Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Год К. С. 24-й день Весенних Скал

Поиск

 

 

1

 

Про Багерлее всегда говорили вполголоса, но Ричард давно понял, что самые страшные из рассказов и слухов были выдумкой. И все равно юноша не ожидал, что знаменитая тюрьма так похожа на Лаик. Те же длинные сводчатые переходы, десятилетиями не открывавшиеся двери, гулкие, ненужные залы, башни, в которых сходятся коридоры и лестницы, и снова серые галереи. Наверняка где-то внизу, в подвалах, прятались тайные камеры и комнаты пыток, но здание, по которому комендант водил вступившего в должность супрема, было опрятным и скучным. Именно от этого Дикону и стало не по себе. При виде ржавых цепей и палачей в кожаных нарукавниках он бы не дрогнул, но возившийся с дымящим камином истопник казался страшным. Тюрьма не может, не должна быть обыденностью, привычкой, работой…

Казавшееся бесконечным крыло кончилось, они спустились во двор, тоже самый обыкновенный. Высокие, пятнистые от сырости стены, куча хлама в углу, флигель с позеленевшей крышей, у аккуратной ярко-желтой будки – здоровенный добродушный пес. Деловито протарахтела тачка; подобрав юбку, смешно побежала по лужам толстуха в чепце и переднике. Служанка или жена какого-нибудь тюремщика. Она здесь живет… Святой Алан, она здесь живет!

Комендант мимоходом приласкал пса и свернул за угол, где обнаружилась невысокая арка, ведущая в еще один двор, и это было лишь началом лабиринта. Выбраться из Багерлее, не умея летать, почиталось невозможным, но Дикон зачем-то считал повороты, дворы и лестницы. Считал так, словно от этого зависела его собственная свобода.

Арка, над которой выбита лежащая собака. Наполовину перегороженный доходящей до окон второго этажа стеной двор. Дровяной сарай, здание с восемью трубами, водосток, недавно поставленная, не успевшая потемнеть решетка, новая арка, подслеповатый храм, за ним чахлые кустики и ряды надгробий – Багерлее не расстается с постояльцами и после смерти.

Вскрикнула и перепорхнула с дерева на крышу крапчатая птица. Меньше голубя, но больше скворца и с загнутым клювом, раньше Дик таких не встречал. Вкусно запахло свежевыпеченным хлебом, распахнулось окно, высунулась голова в полотняном поварском колпаке, заметила начальство и торопливо исчезла. Ставший отдаленным лай стих, зато разгалделись вездесущие воробьи. Комендант миновал еще два прохода и указал на стоящее особняком здание.

– Здесь наши лучшие комнаты, – объявил он с достойной трактирщика гордостью. Дикон, скрывая невольную гадливость, кивнул – сменивший Морена полковник со смешным именем Леокадиус Перт был сыном, внуком, а то и правнуком тюремщиков. Он не мог без своего хозяйства, как не может без паутины паук. Морен был верен Талигу и законному государю, Перт – тюрьме. Возражавший против его назначения Рокслей говорил, что потомственный тюремщик выполнит любой приказ любого короля. Это походило на правду, но тупица лучше предателя, а другого государя в Талигойе не будет.

– Вы говорили, граф Штанцлер каждый день гуляет? Сегодня мы погуляем вместе. Мешать нам не нужно.

– Как будет угодно господину супрему. Прикажете доставить Штанцлера сюда?

Графа Штанцлера, – поправил, закипая, Ричард. – Можете идти. Вы мне понадобитесь позже. Я намерен посетить Фердинанда Оллара.

– Должен ли я предупредить его величество о вашем визите?

Никуда не денешься, Перт в той же степени туп, в какой исполнителен. Ему велено называть одного узника графом, и дурак тотчас превращает другого в короля. Чего доброго, прикажет то же подчиненным. Сославшись на супрема.

– Полковник, – Ричард старался говорить спокойно и доходчиво, – содержащихся в Багерлее дворян, не лишенных его величеством титула, следует именовать согласно этому титулу. Отрекшийся король – всего лишь Фердинанд Оллар. Это правило распространяется на всех олларовских прихвостней, какие бы должности они ранее ни занимали. Вы меня поняли?

– Да, господин супрем.

– Ступайте.

Перт убрался. Дик отряхнул шляпу, расправил краги на перчатках, прошелся от арки до домика и обратно, старательно обходя серые лужи. Это будет первая встреча с эром Августом за полтора года! Первая настоящая встреча. Супрем обязан навещать узников, чья судьба еще не решена, а против эра Августа даже не выдвинуто обвинений – Роберу не до его нелепой ненависти, и хорошо…

Пятнистый булыжник, отчего-то оказавшийся посреди двора, бросился под ноги. Юноша споткнулся, с позеленевшей крыши раздался визгливый детский смех. Захлопали крылья. Стайка голубей сорвалась с карниза и исчезла в серых облаках. Кончался первый месяц весны, но небо казалось осенним, а пропитанные чужим отчаяньем камни дышали злобой и голодом. Как дорские мертвецы.

