточная методология отрицает мысль, дабы выйти за ее пределы, но не осознает при этом опасности, связанной с подобным «разоружением». Авторитаризм как раз и основан на таком «умственном разоружении», которое укрепляет его способность эмоционально контролировать людей, манипулируя страхами, желаниями, покорностью и т.д. В этом серьезный недостаток восточного мировоззрения.

Поскольку избавиться от мышления невозможно, его обесценивание ведет главным образом к тому, что оно становится бесплодным, некритичным и наивным, а в конечном итоге приводит к более бессознательному состоянию (в противовес более осознанному). Уникальными в своем роде существами — людьми — нас делает способность использовать мысль не только как средство решения проблем, но и как творческое начало, содействующее творческой интеграции нашего опыта самопознания. «Каковы пределы мысли?» — такой вопрос может задать только мыслящее существо. Вполне возможно, что возможности мышления как средства познания вовсе не столь малы, как предполагалось ранее. Мысль о том, что мы как вид (392:) уже исчерпали наши мыслительные ресурсы, сама по себе свидетельствует об узости взглядов и своеобразном высокомерии, особенно если учесть, что умственные способности человека были существенно ограничены авторитарной структурой общества.

Несмотря на то, что значительная часть истории — продукт мышления типа «или-или», люди так и не осознали, что двойная модальность суждения — лишь одна из возможностей, хотя и самая легкодоступная. Ее преобладание отчасти объясняется дуалистическими системами морали, которые характерны для религий отрешенности. Отрешенность дуалистична по своей природе, поскольку должно быть то, от чего необходимо отрешиться, и нечто, получаемое взамен[156]. Наши иерархические институты еще больше программируют и укрепляют в нас привычку к дуалистическому мышлению, используя его для оправдания своих привилегий. Ведь в основе привилегий всегда лежит принцип «я — такой, а ты — другой».

Системы символов и власть

Власть в обществе напрямую зависит от того, кто создает и контролирует его систему символов. В течение всей истории абстракциями осознанно или неосознанно пользовались те, кто создавал их в собственных интересах для обоснования своих привилегий. Несмотря на то, что власть политических иерархий опирается в основном на насилие и физическое принуждение, их угрозы недостаточно для долгосрочного поддержания подобных обществ. Применение одного лишь страха и наказания ограничивает эффективность и производительность труда, не побуждая людей к добросовестной и творческой активности. К тому же такие системы часто подвержены переворотам. Если реальная награда за труд невелика, то людям остается верить, что их ожидает некое воздаяние в будущем. Отличавшиеся долговечностью авторитарные иерархии создавали системы символов, использовавшие авторитет религии для оправдания существующей власти и для того, чтобы дать людям надежду на посмертные блага. Религии авторитарных систем также служили утешением для правящей верхушки, предпочитающей обычно не замечать, что нижестоящие подвергаются беспощадной эксплуатации. (393:)

Любая мораль отрешенности, превознося духовность, облегчает использование всего мирского (в том числе и самой жизни) и злоупотребление им во имя так называемых высших принципов. Это достигается благодаря созданию, возвышению, прославлению и обожествлению главной абстракции — жертвы. Вначале жертва была конкретной, подразумевавшей материальные объекты: пищу, животных и даже людей. Впоследствии жертва, как и чистота, перешла в разряд абстракций. Из способа умилостивить богов подношениями она превратилась в моральный императив, который свелся к самопожертвованию. Это, в свою очередь, способствовало движению системы морали от подчинения конкретным правилам, например, десяти заповедям, к общему предпочтению отрешенности, что постепенно привело к формированию нового менталитета. Самопожертвование абстрактно, потому что оно подразумевает не какую-то конкретную жертву, а общую линию поведения. Мораль отрешенности отлично подходит для авторитарных социальных иерархий, которые укрепляют власть, жертвуя теми, кто находится на нижних уровнях иерархии. Такую мораль внедряют всюду, где это возможно, заставляя людей добровольно жертвовать собой и насаждая авторитарные добродетели вроде неукоснительного долга, верности и послушания. Эти добродетели тоже превращаются в абстракции, поскольку похвальным считается не какой-то конкретный долг, а долг в целом.

