Год К. С. Вечер и ночь с 6-го на 7-й день Весенних ветров

 

 

1

 

Господин Густав Гутенброд торжественно поставил недопитый стакан на стол, утер румяные губы, и Луиза поняла: начинается. Почтенный пивовар скрывал свои чувства не лучше бедняги Эйвона, хоть в штаны горожанина можно было бы всунуть троих графов. К счастью, о бурном прошлом и богатом опыте избранницы влюбленный не подозревал. Он честно обхаживал благородную вдову, бежавшую вместе с юной дочерью из захваченной еретиками и гайифскими распутниками Олларии. Теперь госпожа Арамона жалела, что не сочинила себе мужа-бергера, но она и в самом деле ощущала себя вдовой. Не Арнольда – Эйвона. И потом, кто же знал, что к ее ногам посыплются зажиточные холостяки и солидные вдовцы…

Кроме цветущего кудреватого пивовара Луиза покорила лысого краснодеревщика и седовласого священника, а ведь никто из них не догадывался о королевских драгоценностях и подсунутом Зоей золоте. Кавалеры были бескорыстны и исполнены серьезных намерений. Все трое. Пару лет назад подобное повергло бы капитаншу в восторг, сейчас раздражало, но госпожа Арамона, ставшая госпожой Карреж, терпела. Она не поощряла никого, до такой степени не поощряла, что мать аптекаря и свояченица коптильщика объявили новую обитательницу Найтона скромной и добродетельной, а мнение этих двух дам было мнением всего городка. Знали бы они…

– Госпожа Карреж, – кончил собираться с мыслями солидный мужчина, – я знаю, что вы недавно понесли тяжелую утрату. Возможно, вы сочтете меня нетерпеливым и навязчивым… – Гутенброд говорил как по писаному, а вернее всего, так и было. Забегавшая утром соседка шепнула: люди видели, как пивовар выходил от нотариуса Хэмбоди, составлявшего не только завещания и прошения, но и предложения руки и сердца.

– …я достаточно обеспечен, чтобы содержать супругу и еще одну дочь, а Гризельда и Анна будут счастливы…

В счастье, испытываемое в присутствии Селины двумя ширококостными веснушчатыми девицами, Луиза не верила, а замуж не собиралась даже ради Зои. Тем не менее на Луизе Карреж хотели жениться. Без приданого и папенькиных связей. Просто так. Слетевшиеся кавалеры приходились ровесниками Арнольду, и их не нужно было покупать. Получалось, что, позволь Аглая Кредон своим дочерям водиться с соседями, какой-нибудь Густав наверняка бы влюбился в семнадцатилетнюю Луизу, и она бы вышла замуж. Если не по своей любви, так по чужой. Все было бы просто и по-доброму – без дворцов, королей, драгоценностей и обезумевших лун. Были бы другие дети и другие дела. Не было бы Алвы и Эйвона.

– Сударыня, – возвысил голос жених, – я жду приговора и уповаю на ваше милосердие.

– Сударь, – начала Луиза, глядя в пышущее здоровьем лицо, и замолчала, словно в комнату вошел Ларак.

Простой, добрый, богатый человек о нем не знал и ждал ответа. Гутенброд почти не сомневался в согласии, но все равно волновался. Как при заключении заранее оговоренной сделки с честным поставщиком. Луизе стало неловко.

– Сударь, – повторила она, – моя потеря слишком свежа, а время, в которое… которое нам выпало, слишком страшно. Как можно решаться на брак, не зная, что случится завтра? Эти землетрясения… Война, бунт…

– Именно, сударыня, – покровительственно улыбнулся жених. – В такое время женщина не может, не должна оставаться одна, а уж вдова и юная девушка… Под моей защитой вы обе будете в безопасности, а красота Селины и хорошее приданое… Не сочтите меня хвастуном, но я – поставщик Северной армии и вхож не только к полковнику Смайсу, но и к полковнику Вайспферту, и к генералу Айхенвальду. В армии много достойных молодых дворян. Не поймите меня превратно…

Луиза все поняла правильно, но Селина думала о женихах еще меньше матери. Теперь капитанша отдала бы все, чтобы дочка вновь мечтала об Алве, но девочка помнила только Айри и свое невольное предательство. Какие уж тут офицеры…

– Я вам благодарна, – ничуть не покривила душой Луиза, – но Селина слишком молода, а я еще не готова с ней расстаться… Я не могу так быстро забыть… Простите.

