Зависимость как мятеж против внутреннего диктатора

В рамках зависимости борьба за власть носит достаточно предсказуемый характер и сводится, по сути, к попеременному переходу контроля то к одному «я», то к другому. Предметом баталии обычно становятся наркотики, алкоголь или же определенные занятия (скажем, азартные игры). Все это может спровоцировать передачу власти «я-плохому», позволяя ему проявить то, что ранее подавлялось. «Пусковым механизмом» для такой передачи может послужить любое переживание, приносящее мгновенное удовлетворение. «Я-хорошее» боится или запрещает его, потому что оно может оказаться средством, способным подорвать его власть. Пусковой механизм (выпивка или ставка в игре) не всегда подводит человека к той грани, за которой «я-хорошее» теряет контроль, однако становящиеся жертвой зависимости люди никогда не знают, когда именно это может произойти.

Обычно всю вину за «срывы» возлагают именно на пусковой механизм («Ох уж этот чертов ром!»). В последнее время стало модным объяснять причину того, что некоторые люди становятся жертвами зависимости, наличием у них дефектных генов. Скорее всего, определенные генные структуры действительно влияют на восприимчивость и предрасположенность к зависимости (например, к алкоголизму). В частности, люди с более медленным обменом веществ могут тяготеть к стимуляторам, а с более быстрым — к депрессантам. Тем не менее, даже если и считать генетику одним из важных факторов зависимости, это не объясняет, почему потеря контроля происходит лишь изредка или, наоборот, почему некоторые восприимчивые люди не в силах проявлять умеренность. Ведь от одной рюмки невозможно напиться до бесчувствия или потери контроля. Напротив, если считать, что суть проблемы заключается в расколотой психике, использующей пусковой механизм, чтобы начать саботировать приказы засевшего внутри диктатора, тогда становится понятной и спорадическая потеря контроля, и власть первой рюмки. В этом случае удалось ли человеку сохранить контроль над собой или он его утерял (а на самом деле передал его «я-плохому») — зависит от множества конкретных обстоятельств. С этой точки зрения нас не должно удивлять, что люди, которым (256:) действительно есть что терять, часто умудряются, если это нужно, успешно контролировать свое поведение.

Когда зависимость отдает всю власть в руки «я-плохого», это позволяет высвободить многое из того, что обычно удерживается глубоко внутри, и найти этому оправдание. Возьмем, например, конкретный случай, когда находившаяся под воздействием кокаина мать убила двоих своих детей. Позже она утверждала, что любила их, и демонстрировала искреннее на вид горе и полнейшее недоумение по поводу того, как такое могло случиться («Я совершенно не собиралась этого делать!»). Это объяснение было воспринято как убедительное доказательство того, что на преступление ее толкнул наркотик (во всяком случае, так следует из журнала «Таимо за 10 июня 1991 года). Между тем, многие люди принимали гораздо большие дозы кокаина и никого не убивали. Нет оснований сомневаться, что эта женщина была во власти сильнейшего внутреннего конфликта между любовью к детям и негодованием, что ей приходится чем-то жертвовать ради них. Для нас тот факт, что, совершив убийство, она испытывала неподдельное смятение, подтверждает наличие у нее глубоко расколотой, разделенной на отсеки психики. Снова оказавшись во власти «я-хорошего», она не могла осознать всей глубины раздвоения своего чувства материнства. Это крайний пример того, как навязываемая культурой идеализация материнского самопожертвования может создавать в душе матери настолько сильный раскол, что ее «я-хорошее» просто не способно осознать истинный масштаб внутреннего неприятия этого поведенческого стереотипа[96].