Сегодня наше выживание как вида зависит от того, будем ли мы использовать то, чем владеем (в том числе себя и других), более осознанно и осмотрительно. Характерные для морали отрешенности системы символов, создающие иерархическую расстановку властных структур благодаря превращению «различий» в узаконенное господство и подчинение, уже не способны справляться с миром, находящимся на грани. Принесение многих в жертву немногим — требование, выдвигаемое обществом накопления, — более не продуктивно. Это связано с тем, что иерархическая, требующая жертв авторитарная мораль действует, создавая препятствия разуму, доверию к себе и любви, необходимым для выживания. Впервые в истории высокий уровень развития техники увеличил силу человека до таких пределов, когда экосистемы нашей планеты сами по себе уже не способны устранять вред, наносимый природе человеком.

Если мир устроен так, что людям для благопристойного обращения друг с другом необходима основанная на авторитарных (394:) убеждениях система морали, которая в качестве главного средства воздействия использует страх наказания, то наши шансы на выживание невелики. Если для того, чтобы держать в узде разрушительные аспекты эгоцентризма, человечеству необходимо внушать недоверие к самому себе (свойственное всем авторитарным системам морали), то мы обречены оставаться детьми, не способными сознательно распорядиться силой, которую предоставил нам разум.

Старые системы символов, которые действуют и поныне, были созданы в эпоху, когда человечество только вступало в стадию накопления, а ресурсы представлялись неисчерпаемыми. Тогда казалось, что можно накапливать без конца. Авторитарные иерархии и поддерживавшая их мораль отрешенности были частью старых механизмов управления, которые позволяли строить пирамиды, создавать сложные цивилизации и поддерживать вождей, накопительские амбиции которых были столь велики, что они стремились к мировому господству. Гитлер — всего лишь недавний тому пример[157].

С развитием техники ситуация резко изменилась — оказалось, что ресурсы ограничены, что убийство — пустяковое дело, а система символов, как-то сдерживавшая насилие, внушает все меньше доверия. Этот переход от мира беспредельного изобилия к миру ограничений, к которым относится и ограниченная способность планеты справляться с загрязнением, есть следствие безудержного накопления. Именно этот перелом вызвал необходимость смены парадигмы, подразумевающей и смену системы символов и ее связи с властью. Какую бы форму ни приняла новая система, она должна предусматривать переход от накопления к сохранению, от эксплуатации к заботе и от потусторонних надежд к надеждам в этой жизни.

Преобразование системы символов: диалектический аспект

По-видимому, Вселенной присуще нечто, что проявляется через борьбу противоположностей. Вот несколько примеров таких полярных понятий: постоянство и изменчивость, рост и спад, творчество и (395:) разрушение, жизнь и смерть, порядок и хаос, свобода и рок; на физическом уровне — положительные и отрицательные заряды в субатомных частицах; в обществе — конфликт между равенством и различными проявлениями власти; на эволюционном уровне — взаимодействие сотрудничества и соперничества. В такой ситуации легко мыслить дуалистическими категориями, потому что противоположности — самый явный аспект Вселенной, а значит — его легче всего заметить. Ограничения дуалистического мышления связаны с отрицанием других способов построения картины мира. Возможное единство, скрывающееся за кажущимися противоположностями, и диалектические взаимоотношения между двумя полюсами труднее уловить; к тому же они требуют более сложных абстракций и мыслительных процессов, нежели те, на которые способно дуалистическое мышление по принципу «или-или».

К счастью, человеческий разум может оперировать и другими мысленными категориями, позволяющими иметь дело с чрезвычайно важными процессами, не поддающимися линейному осмыслению по принципу или-или. Мышление типа или-или способно справиться только с задачами соответствующего уровня, и попытки использовать его для решения более сложных проблем, не решаемых в рамках дуалистического подхода, всегда приводят к неудаче. То, что исторически получило название «диалектическое мышление», является иным способом работы мысли, позволяющим более адекватно оценить суть взаимоотношений различных процессов.