Вскочить и поднести платок к глазам… Притворство? Конечно, притворство, только слезы почему-то настоящие. Текут… Всякий раз текут, когда вспоминается.

– Сударыня! – Круглое лицо вытягивается, глаза смотрят растерянно и виновато. Какой хороший человек! Ну почему ей на старости лет так везет на хороших людей? Хороших и ненужных.

– Не волнуйтесь, сударь, все уже прошло, но вы не допили… Создатель, какая же я глупая. Вы варите пиво, а я предлагаю вам вино.

– Я люблю вино, – Гутенброд схватился за стакан, как за спасение, – я очень люблю вино… Можно варить хорошее пиво и пить вино, но я пью немного. На праздники и вечером… В нашем роду никогда не было пьяниц, это несовместно с хорошей работой.

– Это несовместно с хорошей жизнью, – поправила Луиза. – Ваша покойная жена была очень счастливой женщиной.

– Митта… Она была такой веселой… Госпожа Карреж, я буду ждать. Я буду ждать столько, сколько нужно, но вы тоже станете счастливой женщиной! А пока я куплю дом у церкви Святой Паулины. Его все равно продают.

 

2

 

Марсель никогда не стремился утонуть, тем более – в такой холодной и грязной реке. С моста и даже с берега Данар еще мог нравиться, но уж никак не из лодки. Вскарабкавшийся на небо месяц тоже не радовал. На то, чтоб загодя высвечивать буруны и всякую плавучую дрянь, его не хватало, зато скачущие по воде блики и белые пенные клочья напоминали, что, вздумай лодка затонуть, добраться до берега вплавь будет непросто. От таких мыслей тянуло окликнуть сидящих на веслах адуанов и приказать смотреть повнимательней, но если от тебя нет толку, не дергай тех, от кого он есть. Марсель закутался в отсыревший плащ, чихнул и уставился в ту сторону, где прятался нужный берег. Не учить Ганса с Базилем грести и не проверять ежеминутно, дышит ли Алва, требовало немалых усилий, но беглый посол терпел, не забывая высматривать обещанные Шеманталем «три огня один выше другого». Огней не было.

Обосновавшийся где-то возле желудка трусливый паршивец пищал, что Шеманталь все перепутал, факелы погасли, их не заметили, проплыли мимо, и вообще они вот-вот перевернутся. Марсель едва не поклялся никогда не связываться с реками и лодками, но передумал. Расставаться с Вороном и особыми поручениями он не собирался, а Алва просто притягивал к себе воду. Померанцевое море могло быть случайностью, дожди в Эпинэ и Варасте – совпадением, но Данар заставлял думать о некоем законе. Врать мирозданию без особой на то необходимости Валме не рискнул, решив отвлечься от картин речного дна при помощи вычислений.

Наглотавшийся талых снегов Данар волок бревна и прочий хлам со скоростью шагающей лошади. Так, по крайней мере, было вечером, когда Марсель проехался от посольства до моста, проверяя, скрылись ли под высокой водой пороги и получится ли их вовремя разглядеть. Шеманталь с лошадьми ждал возле устья Мерги. Втаскивая Алву в лодку, Валме не сомневался, что известная мельницами и омутами речушка впадает в Данар в паре хорн ниже предместий и что, отплыв в сумерках, они окажутся на месте к полуночи, даже если не станут грести. Сейчас виконта одолевали сомнения. Он не верил ни Данару, ни Шеманталю, ни себе, ни звездам, утверждавшим, что полночь еще не наступила, хотя город остался позади сто лет назад. Подсчетам мешало препротивное бревно, пристроившееся рядом с лодкой и питавшее в отношении путешественников самые дурные намерения, гребцы же, как назло, ослепли. Может, у них на Рассанне бревна на лодки и не нападали, но в Варасте и Раканов отродясь не водилось, и матерьялистов…