Поскольку пусковой механизм, обеспечивающий переход контроля от одной части «я» к другой, является составной частью более широкого круга внутренних динамических процессов, им может стать почти все, что позволяет немедленно испытать наслаждение или удовлетворение: наркотики, еда, приобретение новых вещей, азартные игры, воровство, все запретное и т.д. Подобные стимулы пробуждают воспоминания о пережитых некогда ощущениях свободы и наслаждения. Сам поступок — скажем, ставка в игре — переносит человека из того состояния, в котором он находится, к ожиданию чего-то лучшего. Даже разочарование от (257:) проигрыша можно мгновенно отбросить, сделав новую ставку. Что бы ни ожидало заядлых игроков, выигрыш или проигрыш, главный смысл жизни для них составляет игра, потому что именно процесс игры дает им чувство освобождения, иначе говоря, возможность убежать от своего «я-хорошего».

Внутренняя борьба за власть циклична — каждая из сторон на некоторое время одерживает верх. Отражением этой битвы становится внутренний диалог жертвы зависимости с самим собой. «Я-хорошее» один за другим приводит аргументы (все весьма достойные) в пользу необходимости себя контролировать. Голос «я-плохого», жаждущего избавиться от ограниченной, идеализированной, регламентированной жизни, которую пытается вести «я-хорошее», звучит более приглушенно — это знакомые каждому слова искушения: «Мне нужно расслабиться. Одна рюмка не повредит — на этот раз я буду за собой следить. Я долго держался и заслужил передышку. Я теряю друзей, потому что стал занудой. Когда я не пью, самочувствие все равно препаршивое — так какая разница?»

Поскольку жизнь в том виде, в каком ее планирует «я-хорошее», проходит под знаком принуждения (нужно добиваться успеха, нужно становиться лучше, нужно подавлять запретные порывы), любые нежелательные происшествия могут вызвать перегрузку и без того напряженной системы. Ссора с любимым человеком; чувство, что твой начальник или твой партнер не ценят или используют тебя; потеря денег на бирже; дорожная авария — все эти неурядицы обязательно возникнут раньше или позже, потому что они — часть нашей жизни. А с ними приходит мысль, сопротивляться которой труднее всего: «С меня хватит, больше не могу!» Как правило, человек прекрасно знает, как можно ослабить напряжение. Первая рюмка действительно приносит большое облегчение. И главным образом не от действия алкоголя, а больше потому, что вместе с ней наступает конец борьбе с собой («пить или не пить») и мгновенное избавление от постоянного конфликта. Безумное напряжение уступает место блаженному покою, а вместе с ним рождается мысль: «Черт побери, это как раз то, что нужно! И с этим мне приходится бороться?»

Простоты ради, будем и дальше рассматривать в качестве модели алкогольную зависимость. Тому есть целый ряд причин: алкоголизм — классический пример зависимости, поскольку он сопровождается физиологическим привыканием и явлением абстиненции; он (258:) представляет собой одну из главных социальных проблем; алкоголь — вещество, считающееся социально приемлемым и распространенное почти во всем мире, а потому весьма доступное. К тому же большинство из тех, кто его употребляет, не становятся зависимыми. Кроме того, алкоголизм как болезнь был ключевым понятием при разработке программ «Двенадцати ступеней» — самого распространенного у нас способа лечения подобной зависимости.

Те, кого называют алкоголиками, часто преступают грань, за которой пьянство делает их недееспособными. На наш взгляд, это происходит потому, что тайная цель зависимости как раз в том и состоит, чтобы сделать «я-хорошее» недееспособным. Одна рюмка несколько ослабляет контроль, поэтому за ней следует другая, но достигнутого эффекта все еще недостаточно, чтобы покончить с поведенческими тормозами «я-хорошего». Поэтому алкоголик пьет до тех пор, пока этого не добьется. Поскольку устойчивость к алкоголю, по крайней мере, в начале болезни, постепенно возрастает, требуется все большее его количество, чтобы вывести «я-хорошее» из строя, что чревато как социальными и семейными проблемами, так и ущербом для здоровья. Реакцией на эту тенденцию служит повышение ценности «я-хорошего», которое вынуждено становиться все более непреклонным, в то время как «я-плохое» окольными путями и саботажем пытается подорвать его власть до такого предела, где бы сработал пусковой механизм. Таким образом, при наличии расколотой психики, какой бы властью, на первый взгляд, ни обладало «я-хорошее», за ним всегда таится «я-плохое», которое только и ждет удобного момента, чтобы под видом неконтролируемости взять контроль в свои руки.