Тьма в арке стала гуще и тяжелее, почудилось, что там кто-то стоит. Кто-то маленький, но опасный. После Доры Ричарду часто бывало не по себе, но страхи обычно дожидались темноты, хотя «в стенах тюрьмы нет ни дней, ни ночей». Дидерих был прав и здесь.

В одной из луж плеснула вода, будто в нее кто-то наступил, полетели мутные брызги. Невидимый ребенок заходился смехом, а грязное пятно на дальней стене стало больше и ярче. Хлюпнула и заволновалась еще одна лужа. Оставаться среди хмурых, словно бы сближающихся зданий становилось невмоготу. Положив руку на эфес, юноша начал пятиться к дереву, ища защиты меж узловатых, взломавших каменные плиты корней. Живых. Надежных. Добрых. Он перевел дух, лишь прижавшись спиной к стволу. В арке никого не было, как и на крыше. Плохо отполированными зеркалами стыли лужи. Сквозь черные ветки проглядывало растрепанное птичье гнездо. Ребенок успокоился и замолчал. Сынишка какого-нибудь надсмотрщика. В Багерлее есть женщины, значит, могут быть и дети…

Юноша глубоко вздохнул, поправил сбившуюся шляпу, разгладил воротник – и вовремя. Из открывшейся двери показался полный, тепло закутанный человек и спокойной походкой направился к Ричарду. Отороченный мехом капюшон скрывал лицо, и Дикон не сразу сообразил, что перед ним эр Август, а сообразив, растерялся. Супрем Талигойи не мог обнять узника на глазах подсматривающих тюремщиков; герцог Окделл был не вправе оттолкнуть находящегося в беде друга, но все решилось само собой. Бывший кансилльер остановился в шаге от приросшего к земле юноши и вытянул руку, не позволяя приблизиться. Внимательный усталый взгляд напоминал о нечастых тайных разговорах. Пусть горьких, но всегда откровенных.

– А ты похудел, Дикон, – задумчиво произнес Штанцлер. – Похудел и возмужал. Когда я видел тебя последний раз… ты был еще графом Гориком, хоть и звался Повелителем Скал. Теперь ты не сын Эгмонта, ты – Ричард Окделл… Как матушка, сестры, Реджинальд?

– А вы не похудели… – невпопад откликнулся Ричард. – Эр Август… матушка погибла… Они все погибли. Понимаете, все… Весь Надор!

Он ни с кем еще об этом не говорил. Вернее, говорил, но как Повелитель Скал, гордо вскинув голову.

– Весь Надор?! – не понял эр Август. – Как это? Не может быть!.. Бергеры и старший Савиньяк жестоки, но детей не тронут даже они… Неужели Мирабелла… Твоя матушка предпочла смерть унижению? Смерть собственных дочерей?!

Матушка бы могла. Если б пришел Лионель и «навозники», она бы… Она бы так и поступила, но Савиньяк не пришел.

– Это не Лионель, – чужим голосом сказал Дик, – это… Это вообще не война. Такое бывает, я помню в землеописании… Под Надором было подземное озеро, потом вода почему-то ушла. Получилась пустота, своды не выдержали… Такие провалы бывали в Алати. И в Рафиано, только меньше.

Эр Август откинул капюшон и несколько раз глубоко вздохнул. Если б он принялся утешать, Ричард бы замолчал, но Штанцлер не утешал. Он был рядом, и он чувствовал, что значит потерять Надор.

– Дэвид Рокслей получил письмо. – Сколько тепла в этих старых измученных глазах, тепла и боли! – То есть не так… Сперва вернулся отряд Робера. Он был помолвлен с моей сестрой. Я знаю, вы в ссоре…

– Какое это сейчас имеет значение, – махнул рукой Штанцлер. – Последние годы я тяготился одиночеством, но лучше быть одному, чем пережить гибель близких, гибель любви… Над Эпинэ тяготеет какой-то рок!

– Робер не любил Айри. – Обида на сестру умерла вместе с ней. Остались щемящая жалость и память о задыхавшейся над мертвым конем девочке. Надо было увезти Айрис прямо тогда. Она бы не попала к Алве, не сошла бы из-за него с ума… Катари приняла бы дочь человека, которого любила. Айрис могла бы встретить Дэвида или еще кого-нибудь. Она бы осталась в столице, живая…

– Потерять любимую страшно, не спасти ту, кого клялся защитить, – невыносимо. Особенно для живущих чувствами и памятью, а не разумом и долгом. – Штанцлер не утешал, он просто размышлял вслух. – Мне всегда было жаль последнего из Эпинэ. Возможно, моя жалость и стала причиной его ненависти. Иноходец ненавидит собственную слабость и неудачи, но переносит эту ненависть на меня…

– Нет, – перебил старика Ричард, – дело в кольце… Том, что вы мне дали. Робер не верит, что оно принадлежит Эпинэ. Что его предки были отр… Что они так убивали.