На невидимом берегу завыли, напомнив о Котике, и Марсель опечалился окончательно. Стриженая черноносая морда, хруст пряников и костей, умильные взоры и обслюнявленные пряжки – все это осталось у Капуль-Гизайлей. С людьми расставаться все-таки легче – они не только смотрят и чавкают, но и говорят, а это отвлекает. Будь Давенпорт собакой, не спас бы даже Бонифаций со своими напутствиями и флягами, а так поболтали, посмеялись – и полегчало. Конечно, у Котика была Эвро, а у Марселя – полумертвый маршал, которого следовало вытащить из города, но покинутый пес выл не на берегу, а в душе. Из-за него Валме едва не проглядел рыжее пятно, вскоре распавшееся на три. Добрались! Оставалось ни на что не налететь при высадке. Трус в желудке воспрянул, вознамерившись указывать, требовать и вопить; Валме его пнул.

Адуаны налегли на весла, разворачивая лодку поперек течения. Зловредное бревно отвязалось, но в сырой холодной тьме, без сомнения, таились другие. Из памяти полезли фельпские и бордонские байки о затонувших кораблях и глубинных злыднях, которые только и ждут…

Весло Ганса глухо стукнуло о плавучую корягу, адуан ругнулся, внутренний трус зашелся злобным визгом. Теперь он обвинял не только реку с лодкой, но и гребцов. Марсель слушать не стал, а занялся Алвой. В том смысле, что убрал укрывавшие больного плащи и прикинул, как его подхватывать, если адуаны все-таки ошибутся. Не ошиблись. Лодка послушно ткнулась в берег. Ганс прыгнул за борт, раздался плеск. По носу из темноты кто-то возник, особым образом махнув рукой. Базиль опустил пистолет и перебрался к приятелю. Трое на берегу налегли на веревку, вытаскивая лодку. Марсель, чем мог, помог, отпихнув какие-то ветки. Плавание осталось позади, а на твердой земле, как свидетельствовал фельпский опыт, Валме расцветал.

– Вы пунктуальны, Орельен, – похвалил виконт, на радостях заговорив совершенно по-посольски. – Нас четверо, но удивляться будете потом. Сейчас помогите. Надо перенести на берег больного.

Шеманталь, ничего не подозревая, двинулся к лодке. Предупреждать, что за больной, Марсель не стал – не мешало проверить, падают ли адуаны в обморок и если да, то как.

– Леворукий! – Орельен дернулся, словно вознамерившись грохнуться на колени, отскочил, вновь нагнулся, всплеснув руками…

– Что это за танец? – полюбопытствовал Марсель, наслаждаясь зрелищем. – Что-то бакранское?

– Это? – Генеральский племянник обернулся. Видимо, он был бледен, но ночь красит серым даже красное. – Это ведь… Ведь…

– Это ведь, – подтвердил Валме. – В конце концов, снесем его на берег. В лодке холодно.

Шеманталь опомнился, зато ошалели Ганс с Базилем – поняли, что везли кого-то поважнее Валме. Последним предстояло поразиться коноводу, не принимавшему участия в общем развлечении. Марсель сунул Гансу плащи и принялся помогать Орельену.

– Вы ведь помните моего батюшку? – осведомился виконт, поддерживая Алву за плечи. – Представляете, насколько нам было бы тяжелее?

Брови Шеманталя слегка шевельнулись, но бедняга не ответил. Потрясение, куда денешься…

– Очнитесь и подумайте, как мы будем отсюда убираться. Господина Первого маршала искать никто не будет, а вот господина посла…

– У нас шесть лошадей. Если вырубить пару жердин…

– С носилками мы будет слишком заметны, – проявил осмотрительность Марсель, – и потом, возможно… Очень возможно, придется удирать. Его надо брать в седло.