Как только «я-плохое» оказывается у власти, оно плюет на все запреты, ибо знает, что иначе снова попадет в неволю. Постепенно, по мере того как праздник своеволия подходит к концу, крайности саморазрушения и вседозволенности (запойное пьянство) срабатывают как другой «пусковой механизм», который помогает праведному «я» восстановить утраченный контроль. Обычно власть возвращается к «я-хорошему» тогда, когда разгул «я-плохого» достигает предельной точки, становясь уже совершенно неприемлемым. Ведь поскольку «я-плохое» реактивно по своей природе, оно механически восстает против всех запретов и оценок «я-хорошего», в том числе и тех, которые совершенно необходимы для выживания. А дальше (259:) следуют самообвинения, угрызения совести и обеты, которые «я-хорошее» использует для усиления мер принуждения, необходимых для того, чтобы держать «я-плохое» в узде.

Однако это пиррова победа, поскольку вся тщательно возведенная оборона в один миг может неожиданно рухнуть. В глубине души «я-хорошее» знает, что на самом деле оно ничего не контролирует. Ведь оно никогда не может быть уверено, что в минуту «слабости» или искушения его продуманная система контроля снова не откажет, и потому постоянно вынуждено быть начеку. Вот почему некоторые популярные теории зависимости настаивают на том, что зависимый человек никогда не может вылечиться до конца. На самом деле это справедливо лишь до тех пор, пока сохраняется внутреннее психологическое разделение личности на отсеки. К несчастью, уверенность «Раз в зависимость попал — навсегда пропал» превращается в предсказание, которое неизбежно сбывается, поскольку свидетельствует о неверии человека в себя, что, в свою очередь, способствует сохранению расщепленного «я».

Чем дольше человек ведет внутреннюю борьбу, тем больше страдает его вера в себя. Если то и дело принимать решения, а потом их нарушать, то такое поведение постепенно подрывает у «я-хорошего» доверие к собственной способность контролировать ситуацию. Результатом становится появление людей, которые в глубине души не доверяют себе. Отчасти их трагедия состоит в том, что такое недоверие оправдано. Даже тем, кому удавалось сохранять контроль над своим образом жизни достаточно долго, рано или поздно приходится все же это признать.

Тяжелая патологическая зависимость — лишь одно из наиболее явных проявлений внутренней борьбы за власть у людей, раздираемых между «я-хорошим» и «я-плохим». Поскольку расколотое «я» стало нормой, внутренний конфликт в той или иной степени характерен для большинства сторон так называемой нормальной жизни. Многие страдают от душевного разлада, проявляющегося не только в ощущении униженности, но и в состоянии безволия. Хороший пример — зависимость от особого пристрастия к еде (эту зависимость многие назвали бы манией). Еда (как и секс) — необходимое для человека, приносящее немедленное удовлетворение действие, которое также может стать объектом внутренней борьбы за власть. Хотя, с точки зрения общества, пристрастие к еде гораздо (260:) безопаснее, чем многие другие формы зависимости, тем не менее, и оно подразумевает некий внутренний мятеж против правил и схем сидящего внутри нас диктатора. И в этом случае ощущение, что ты неспособен контролировать себя, может означать только то, что контроль захватила другая, мятежная часть нашего «я».