Если бинарное мышление типа или-или подразумевает статичность и обособленность противопоставляемых категорий, то диалектическое мышление ориентировано на динамические процессы их взаимодействия и выявляет развитие противоположностей, направленное на их объединение. Диалектический подход подчеркивает динамическую связь кажущихся противоположностей и позволяет воспринимать две взаимосвязанные части как единое целое. Каждая из сторон не только абсолютно необходима для существования другой, но и часто содержит в себе аспекты другой противоположности. Жизнь и смерть являются, таким образом, взаимопроникающими, а не взаимоисключающими категориями, так же как контроль и покорность (подчиненность). Подчинив контроль идеологии, можно контролировать собственные эмоции. Подобным же образом действуют привязанность и отчужденность. Привязавшись к одному (396:) человеку или идее, мы отчуждаемся от других, и тем самым выходим из-под их контроля. Даже идеология, пропагандирующая отчужденность, приводит на самом деле к скрытой привязанности к самой идеологии и к эмоциональному контролю, обуславливаемому этим отчуждением. Покорность вызывает появление привязанности к тому, от чего пришлось отказаться в результате «капитуляции», и к сильным чувствам, вызываемым этим действием[158].

Хорошим примером диалектического взгляда на противоположности является диалектическая связь между сотрудничеством и соперничеством. Эмоциональная путаница, с которой для многих связан вопрос соперничества, возникает оттого, что соперничество и сотрудничество принято противопоставлять, а не считать диалектически переплетенными категориями. Простая и утвердившаяся позиция — отдавать моральное предпочтение сотрудничеству, в то же время симпатизируя в душе «победителям». Можно полагать, что соперничество питает эгоцентризм, порождая границы и обособленность. Можно сосредоточиться на агрессивности соперничества: ведь наша победа — поражение другого. И все же очень трудно найти примеры чистого сотрудничества, не «запятнанного» соперничеством. В хороших командах, будь то спорт или бизнес, члены команды действуют сплоченно, чтобы обойти соперников.

Давайте рассмотрим пример деятельности, которая на первый взгляд кажется свободной от соперничества. Группа людей собирается вместе, чтобы помочь соседу построить дом. Нам трудно понять, в чем тут соперничество, поскольку многие действия мы рассматриваем сквозь призму отношения к человеку как доминирующему виду. Ведь во время строительства мы лишаем жилища (а часто и жизни) другие виды обитавших там живых существ. Здесь сотрудничество людей еще больше увеличивает то превосходство, которое мы имели в соперничестве с другими видами.

В последнее время в деловом мире распространилась новая парадигма, согласно которой ценится выигрыш обоих партнеров, а не какой-то одной стороны. Для равных партнеров подобное взаимодействие представляется беспроигрышным. Но до чего же удручающе наивно выглядят имущие, когда чувствуют свою моральную правоту, играя друг с другом в игру без проигрыша и не учитывая влияние своей общей победы на неимущих, находящихся вне игры! (397:)

Возможность играть в беспроигрышные игры — это привилегия. Для того, чтобы войти в такую игру, необходимо сделать какой-то взнос, иначе она не будет беспроигрышной. Мы не собираемся отрицать ценность или перспективность парадигмы беспроигрышных взаимодействий. Просто это еще один пример того, как сотрудничество на одном уровне чаще всего означает соперничество на другом. Тому, кто ставит сотрудничество выше соперничества, очень легко пребывать в неведении относительно этого элемента соперничества.

Соперничество и сотрудничество — два тесно связанных полюса эволюционного развития, которое лежит в основе любых изменений. Соперничество — это эволюционный механизм совершенствования, который расширяет возможности, способствуя развитию мастерства, появлению новизны и красоты. Гармония, связанная с сотрудничеством, очевидна. Однако и во взаимодействии сотрудничества и соперничества тоже есть своя гармония, пусть менее признанная и воспетая. Будучи раз замеченной, она способна открыть более широкую перспективу, которая избавит нас от многих наших неосознанных агрессивных суждений. Если для выживания нам необходимо расширение сознания, а не его ограничение (создаваемое противопоставлением полюсов), то нам следует ясно понимать природу своей склонности к соперничеству, чтобы использовать его там, где оно желательно, и сдерживать там, где разрушительно.