– Ты рассказал Иноходцу все? – Штанцлер вновь накинул капюшон, и Ричард понял, что тоже мерзнет. Плащ для такой «весны» был слишком легким.

– Рассказал. Эр Август, давайте походим. Вы же на прогулке.

– Конечно, Дикон. Если не возражаешь, дойдем до храма. Он всегда открыт, а я хочу помолиться за погибших. За Надор… Гнезда Окделлов больше нет, в голове не укладывается… Твоя стойкость, Дикон, делает тебе честь, но траур – это не просьба о сочувствии. Это память.

– Я все равно их помню… Я все помню!

Выстывшие отцовские комнаты. Буквы на обратной стороне стола. Старые портреты, старые башни, старое оружие… Нависшая над дорогой скала. Сломанная ива… Ничего этого теперь нет. Ларак больше, владения Манриков богаче, только это утешение для купцов и выскочек. Сюзерен, отдавая Дику Красный Манрик и вотчину Эйвона, не пытался утешить. Он тоже понимал все. Как и эр Август.

– Конечно, ты помнишь, – кивнул бывший кансилльер. – Мы, Люди Чести, еще и люди Памяти, но если разделить горе с Создателем, станет легче.

Наверное, этого не следовало говорить даже Штанцлеру, но бывают мгновения, когда лгать невозможно. И бывают люди, которым нельзя лгать даже из уважения.

– Эр Август, – твердо сказал Ричард, – я не пойду в храм. Я не верю в Создателя. Это выдумка гайифцев, из-за которой распалась Золотая Анаксия. Мы предали истинных богов, создавших наш мир, и потеряли все.

Матушка бы закричала, Айрис рассмеялась, Реджинальд принялся бы чего-то блеять. Штанцлер всего лишь вздохнул.

– Я слишком стар, чтобы говорить об этом, – просто сказал он, – и я умру в той вере, в которой родился.

Это было горько и неправильно. Человек, рисковавший жизнью ради дела Раканов, приковал себя к выдумке, враждебной всему, чему служил. Эсператизм и Эрнани Колченогий погубили Анаксию. Агарис тянет руки к еще не окрепшей Талигойе. Левий – не помощник, а враг пострашнее Олларов, потому что умен и за ним сила Церкви.

– Создателю служат лицемеры, которые думают лишь о своих выгодах, – отрезал Ричард, словно перед ним был маленький кардинал с фальшивым голубем на груди. Фальшивым, потому что Левий был стервятником. В отличие от Оноре, но святого убили.

Ненависть и обида душили, перед глазами колыхалась ядовито-зеленая пелена, и все же Дикон взял себя в руки. Эр Август поймет, должен понять, ведь для него нет ничего выше Талигойи, но объяснить такое непросто.

– Агарис хочет править Золотыми землями, – тщательно подбирая слова, сказал юноша, – но этому не бывать. У Золотых земель может быть лишь один владыка…

 

2

 

«Нашему возлюбленному сыну Луиджи». Почерк был отцовским, но нелепая надпись и печать с короной кричали о дурацком розыгрыше. Луиджи списал бы странное послание на Бешеного, но вернувшийся на рассвете Вальдес спал сном праведника в собственной гостиной и подсунуть письмо капитану-марикьяре не мог. Оставалось предположить, что адмирал Джильди внезапно сошел с ума. Луиджи собрался с духом и сорвал печать. Привычное обращение успокоило, но ненадолго.

«Мой дорогой Луиджи, – писал отец, – произошло нечто удивительное, в корне меняющее не только судьбу города, которому мы по мере сил служили и служим, но и нашу с тобой жизнь. Когда ты вернешься в Фельп, я расскажу тебе обо всем в подробностях, но пока я сам до конца не верю в случившееся.

Ты помнишь, как я всегда относился к Дуксии и до чего засевшие в ней дураки и предатели едва не довели Фельп. Появление герцога Алва и его победы открыли многим глаза и придали отваги. Как ты знаешь, я никогда не имел обыкновения скрывать свое мнение. После твоего отъезда я трижды пытался добиться от Дуксии замены генералиссимуса и старшего адмирала, но уроды в мантиях не желали слушать ни меня, ни Уголино, а зимой начали поднимать голову гайифские подпевалы. Стыдно вспоминать, но нашлись решившие, что павлинье золото искупает прошлогоднее вероломство, а положение, в котором оказался Талиг, снимает с нас союзнические обязательства. Сам понимаешь, как это нравилось тем, кто дрался с «дельфинами», теряя друзей и корабли.