– С двойной ношей далеко не ускачешь. – Неотложное дело выгнало удивление и потеснило благоговение. – Даже на Бакре… И ведь думал же взять Ральфа, а не Мартина.

– Господин Ракан тоже думал. – Ральф с Алвой вдвоем потянули бы на одного Мартина, но увы… Ганс с Базилем тоже не тростинки, Шеманталь – каланча, да и сам Марсель… Пузо, конечно, кануло в небытие, но газелью Валмону не стать никогда. – Помнится, в Варасте в седле перевозят не только мертвых, но и раненых.

– Да, но…

– Капитан Шеманталь! Извольте быть адуаном, а не… лилией! Алва тут. Где лошади?

Окрик помог. Сомнения Орельена оставили, и правильно. Сомневающийся Шеманталь нелепей стриженого волкодава. Станет ли Коко причесывать пса или не посмеет? Котика надо забрать, хоть стриженого, хоть лохматого, и поскорее. Еще один повод не тянуть со столицей… Звякнули удила. Затопала и печально вздохнула лошадь.

– Господин капитан, – Шеманталь вновь был самим собой, – это Вишня, она годится… Дозвольте сажать…

– Валяйте.

Помогать Марсель не стал, поскольку адуаны знали, что делать, а виконт – нет, хоть ему и приходилось возить дам, посадив перед собой и придерживая за плечи. Далеко бы они ускакали, набросься на них, скажем, муж!.. Полагаться на удачу не хотелось, хоть она пока и не подводила. С судьбы станется выждать, когда разнежившиеся людишки понадеются на везение, и укусить.

– Дразнишься, поганка? – спросил судьбу виконт. – Лучше б разноцветным величеством занялась. Глухарь – не ворон, не улетит…

Орельен с Базилем уже подняли темную фигуру в седло и заставили обнять лошадь за шею. Теперь они связывали запястья всадника на шее кобылы, а Ганс возился со стременами. Вишня стояла смирно, лишь изредка помахивая подрезанным хвостом. Очень славная дама, и солидная к тому же.

– Господин капитан, можно отправляться. Куда лодку?

Габайру держал в посольстве только отменные вещи. Лодка тоже была хороша, хотя оценить ее достоинства на воде у Марселя не получилось. И все равно…

– Оттолкните от берега, пусть плывет. Нас тут не было. Если что, сможем пойти галопом? Ремни выдержат?

– Должны.

Стянутые запястья всяко лучше падения на скаку, а Алва не обидится. На это – нет!

– Обычно возите рысью?

– Лучше шагом, рысью ему худо станет. Я возьму повод. Кто-то должен ехать рядом. Поддержать там…

– Я поеду. – Марсель оглянулся на мерцавший за спиной Данар. Алва собирался на север, но дороги в Ноймаринен Шеманталь не знал, да и добираться туда было дольше, чем до «Красного барана». К тому же Марселю ужасно захотелось повидать папеньку.

– Орельен, – принял решение Валме, – диспозиция меняется. Мы едем не на север, а наоборот.

 

3

 

– Мама, если ты из-за меня…

– Нет, – покачала головой Луиза. Она продолжала шить шелками и в Найтоне, к вящему одобрению местных дам и женихов, но жуткие розы сменились серебристыми листочками и кистями мелких, как бисер, винно-красных ягодок. Такие росли в Кошоне вдоль дорог, на них никто не смотрел, а они были красивы…

– Мама, ты сердишься?

– Нет. Иди спать. Поздно.

– Я не хочу.

– Тогда сиди.