На первый взгляд, соперничество кажется производным от эгоизма, тогда как сотрудничество представляется более бескорыстным. Мы говорим «представляется», потому что, не сули сотрудничество личных выгод, оно встречалось бы куда реже. Сотрудничество может увеличить нашу личную власть, богатство, заслугу и безопасность. Принимая совместное участие в каком-то большем, чем личные нужды деле, человек удовлетворяет свою очень существенную потребность: чувствовать себя элементом социума. К тому же лозунг «Давай, и тебе воздастся сторицей» гораздо более привлекателен, чем лозунг «Давай, и взамен не получишь ничего».

Игнорирование диалектической взаимосвязи между бескорыстным и своекорыстным, между альтруизмом и эгоизмом — причина многих моральных неясностей и дилемм. Оно порождает то, что мы называем духовным парадоксом. Его можно сформулировать следующим образом: именно эгоизм служит препятствием для нашей высокой духовной реализации, лишает нас места в раю или лучшего (398:) последующего воплощения (реинкарнации). Поэтому, стараясь избавиться от эгоизма, мы достигаем своим духовных целей. Парадокс заключается в том, что, сосредотачивая всю свою жизнь на собственном духовном развитии, мы проявляем высшую степень эгоцентризма, только в несколько более скрытом виде. Превознося духовные награды, рели гая изображает их главным образом в виде более возвышенных наслаждений. Однако стремление к наслаждению, каким бы возвышенным оно ни было, есть проявление эгоизма.

Ранние школы буддизма отчасти уловили означенный парадокс, и так называемый «обет бодхисаттвы» стал попыткой разрешить это несоответствие. Бодхисаттвой изначально называли существо, которое считали далеко продвинувшимся на пути к просветлению — состоянию Будды, или нирване. (В наши дни этот термин приобрел более широкий смысл: люди часто принимают обет бодхисаттвы как показатель того, что основное в их жизни — бескорыстное служение другим.) Обет формулируется так: «Я отказываюсь от собственного просветления и буду работать только ради просветления других, пока все живые существа не обретут просветление».

Здесь осуществляется попытка избежать духовного парадокса путем достижения максимальной степени бескорыстия — жертвенного отказа от собственного просветления. Такой обет не только не затрагивает всей сложности и глубины феномена эгоцентризма, но и не решает проблему парадокса. Он предлагает простое, чисто количественное решение — стать еще более бескорыстным. Но это приводит к очередному парадоксу: как можно помочь другим достичь чего бы то ни было (в данном случае просветления), если сам не знаешь, что это такое? Нужно либо иметь представление о том, что означает это пока неизвестное состояние, либо полагаться на слова кого-то, якобы просветленного, о том, какая работа должна быть проведена для достижения этого состояния. В любом случае указать правильный путь может только некий посторонний авторитет (учитель или традиция). Более того, обет бодхисаттвы содержит также скрытый смысл и неявно выраженную цель: если бы человек смог жить в полном соответствии с обетом, он бы достиг просветления, ибо жизнь в согласии с обетом, который заключается в абсолютном бескорыстии, делает его достойным просветления.

Взгляд на категории «бескорыстное» и «эгоистическое» как на взаимосвязанные диалектические противоположности не (399:) устраняет моральных дилемм, но изменяет подход к ним. Усвоение дуалистической морали отрешенности порождает внутренний конфликт между «хорошей» (бескорыстной) и «плохой» (своекорыстной, плотской) частями человека, что создает предпосылки для «недоверия к себе», поскольку человек никогда не сможет стать «абсолютно хорошим»[159].