Мы собрались у мастера Уголино и решили – если дуксы подпишут с Бордоном мирный договор, придется вмешаться, тем более что маршал Савиньяк, которого мы пригласили на нашу встречу, подтвердил свою готовность во исполнение приказа герцога Алва наказать дожей. На следующую ночь Савиньяка попытались убить. Можешь вообразить нашу ярость, когда схваченный с поличным убийца назвал имена заплативших за смерть Савиньяка и твоего друга Муцио.

След вел в Дуксию и особняк Кимароза. Мы не могли позволить убийцам судить себя самим. Все устроили Тиффано Гракка и Франческа Скварца. Дуксия была взята без единого выстрела с помощью одной лишь воинской хитрости. Власть перешла к Совету Восьми, в который вошли Варчеза, Кротало, Канцио, Гракка, Уголино, Рабетти и младший Гампана. Я пишу тебе об этом так подробно потому, что спустя неделю Совет объявил об окончательном роспуске Дуксии и избрал Великого герцога Фельпа. Им, по настоянию Франчески Скварца, стал я…»

Отец был доволен и полон надежд. Сделать флот Фельпа лучшим в Померанцевом море. Сквитаться с дожами и Гайифой. Возместить убытки корабельным мастерам и купцам. Передать престол достойному сыну.

Луиджи уронил исписанные листы на стол. Он стал принцем два месяца назад. С этим ничего не поделать и этого не скрыть. Уго от счастья перецелует весь Хексберг, Вальдес расхохочется, Альмейда скажет, что фельпскому наследнику место в Фельпе. Может, и так, только война с Бордоном принадлежит другим. Луиджи Джильди нечего делить с родными Поликсены, а вот в Талиге у него долги есть, и он их заплатит. Хорошо бы отец это понял, но он слишком быстро стал герцогом, а мать… Она всегда хотела одного – чтобы муж и дети были при ней, и еще ей нужны внуки. Толпы, полки, армии внуков, которых можно кормить, одевать в теплые костюмчики и не пускать на войну.

Под письмом матери лежало письмо Франчески. Его читать было легко – вдова Муцио, в отличие от великой герцогини Фельпа, не прятала в просьбах не беспокоиться ультиматум.

«Луиджи, лучше тебе расскажу правду я, чем вольно или невольно соврут другие. Сеньор Фоккио говорит, что объяснил тебе все, но я в это не верю. Он – адмирал и сын адмирала, а я – Гампана, полюбившая моряка. Смерть Муцио вернула меня с небес в Дуксию, которую я знаю, как мастер Уголино свои верфи.

Все началось, когда пошел слух о морисках. Гайифа забеспокоилась. Помогать Бордону становилось опасно, но Паона не может отказаться от своих обязательств из страха растерять союзников. Павлин решил откупиться от Фельпа и заняться защитой своего восточного побережья. Я знаю, что ты, как и Муцио, никогда не думал, откуда берутся деньги на ваши корабли, откуда они вообще берутся, но Фельп не Талиг и не Дриксен. Мы живем торговлей, а прошлый год принес одни убытки. Тридцать девять богатейших перенесли их довольно спокойно, но большинству негоциантов, чтобы выжить, нужно либо получить компенсацию, которую обещает война с дожами, либо не упустить новый торговый год. К несчастью, Талиг охвачен войной, а море из-за морисков небезопасно. Остается Бордон.

Наиболее разумные дуксы это понимали. Гайифцам удалось купить около половины Дуксии, но этого хватило лишь на вежливость. Посланцам объявили, что Фельп верен союзническим обязательствам, а шепотом добавили, что все зависит от Фомы и Савиньяка. Через третьих лиц маршалу предложили большие деньги. За отказ от весенней кампании и возвращение в Талиг. Эмиль Савиньяк не согласился, и его попытались убить. Это было величайшей глупостью, которую можно было придумать. Смерть Савиньяка не только не предотвращала войну с Бордоном, она давала повод навести порядок в Фельпе. Гайифа действовала чужими руками, и руки эти оказались хорошо известны. Савиньяк схватил убийцу и в порядке любезности выдал мне, но виновные были бы изобличены и без этого.

Я рада, что тебя не было в Фельпе, потому что ты стал бы меня бояться. Говорят, ревность превращает женщин в демонов. Меня демоном сделали убийцы Муцио. Настоящие убийцы, не те, кто взял кошелек за удар кинжалом. Вот тогда я все и придумала. Как захватить Дуксию, пустив в ход шутку маршала Алва, о которой мне рассказал его офицер. Как добиться правды от убийц. Как вынудить Тридцать Девять принять наши условия. Я знаю, ты недоволен тем, что стал наследником. Этим ты тоже обязан мне и еще моему отцу. Он хотел, чтобы герцогиней стала я, и убедил в этом почти всех.