Это был их дом – вернее, домик. Славный домик в славном, не знавшем войн, погромов и землетрясений городке. Здесь варили пиво, пряли шерсть, ткали, шили, молились, ссорились, сплетничали – одним словом, жили. Здесь стояла тишина, такая, что прошлое прикинулось сном, только на самом деле сном были цветы на окнах, аккуратный камин, скрипучая лесенка с резными перилами. Когда придется проснуться, Луиза не знала, но все необходимое для спешного отъезда собрала в тот самый день, когда расплатилась золотом самоубийцы с бывшей хозяйкой, перебиравшейся в Ларак. Поближе к замужней дочери и к войне. Несколько больших тюков, которые можно бросить, и два маленьких, с самым необходимым, прятались в чуланчике под лестницей, напоминая о том, что можно сбежать от солдат и даже от озверевшей луны, но не от страха и не от потерь.

Луиза вышивала, Селина стояла у окна, приподняв занавеску, и смотрела в ночь. Обе ждали, хоть и не говорили об этом. После Надора они вообще говорили мало и только о ерунде. Что купить на базаре, чье приглашение принять, какое платье надеть. Будь Селина старше и сильнее, они могли бы возненавидеть друг друга, но дочь ненавидеть не научилась, а мать устала, она и так прозлилась и прострадала чуть ли не всю жизнь.

Серебристые и черные стежки поочередно ложились на ткань, оттеняя ягодный закат, в доме уютно потрескивало и шуршало, на столе нахально вылизывался унаследованный от прежних хозяев черно-белый кот Маршал. К осени все кончится. Кто-нибудь возьмет Олларию и вздернет Раканыша и его приспешников вверх ногами, нужно только подождать. Самое умное для двух ни на что не годных женщин – это сидеть тихо и ждать, пока другие спасают страну, короля, бывших соседей…

Госпожа Арамона отложила пяльцы и встала рядом с Селиной, приникнув к темно-синему окну. Они смотрели в мокрый дворик, а постучали с улицы.

– Я открою, – дернулась дочь.

– Нет, открою я.

Это могли быть разбойники, попрошайки, соседи, стражники, женихи. Луиза распахнула дверь, не спрашивая, и не ошиблась.

– Зоя! – радостно мяукнуло за спиной. – Наконец-то…

– Доброй ночи, капитан Гастаки, – исправила оплошность дочки Луиза. – Прошу вас.

Зоя с улыбкой шагнула за порог и остановилась. На ее пути, ощерясь и хрипло рыча, стояло существо с горящими глазами. Кот.

– Уберите, – потребовала Зоя. – Уберите или выйдем.

Селина попробовала схватить зверя; тот вывернулся и подобрался, готовясь к прыжку. Он защищал то, что считал своим. Он рычал.

– Я сейчас, – сказала Луиза, – только оденусь.

Зоя кивнула и исчезла. Маршал рванулся к порогу и уселся на нем, вперив взгляд в темноту. Селина уже заматывалась в теплый платок.

– Останешься дома, – велела капитанша. – Когда он уймется, запрешь в своей комнате и придешь за нами. Не сразу.

– Мне надо с ней поговорить.

– И мне, причем без тебя. – Луиза не любила врать детям, дочь это знала и протянула руку к коту. Тот зашипел и отпрянул, охаживая себя хвостом по бокам. Капитанша влезла в уличные башмаки и накинула плащ. Видел бы ее пивовар и тем более священник… Кот попробовал заступить дорогу, и не просто заступить: визжащий клубок бросился женщине на грудь, но толстое сукно спасло от когтей, и Луиза выскочила на улицу. К выходцу.

– Никогда не любила кошек, – буркнула Зоя. – Я могла бы размазать эту тварь по порогу, но порог – твой, и тварь его сторожит.

– А разве Маршал не мог тебе навредить? – не очень поверила Луиза. – Тогда почему он не удрал? Я просто испугалась… Совсем сбесился.

– Кошки всегда так. – Зоя наподдала ботфортом ком земли. – Вообще-то они могут нас драть… Кошачьи царапины не проходят никогда, ведь закатницам никто не указ. Псы и кони служат вам, мы – Ей, крысы – матери, а кошки – Закату. Служили… Оттуда давно не приходят… И ничего хорошего в этом нет. Поняла?