Предлагаемый здесь диалектический подход — не только интеллектуальный прием. Это способ повысить уровень абстракции и тем самым расширить свой кругозор. Он не отрывает процесс от содержания и тем самым учитывает движение, вместо того чтобы овеществлять абстракцию, превращая ее в нечто застывшее и обособленное. Диалектический взгляд на пары противоположностей — обособление и слияние, закрытие и открытие границ, бескорыстное и своекорыстное, множественность и единичность — может привести к глубокому изменению в душе человека, если такая точка зрения действительно лучше отражает то, как устроен мир. Одна из весьма веских причин полагать, что мир устроен именно так, заключается в том, что предложенная версия объясняет, почему никогда не удавались попытки устранить одну из сторон противоположности.

Перечисленные выше (и некоторые другие) пары кажущихся противоположностей, если рассматривать их лишь в рамках системы «или-или», соответствуют Вселенной, в которой каждый полюс борется с противоположным за первенство. Поэтому чем человек бескорыстнее, тем он менее эгоцентричен, и наоборот. На этой основе строились все морали отрешенности. Оба понятия — и «бескорыстное», и «своекорыстное» — являются абстракциями, поскольку каждое из них абстрагирует лишь одну сторону живого, целостного человека. Будучи абстракциями, они имеют смысл только во взаимосвязи друг с другом. Пользуясь метафорой из теории гештальт-восприятия, они друг для друга — как фигура и фон, нуждающиеся друг в друге, чтобы существовать.

Возможно, самой главной противоположностью является противопоставление общности и разнообразия, «Единственного» и «Многого». Анимистическое мировоззрение не обладало абстракциями для их разделения. Политеизм прославлял разнообразие, населяя мир множественными силами. Монотеизм создал жесткий (400:) дуализм между «Единственным» (Бог) и «Многим» (Божие творения). И наконец, идеология Единственности породила понятие общности, абстрагируя его от разнообразия, а затем, объявив эту категорию более реальной, придала ей главенствующее значение. Взгляд на общность и разнообразие как на диалектически взаимосвязанные категории порождает более широкую абстракцию, которая признает за отдельными индивидами такую же значимость, как и за составляемым ими целым. Такой подход может поддерживать как бескорыстное, так и своекорыстное, рассматривая то и другое как взаимозависимые полюса мироздания.

Диалектическое мышление может показаться более сложным. Отчасти это связано с тем, что оно отличается от обычного способа мышления, привычного для нашего разума. Оно также более требовательно к умственным усилиям, необходимым для четкого отслеживания непрерывно меняющейся ситуации. Кажущаяся простота дуалистического подхода — продукт искусственного разделения реальности на две части. Возникающие в связи с ним противоречия суть наследие, с которым нам предстоит разобраться. Дуалистическое мышление упрощает жизнь, поскольку позволяет создавать правила, простые для запоминания и механического применения («это хорошо, а это плохо»). Новое время требует новой морали, способной учитывать взаимодействие обоих аспектов человеческой сущности — альтруистического и эгоистического, не придавая последнему оттенка греховности. Ведь этот оттенок ему придает сама устаревшая мораль, построенная на принципе «или-или».

Необходимым условием настоящих перемен является такой пересмотр ценностей, который не просто привел бы к перетасовке старых форм, а по-новому конструировал бы Слово, используя неавторитарные предпосылки. Ибо понимание наших будущих перспектив можно приобрести лишь путем перестройки системы символов и порождаемых ею ценностей. Старый порядок не уступит контроль над системой символов без боя: ведь для него это означало бы полную утрату собственной власти. Настоящая борьба сегодня, на наш взгляд, происходит в сфере контроля Слова. При этом на карту поставлено не только то, каким будет наше будущее, но и то, будет ли оно у человечества вообще. (401:)

Эпилог: Куда нам идти?