Глава дома Гампана думал, что я буду носить траур, а он – править; но отец знает, как сговариваться и продаваться, но не как брать за горло и не отпускать, пока не добьешься своего. Сеньор Фоккио этого тоже не знает, но он сможет сказать «нет», если поймет, что это нужно, а он поймет – об этом я позабочусь. Не буду лгать, я могла бы править, мне бы это даже понравилось, не будь у меня отца и братьев. Мужчинам семейства Гампана нельзя надевать корону и еще больше нельзя становиться наследниками, к тому же, Луиджи, я очень хочу жить. Я доношу траур по Муцио, я никогда не забуду моряка, научившего меня думать лишь о нем, но я слишком молода, чтобы вдоветь вечно.

Я хочу увидеть Ургот, Кэналлоа, Марикьяру, Талиг. Я должна встретить человека, который сделает Муцио моим прошлым, а себя – моим настоящим. Возможно, я кажусь тебе чудовищем, но я стала бы таковым, приняв корону, а сейчас я просто женщина, у которой отобрали счастье, а оно мне очень нужно. Прости, что я пожертвовала тобой, но друзьями жертвуют чаще, чем врагами, и потом твоему отцу нравится быть герцогом. Это нравится морякам. Это нравится Фельпу, которому ты служишь. Тебе это тоже понравится, когда ты привыкнешь. Я чувствую, кто годится для власти, а кто нет. Ты годишься.

До свидания, мой дорогой принц. Не сердись на меня и передай при случае офицеру для особых поручений герцога Алва мой привет и мой упрек. Он был достаточно вежлив, чтоб выразить мне сочувствие, и достаточно забывчив, чтобы не прислать мне обещанные стихи. Напоминаю тебе его имя – виконт Валме.

Храни тебя Создатель и Судьба.

Франческа Скварца».

 

3

 

Сапоги Дика вязли в желтоватой грязи, плащ и шляпа отсырели, хотя дождя и не было. В оставленных то ли священником, то ли садовником следах стояла вода, из раскисшей глинистой земли не пробивался ни один росток. И это воспетая поэтами кабитэльская весна! Казалось невероятным, что два года назад в эту пору доцветали нарциссы. Они появились еще до Фабианова дня, решившего судьбу последнего из Окделлов. Тогда Ричард встретил и друзей, и врагов, хотя нет… Эра Августа он узнал раньше, но Фабианов день подарил ему Катари и жизнь. Добейся Дорак своего, род Повелителей Скал пресекся бы навсегда. Лжекардинал знал многое, недаром он прикармливал Академию! Кто-то из ученых подсказал, что Надор и Роксли обречены; Дораку оставалось лишь запереть непокорных в фамильных ловушках и ждать, но Кэртиана хранит избранных. В тот раз она приняла облик Катари, упросившей своего мучителя взять сына Эгмонта. Потому и кажется, что все началось у подножия ныне снесенной колонны, а встреча с эром Августом в гостинице со смешной вывеской была позже…

Ричард закинул голову, разглядывая сжимающие небо крыши. Тонуть в грязи рядом с мощеной дорожкой глупо, но камни Багерлее вобрали в себя слишком много ненависти и боли. Где-то здесь молилась и ждала палачей Катарина и вместе с ней – Айрис. Надо спросить коменданта, где бывшие комнаты госпожи Оллар, и осмотреть их. Там могли остаться какие-то вещи или надпись… И нужно взглянуть, где содержали Спрута. Сколько достойных людей нашли в Багерлее смерть, а трус и предатель вышел на свободу, обманув своих спасителей.

Придду поверили, потому что пролитая Людьми Чести кровь была настоящей. Узнай столица о победах Альдо чуть позже, Валентин разделил бы судьбу семьи, а Катари получила свободу из рук Альдо и не считала бы себя обязанной мужу! Все испортили бегство временщиков и бестолковая выходка Оллара.

– Прости, мой мальчик, я заставил тебя ждать. Когда остаешься наедине с совестью и Создателем, время течет слишком быстро, хотя я же забыл… Ты нашел себе других богов, а чистая совесть молчалива. Это я погубил тех, кого хотел спасти. Ты и ее величество уцелели чудом…

Штанцлер подошел очень тихо, а вернее, это Ричард слишком глубоко задумался.

– Я вас подвел, – сказал Дик то, что должен был сказать сразу же. – Ворон догадался обо всем… Я ничего ему не говорил. Ничего!