– Нет.

Жена капитана Арамоны досадливо нахмурилась. Его же вдова честно пыталась сообразить, о чем речь, но кони, крысы и матери казались нелепой считалкой. Вроде тех, за которые Аглая Кредон била дочерей по губам.

Зашелестели мокрые тополя, в соседнем дворе старательно выл пес. Не хватало, чтоб сосед высунулся в окно и увидел. О выходце он не подумает, а вот о любовнике…

– Зоя, – быстро сказала Луиза, – мне нужно в Олларию. Очень.

– Нет, – отрезала капитан Гастаки. – Нечего тебе там делать, и никому нечего.

– Я буду осторожна, – пообещала капитанша, заходя с другого конца. – Ты же хочешь, чтоб Арнольд от меня отделался, так помоги. Только на одну ночь…

– Нельзя, – черный сапог зло топнул оземь, – туда не войти. Тяжело… Будет только хуже, а они не слышат. Они ничего не слышат. Арнольд, тот не хочет, я не могу… Не мое. Совсем не мое.

– Ты о чем? – Она должна попасть в Олларию, найти Эпинэ и рассказать про Айри и про… все. Герцог узнает свое, она – свое. Про синеглазого герцога, про Фердинанда, про Катари, раздери ее кошки! Жаль, тропы Зои не для всех. Выходец не войдет к чужому, чужой не поймет выходца, даже не услышит, но во дворце наверняка кто-то умер нужной смертью, а уж в Багерлее…

– Луиза… – Зоя подошла ближе. Человеческое лицо пряталось бы в тени шляпы, но шляпы выходцев не дают тени. – Малявка ушла. Я беспокоюсь… Твоя дочка – не моя кровь. Она не хочет возвращаться, а Арнольд… Он за ней не идет. Он вообще туда не идет, трусит, а малявке нравится. Она наглоталась уже… Мне ее не взять, она старше. И я тоже боюсь, якорь мне в глотку! Я!..

– Святая Октавия! – Имя вырвалось прежде, чем Луиза что-то поняла, но имена Зою не волновали. Даже самые священные. В отличие от котов.

– Я пришла из-за малявки, – густые, никогда не щипаные брови сошлись на переносице, – и из-за города… Там все не так. Все! Это не наше дело, а ваше, так делайте!

– А я что тебе говорю? – подалась вперед Луиза, не представляя, как станет унимать Циллу, но понимая, что пойдет сперва к дочке, а затем ко всем остальным. – Проводи меня к Люцилле…

– Якорь тебе в глотку! – аж взвыла Зоя. – До тебя не доперло еще?! Нас отбрасывает. Луна молчит, а оно все равно отбрасывает. Мы не можем ничего, только звать, а малявка не слушает. Она пляшет. Ей нравится… Я не знаю, что делать, но нельзя же вот так… Ни кошки не делать и ждать, кого первым? Мы не можем ничего, можете только вы… Кто еще горячий. Хватит отворачиваться, поняла?! Кроме тебя, некому. Вы же все глухие, как пни. До шквала не очухаетесь, а как завидите, так удирать. Самое оно под зад огрести и на дно. Всем…

– Что-то случилось? – Селина стояла в распахнутых дверях. – В Олларии? Да? Я же… Мама, я же говорила, когда мы уезжали!

– Говорила…

Стук колес по мостовой, запах дыма, живой Реджинальд, живая Айри… Селина что-то чувствовала на самом деле, или ей это кажется теперь? Мы всегда умнеем, когда становится поздно.

– Зоя, – дочка с надеждой смотрела на мертвую капитаншу, – что нам делать?

Капитан Гастаки опять принялась месить грязь. Как лошадь причетника из Кошоне. Хорошая была кобыла, добрая… Здоровенная капитанша фыркнула и протянула было руку к Селине, но, словно ожегшись, сунула в карман.

– Убирать паруса надо, – посоветовала она, – и становиться носом к ветру. Ясно?

 

Глава 4

Оллария