За масками авторитарной власти скрывается идея о существовании некоего высшего разума, который знает, что лучше для других. Результатом обычно бывает следующее: кто-то утверждает, что либо сам обладает высшим разумом, либо может правильно истолковать его указания. Подобное наблюдается в разной степени в разных сферах. Самые крайние формы это принимает в тех случаях, когда убежденность в моральном превосходстве сочетается с верой в непогрешимость. Олицетворением такого сочетания является образ гуру, что и послужило поводом для названия нашей книги. Исходя из изложенного, нередко делают вывод, что авторитет больше заботится о нашем благе, чем мы сами, и эта забота о высшем благе объясняется его бескорыстием. Достижимо ли состояние абсолютного бескорыстия или абсолютной непогрешимости — вопрос, по меньшей мере, спорный. Кроме того, возникает еще один вопрос: как можно быть уверенным, что кто-то действительно достиг такого состояния? Как бы то ни было, ясно одно: подчинение другому человеку на том основании, что он претендует на моральное превосходство или на знание верного пути к истине, не только порождает коррупцию и ложь, но и лишает людей личной ответственности.

Рассмотрим стадии развития человеческого индивида в качестве метафоры, помогающей понять наш взгляд на прошлое человечества, на то, где оно находится сегодня и каким должен быть его (402:) дальнейший путь. В этой аналогии доисторический период подобен младенчеству: как и для младенцев, главной заботой человечества в это время было выживание. На ранней стадии жизнь человека целиком зависит от небольшого числа близких людей. С приходом земледелия человеческий род вступил в период детства. Как и у ребенка, этот период примечателен ростом и расширением границ. По мере быстрого увеличения населения на смену небольшим сплоченным группам пришла более сильная авторитарная иерархия. Именно тогда было положено начало тем авторитарным формам, которые сохранили свое господство до наших дней, в том числе и в области современных систем морали.

Промышленная революция и активное использование природных ресурсов, ставшее возможным благодаря достижениям науки, ускорили развитие и расширение границ человечества, ознаменовав начало периода его юности. Этому этапу присуща повышенная сосредоточенность на себе. Подростки совершают поступки, не очень-то представляя себе их последствия, особенно последствия для других людей. Юность нередко бунтует против авторитета взрослых, но не против самого авторитаризма. Как правило, молодежь обращается к старым богам и идолам или создает новых, чтобы следовать им. Часто молодое поколение культивирует с себе нелепую непререкаемую веру в собственную правоту или в правоту своих товарищей, игнорируя любые сведения, которые могли бы их отрезвить. Такая позиция собственной непогрешимости, направленная против сторонних авторитетов, уже сама по себе авторитарна. Кроме того, в юности многие думают и ведут себя так, будто они бессмертны.

Ключевой момент взросления — осознание того, что мы смертны. Такое осознание приводит к смене жизненных ориентиров, что, в свою очередь, меняет основные привычки. Когда мы понимаем, что старение и умирание — это часть жизни, перед нами встает вопрос, как встретить старость и смерть осознанно и достойно. Взрослость — время, когда человек начинает жить, думая об отдаленных последствиях, а не только о сиюминутных радостях. Люди все больше внимания уделяют заботе и уходу, они вынуждены отказываться от излишеств, которые уже не может выдержать начинающий стареть организм. Приходит понимание того, что, хотя смерть и неизбежна, от наших поступков, тем не менее, может зависеть не только продолжительность, но и качество нашей жизни. (403:)

Как переход от юности к зрелому возрасту, как правило, не обходится без некоторой борьбы, так и примирение с реальностью смерти редко проходит безболезненно.

Мы полагаем, что человечество в целом тоже борется с необходимостью проститься с юностью, потому что осознает, что и оно смертно. Речь здесь совсем не о том, что род человеческий исчезнет с лица Земли, когда взорвется Солнце. Человечеству угрожает гибель в результате его собственной саморазрушительной деятельности, и когда мы это осознаем, придется решать по-настоящему важный вопрос: смогут ли люди изменить свои привычки во имя того, чтобы продлить жизнь на нашей планете? Так же как и для отдельного человека, для всего нашего вида такое осознание потребует радикального пересмотра ценностей и умения проявлять заботу и осмотрительность. Людям, как в младенчестве, придется ощутить на себе всю хрупкость человеческой жизни. Разница в том, что теперь, столкнувшись с грозной опасностью, мы способны понять, что выживание или гибель зависят только от нас самих. Как и для каждого отдельного человека, встреча с неизбежностью смерти для человечества в целом — это часть процесса развития, вынуждающая пересмотреть <