– Ты же Окделл, – вздохнул бывший кансилльер. – Я слишком долго жил среди мерзавцев с двойным дном и забыл, что подлость доступна не всем. Даже ради достойной цели. Алва все прочел по твоему лицу… По сути, я развязал кэналлийцу руки, ему осталось лишь отослать тебя и исчезнуть самому. Остальное доделал Сильвестр… Я не мог, не могу понять лишь одного: как тебя уговорили уехать к Раканам… Поверить, что сын Эгмонта бежал, я не мог.

– Я не бежал!

Как объяснить, что его ни о чем не спрашивали?! Святой Алан, да с ним вообще не разговаривали – впихнули в карету, довезли до границы и выбросили, швырнув кошелек с золотом…

– Конечно, нет. – Штанцлер поправил плащ; на Дика он старался не смотреть. – Я не вправе тебя ни о чем спрашивать, к тому же ты слишком легко одет. Отведи меня назад или позови кого-нибудь. К сожалению, я не могу ходить по Багерлее без сопровождения.

– Эр Август, что вы хотите знать?

Влажный холод забрался не только под плащ, но и под камзол, но уйти в тепло, не объяснившись, Дикон не мог. Мнение спрутов и прочей мерзости его не заботило, даже Робер мог думать что угодно, но Штанцлер должен понять. И поверить.

– Мне важно лишь одно. – Голос бывшего кансилльера слегка дрогнул. – Как вышло, что ты оказался в безопасности, а десятки людей были схвачены по обвинению в покушении на жизнь Алвы? В том числе и ее величество…

Мы живем в ужасные времена, Дикон, а ужасные времена рождают ужасные подозрения. Люди начали говорить, что ты купил себе жизнь ценой даже не признания, а оговоров. Ты сказал, что хотелось Ворону, и он тебя отпустил. Конечно, окажись ты в руках Дорака, ты был бы давно мертв, но Алва живет по своим законам. Его слову можно верить, ты успел это узнать и выжил.

– Вы… вы тоже так думаете?

– Нет, – медленно проговорил эр Август, – теперь не думаю, но… Был страшный миг, когда я поверил. После убийства несчастных Ариго… Я не могу назвать то, что сделал Ворон, иначе, хотя он не нарушил ни единого правила. Этот человек убивает законом, как шпагой. Так было в Сагранне, так было на суде… Окажись Альдо Ракан чуть больше мальчишкой, на троне бы вновь сидел Фердинанд.

– Альдо не боится Ворона!

– И зря, – отрезал Штанцлер, став похожим на того эра Августа, что распекал проигравшего фамильное кольцо юнца. – Правитель должен бояться того, что действительно страшно, а Алва страшен. И он умеет заставить других делать то, что нужно ему. Эгмонта заставил принять вызов, тебя – уехать…

– Я не уезжал! – Дика все сильней била дрожь. В лесу Святой Мартины и то было теплее. – И я… я даже не видел эра Рокэ. Он отдал меня Хуану и ушел… Я увидел его только на суде.

– Что сделал с тобой этот работорговец? – Рука эра Августа впилась Дику в плечо. – Говори… Во имя Создателя.

– Ничего… Меня просто увезли. На границе дали подорожную и шкатулку. С приказом вскрыть в Крионе, но там не было ничего. То есть не было письма. Только кинжал Алана, который у меня отобрали, и ваше кольцо…

– Яд и клинок… Выбор приговоренного к смерти. Твое счастье, что ты не понял приказа.

– Приказа?

– Ворон и не думал тебя отпускать. Он знал, что для Повелителей Скал честь превыше всего, но он просчитался. Древний закон забыли даже в Надоре. На этот раз шпага Алвы встретила пустоту.

– Я должен был… покончить с собой? Я бы сделал это! Клянусь Честью, сделал бы! Я хотел выпить яд, эр Рокэ мне не дал.

– Конечно, не дал. Мертвый Окделл – молчаливый Окделл. Сбежавший в Крион и покончивший с собой якобы в припадке раскаянья, ты подтвердил бы подлинность своих показаний. Отпущенный и выживший, ты подсказал Ворону выход…

– Я?! Я подсказал выход?

– Разумеется. Если ты не понял послания и остался жив, значит, старые законы забыты. Альдо Ракан решил судить Алву по гальтарским кодексам, и тот согласился, хотя мог отвести судей. Он много чего мог, но ничто не давало ему такого преимущества, как ваше невежество. Невежество, о котором ему поведала твоя жизнь.

Кэналлиец – страшный противник, он не забывает ничего, а у Альдо Ракана есть недостаток. Со временем он пройдет, но это время нужно иметь… Сейчас этот недостаток может оказаться роковым. Это молодость, Дикон.