Самый легкий способ совладать с привычкой — полностью исключить возможность срабатывания пускового механизма, прибегнув к жестким правилам полного воздержания. В этом случае «я-плохому» окажется труднее нас соблазнять, искушать или убеждать. В случае неумеренного потребления пищи ситуация осложняется тем, что полное воздержание здесь невозможно. При переедании, как и при любой зависимости, полагаться на силу воли — дело ненадежное, потому что самоконтроль расколотого «я» — это, по сути дела, контроль «я-хорошего», в который встроена способность вызывать встречную негативную реакцию. Поэтому, как только человек с расколотой психикой принимается за еду, перед ним встает перспектива «потерять» контроль, поскольку каждый съеденный кусок может стать пусковым механизмом, переключающим контроль на «я-плохое». Более того, поскольку от еды никуда не денешься и воздержание — не выход из положения, возможность прибегнуть к уговорам и саботажу предоставляется «я-плохому» всякий раз, когда в голову приходит мысль о еде. Вся ирония в том, что вкусная еда часто используется как способ поощрения или спутник всевозможных торжеств, поэтому переедание у многих входит в привычку как награда за то, что они были хорошими.

Конечно, разные вещества и обстоятельства воздействуют по-разному, и то, какие из зависимостей или маний являются социально приемлемыми, определяется критериями данной культуры. Когда первостепенными ценностями провозглашаются продуктивность и успешность деятельности, усердная работа и ее зеркальное отражение — потребление (как награда за труд), они, наряду с деньгами и властью, легко становятся объектами зависимости. Неудивительно поэтому, что поощряется прием веществ, которые могут безопасными для общества способами улучшать работу или снимать напряжение. Например, чтобы легче было сосредоточиться и владеть собой, часто применяют кофеин и никотин. Оба эти вещества почти везде считаются абсолютно приемлемыми, поскольку они могут повышать производительность труда и сочетаться с обычной (261:) деятельностью. В случае избыточного потребления ни одно из них не приводит к высвобождению подавляемых сторон личности или к антиобщественному поведению.

По-настоящему осознав вредные последствия курения, одни люди, вопреки тому, что никотин создает сильную физическую зависимость, бросают курить и проходят период отвыкания почти безболезненно, другие мучительно стараются избавиться от пагубной привычки и терпят неудачу. Почему так получается? Как и в случаях с другими видами зависимости, в душе курильщика, происходит борьба за власть между «хорошей» частью личности, которая знает, как нужно поступать, и «плохой», готовой оправдать мимолетное удовольствие и безразлично относящейся к угрозе навредить своему здоровью. Тем, кто бросает курить, удается убедить себя, что опасность слишком велика, и это удовольствие того не стоит. Те же, кто утверждает, что хотели бы бросить, но не могут или «не вполне созрели», в действительности не хотят расставаться со своей привычкой, хотя и считают, что это следовало бы сделать. Здесь одной мысли о том, что нужно бросить курить, достаточно, чтобы вызвать желание закурить. Кажущаяся невозможность сопротивляться используется как разрешение продолжать пагубное занятие. Может быть, однажды уже попытавшись бросить курить и потерпев неудачу, такие люди боятся, что снова проиграют сражение.

Никотин — странный наркотик: это вещество, которое, по-видимому, стимулирует мозговую деятельность, способствует расслаблению мышц и легко встраивается в наши повседневные рабочие привычки. Многие курильщики без никотина испытывают сильное беспокойство именно потому, что он приглушает эмоции, облегчая возможность контролировать нежелательные их разновидности. Курение приносит кратковременное расслабление и облегчение нервной системе, перегруженной необходимостью поддерживать контроль в других сферах. Почему от никотина так трудно отказаться? Да потому, что он позволяет придерживаться установок «я-хорошего», предоставляя в то же время «я-плохому» эмоционально безопасную внутреннюю возможность для мятежа.