Я не знаю, чего добивается агарисский кардинал, но он служит не Создателю, а себе, и хочет, чтобы Создатель служил ему. И все равно, вмешавшись, он спас и короля, и тебя, и Талигойю. Дуэль с Вороном не пережил бы никто из вас, разве что Эпинэ. Его бы Алва не тронул.

– Они не друзья! Они не могут быть друзьями… У эшафота все вышло случайно, Робер исполнял приказ. Он должен был отпустить заложников, если эр Рокэ сдастся…

– Все верно, только Эпинэ не хочет жить. Его мучает, что он живет за отца, за братьев, двое из которых могли бы стать великими людьми. Чувство долга велит Иноходцу жить, но он был бы счастлив погибнуть в бою. Ворон его понимает. Тот, кто сам ищет и не может найти смерти, всегда поймет товарища по несчастью. Алва дважды мог освободить Эпинэ, но он никогда этого не сделает, вынуждая мучиться бесконечно. Раньше это Ворона забавляло, теперь он мстит, ведь Робер разбил его собственные планы. Кэналлиец хотел погибнуть в бою у эшафота, поставив безумную точку в своей безумной жизни, а ему не дали…

Мне не хочется об этом говорить, но единственный уцелевший внук Анри-Гийома не очень умен. Храбр, честен, предан, но как ординар, а не как Повелитель. Конечно, ты со мной не согласишься, но старость видит дальше молодости…

Знал бы эр Август, что Альдо считает так же. Дело не в старости и не в молодости, а в том, что это правда. Иноходец неумен, и он так и не оправился от полученной у Ренквахи раны. И не оправится.

– Эр Август, я не хочу об этом говорить.

– Тогда проводи меня. Создатель, ты же совсем закоченел!

– Нет, – соврал Ричард, но так неловко, что Штанцлер лишь покачал головой и уверенно свернул в один из проходов.

– Я знаю в Багерлее только одну дорогу, – негромко сказал бывший кансилльер, – ту, что ведет к храму, но ее я изучил отменно. Бедная Катарина, она была лишена даже этого. Оставить королеве дам и украшения, которые ей не нужны, но отлучить от Создателя, которому она предана всей душой… Вряд ли наследники Дорака сделали это по недомыслию.

– Эр Август, – холод донимал все сильнее, но холод терпеть можно, – почему она его защищает? После всего, что было… Это Левий?

– И Левий тоже, – Штанцлер не стал делать вид, что не понимает, о ком речь, – но это не главное. Катарина не думает, не пытается понять, она верит и исполняет свой долг. Я не хотел тебе говорить, я и теперь не уверен, что вправе это сделать…

Эр Август не хотел говорить, Ричард не хотел слышать. Потому что почти догадался, но некоторые вещи нужно знать наверняка.

– Эр Рокэ вызвал моего отца по просьбе Катари?

– Ты понял. Ты почти понял… Все было еще хуже. После рождения старшей дочери Катарина отказалась принимать Алву. Наотрез. И Фердинанд, надо отдать ему должное, ее поддержал. Тогда он еще помнил мать. Тогда он еще был человеком и пытался стать мужчиной. Пожалуй, в последний раз…

Алва, узнав, что королевская спальня для него закрыта, повел себя безупречно. Как вассал, выполнивший неприятный приказ сюзерена и довольный тем, что все в прошлом. Ему поверили. Поверил и я… Правду подозревала лишь Катарина. Она боялась Ворона, несмотря на все заверения Фердинанда, но когда стало известно об Эгмонте…

Мы все надеялись, что ему улыбнется удача, – Ренкваха считалась непроходимой, а союзники были готовы к выступлению. Мы тогда еще не знали Алвы, Катарина знала. Она предложила себя в обмен за жизнь Эгмонта. Ворон ответил, что Талиг важней всех женщин Кэртианы, а тем более одной. Вождя мятежников он не отпустит, но может избавить от Занхи. Катарина приняла его условия.

Алва, к его чести, слово сдержал. Он сделал даже больше – промедлил, дав разбитым повстанцам возможность уйти. Дорак рвал и метал, но не мог ничего изменить, а судьба королевы была решена. Она сочла, что в долгу перед Вороном, и она осталась с ним. По доброй воле. Теперь долг уплачен сполна. Она простила.

Так вот почему Катари отказала сюзерену в правде! При всей своей откровенности она не могла признаться в главном. В том, что избавила отца от казни, заплатив собой, а он чуть не совершил непоправимое… Если б не запрет судьям быть еще и свидетелями, он бы рассказал о насилии, которого не было. Была месть человека, который получал тело, но не душу, покорность, но не любовь.

– Если Катарина узнает, что я тебе рассказал, мы ее потеряем. Оба.

– Она никогда не узнает.

Он попросит прощения за то, что едва не проговорился. Катари простит, не может не простить, если она простила Алву… Справедливо простила. Отвергнутая любовь почти всегда жестока, но Ворон вел себя достойней многих. Подлость Придда и слабость Эрнани превратили Алва в изгоев, Рокэ не мог стать другим. Он заслужил смерть, а не презрение.

– Я так и не ответил на твой вопрос, Дикон. – На лице Штанцлера читалась решимость. – Я не видел ее величество больше года, но я знал ее еще девочкой и не сомневаюсь, что прав. Катарина не может лгать перед лицом Создателя. Она на самом деле вызвала Ворона. Ее величество не любила Алву, боялась его, он ее мучил и унижал, но он верно служил Талигу Олларов, этого у него не отнять. Королева не понимала, что Алва в сговоре с Дораком. Не знаю, подозревала ли она, что ты всех выдал, может быть, и да. Отчаянье – дурной советчик, а ты исчез, ее братья были убиты… Те, кто не погиб на этой проклятой дуэли, наверняка завидовали Ариго и Килеану. Скажи мне, что она могла подумать, зная, как Алва избавил Эгмонта от Багерлее?

– Что он оказал Ариго ту же услугу…

– Верно. Именно это она и сказала, открывая мне Дорогу королев. Она вынудила меня бежать. Это было просто – я знаю себе цену. Я бы не вынес пыток и подписал бы все, что мне подсунули, а самоубийство… В умелых руках оно равноценно признанию, и я бежал, а Катарина осталась. Она надеялась разбудить в Олларе человека и короля. Бедняжка… Поняв, что это невозможно, она обратилась к единственному человеку, который мог остановить бойню в Эпинэ. Не знаю, какие слова она нашла, но ей удалось доказать, что Манрик и Колиньяр вредят Талигу, а Алва, что бы о нем ни думать, Повелитель. Он мог подчиниться Дораку, но не «навозникам», ты это знаешь лучше меня.

– Лучше?

– Вспомни молодого Колиньяра!

Ричард вспомнил, и в кровавом витраже встал на место еще один осколок. Алва решил вмешаться и здесь, но опоздал. Что ему оставалось? Вернуться с неудачей в свою Кэналлоа? Бежать к Фоме и жениться на купчихе? Проскочить на север, поднять армию, смести с лица земли восставших? Он сделал бы это шаля, но решил наконец-то умереть. Не потому ли, что счел себя обманутым единственной женщиной, которую любил? Ненавидел, но любил… Алва учел все, кроме слабости Эпинэ, а потом у него не осталось выхода. Волк огрызается до последнего. Даже не желая жить. Даже видя, какому ничтожеству отдает свою жизнь.

– Спасибо тебе за то, что пришел. – Дикон и не заметил, как они вернулись к одинокому дому в холодном дворе. – Я так и не рассказал тебе о кольце… Робер не мог его узнать. Повелители Молний чтили древние законы. Все знал лишь глава рода и его наследник. Анри-Гийому и в страшном сне бы не приснилось, что знамя с Молнией поднимет не Морис, не Арсен и не Мишель, а самый слабый из его внуков. Робера держали вдали от семейных тайн, а потом стало поздно. Мне тайну кольца доверила королева Алиса… Анри-Гийом был рыцарем королевы. Я бы сказал, последним рыцарем Талигойи, если б не знал тебя…

– Почему?! Почему вы ему не объяснили?

– Я пытался, но Иноходец не из тех, кто слушает то, во что не желает верить, и потом… Его не хватит ни на то, чтобы из милости убить врага, ни на то, чтоб во имя справедливости убить друга, родича, возлюбленную. Такие люди кажутся хорошими друзьями, но я… Я предпочел бы иметь в друзьях Ворона, если б тот был способен на дружбу.

– Господин супрем, – нос торчащего на пороге коменданта покраснел; ему тоже было холодно, – я предупредил Фердинанда Оллара о вашем визите. Он ждет.

Ричард с трудом удержал готовую вырваться грубость. Жирный слизняк мог ждать супрема сколько угодно, супрем его видеть не желал. Особенно сегодня.

– Герцог, я сожалею, что оторвал вас от исполнения ваших обязанностей. – В глазах Штанцлера был приказ. И просьба. Пойти и исполнить свой долг, каким бы мерзким тот ни был. Ричард кивнул.

– Я был рад найти вас в добром здравии, граф. Если вам что-нибудь понадобится, немедленно обращайтесь ко мне. Господин Перт, идемте к Оллару, хотя… Хотя бывших королей надо держать в строгости. Сперва я осмотрю западную стену. Вы, кажется, говорили, что необходимо отвести воду?

 

Глава 2

Альте-Дерриг

Ракана (б. Оллария)



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2021-01-14; просмотров: 87; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 18.224.32.243 (0.022 с.)