На другом полюсе спектра приемлемости сосредоточены мании, которые являются явно антиобщественными, чрезвычайно опасными для окружающих. В их буйных проявлениях — сериях насилий и массовых убийствах — нарастание внутреннего (262:) напряжения приводит к такому состоянию, когда человек вынужден любым способом «выпустить пар», чтобы успокоиться. У тех, кто испытывает такое давление, возникает потребность ощутить безграничную власть над другими людьми, не случайно принимающая форму вспышки ненависти или ярости. Получать удовольствие при виде безумного страдания, ужаса и даже смерти людей — такое возможно только в том случае, если человек полностью лишился способности сопереживать. По нашей теории, это происходит не потому, что он порочен от рождения, а потому, что научился испытывать приятные ощущения главным образом от того, что «ведет себя плохо». Такие люди похожи на бомбу с часовым механизмом: для них моментальная вспышка «я-плохого» — единственный путь к власти и свободе[97]. Есть еще одно загадочное, время от времени повторяющееся явление, о котором мы слышим гораздо чаще, чем хотелось бы. Это кажущиеся на первый взгляд абсурдными случаи, когда ничем не примечательный, милый и порядочный человек вдруг впадает в неистовство и в припадке ярости убивает всех, кто попадается ему под руку, а под конец, как правило, и самого себя. Для нас такое неистовство — еще один показатель жестко разграниченной на отсеки психики, ищущей выхода.

Людей, постоянно избивающих своих жен, тоже можно отнести к числу зависимых. Подобные любители распускать руки обычно говорят, что «потеряли контроль над собой». Как и многим другим зависимым людям, им свойственно проявлять как бы двойную натуру, с одной стороны — это милые, любящие, даже очаровательные люди, с другой — жестокие и необузданные. Их жены часто запутываются в этой их двойственности, недоумевая, какой же из их обликов настоящий. Ответ, разумеется, таков: обе стороны в равной мере настоящие. В этом случае привычка к побоям подразумевает наличие синдрома, при котором насилие снимает нарастающее напряжение[98]. (263:)

Если кому-то покажется, что мы приписываем склонность к саморазрушению исключительно «я-плохому», то это далеко не так. Саморазрушение — результат настолько глубокого раскола «я», что обе стороны пытаются уничтожить одна другую. В подобных условиях разумный выход из положения просто невозможен. Один из способов прекратить борьбу — полностью подчиниться зависимости и стать вконец опустившимся пьяницей[99]. Одержавшее победу «я-плохое» явно нацелено на самоуничтожение, к тому же оно ведет весьма беспокойное существование. Причиной тому — страх, что любая попытка вернуться к уравновешенному образу жизни сделает ситуацию еще более невыносимой и полной постоянных конфликтов. Если же победу одерживает «я-хорошее», выясняется, что оно также стремится к саморазрушению, разве что не столь явно. Ему свойственно уничтожение доверия к себе и отказ от ряда жизненно важных аспектов самовыражения. Кроме того, непреклонность — следствие постоянного подавления природных инстинктов — часто сказывается на телесном здоровье человека, вызывая заболевания, развивающиеся под влиянием стресса. Напряжение не оставляет его ни на миг, потому что «я-хорошее» никогда не может по-настоящему расслабиться. Так какое же из враждующих «я» есть истинное отражение личности данного человека? Ответ таков: оба и ни одно из них. Оба потому, что в каждом находят отражение его реальные свойства, а ни одно потому, что совершенно невозможно узнать, каким бы он был, будь он целостной личностью, свободной от внутренней борьбы. По-настоящему покончить с борьбой, объединив обе части своего «я», куда труднее, чем отдать власть той или иной стороне.

Большинство методов лечения различных зависимостей совершенно не учитывают, что истоки раскола следует искать в самой культуре, исходящей из противопоставления категорий добра и зла. Такие методы всего лишь пытаются укрепить механизмы контроля «я-хорошего» до пределов, которые позволили бы надежно сдерживать «я-плохое». В результате люди становятся более приемлемыми (даже для самих себя) с социальной точки зрения, но это не может освободить их от внутренней борьбы. Общества, (264:) чьи ценности создают и поддерживают такой психологический раскол, не только делают почти невозможным формирование целостной психики, но и становятся рассадником коррупции, поскольку обесцененная часть личности прокладывает тайные ходы для самовыражения. Эта коррупция представляет собой скрытую эгоистическую деятельность, направленную против ценностей, проповедуемых обществом.