Год К.С. 7-й день Весенних Ветров

 

 

1

 

Комендант Перт подал руку, и Дикон, выходя из кареты, на нее оперся. Узник, уважая себя, не попросит о помощи тюремщика, сколь бы сильной ни была боль, но член регентского совета вправе принять услугу младшего офицера. К тому же Перт ничем себя не запятнал, оказавшись в точности таким, как утверждал Мевен, – честным, недалеким, исполнительным. Комендант Багерлее принимал происходящее во дворце со спокойствием обозной клячи, но подлецом он не был.

– Не распрягайте, – велел Ричард, – мы не станем задерживаться.

– Вам не стоит лишний раз идти пешком, – спокойно предложил Перт. – Подождите в приемной. Графа Штанцлера приведут так скоро, как это возможно.

В этом не было ничего зазорного, а боль в переломанных костях и бессонная ночь взывали к благоразумию.

– Хорошо, только ничего не объясняйте графу Штанцлеру. Лучше всего ничего не говорите вообще.

– Как вам угодно, – равнодушно пообещал комендант, и Ричард понял, что в туповатых исполнителях есть своя прелесть. – Не желаете шадди или подогретого вина?

– Шадди. – Обстоятельства требовали сказать что-то приятное уху служаки, и Дик сказал: – Я хочу поблагодарить вас за отменный завтрак.

Говоря по чести, Ричард к тюремной еде так и не притронулся, но вряд ли коменданту об этом доложили, а запах свежего хлеба говорил в пользу местных пекарей.

– Мы пока еще можем не урезать рацион, – оживился комендант. – К сожалению, продукты дорожают быстрее, чем увеличивается довольствие.

– Я поговорю об этом с ее величеством, – пообещал Ричард, и Перт исчез, оставив гостя на попечении караульного офицера. Другого, не того, что вчера принимал полумертвого от боли и потерь узника.

Молодцеватый капитан подвел Ричарда к креслу и вернулся на свое место, чему юноша был только рад. Перед глазами все еще стояли личико Катари и чудовищная, невозможная новость… Она ждет ребенка, но от кого? Фердинанд бесплоден, значит – Алва, знающий во дворце все входы и выходы. Алва, примчавшийся на зов своей любви. Алва, ставший причиной отказа и лжи.

Катари не могла признаться в любви другому мужчине после того, что сделал для нее Ворон. Как она могла сказать «да», нося под сердцем его дитя? А Левий все знал от врача. Кардинал заставил королеву вернуться во дворец и подписать договор… Как же он был доволен, добыв из смерти Оноре и сюзерена власть для себя. Алва не отменит подписанное Катари, он и сам должен эсператисту.

Маршал разобьет кесарию и вернется в столицу. Регентом при собственных сыновьях. Катари будет безраздельно принадлежать ему, Катари и Талиг. Повелитель Ветра – Повелитель Круга… Ворон достоин этого, он достоин даже любви, но королева любит другого. И будет любить, Дик прочитал это в ее глазах – спокойных и безнадежных. Потому и бросился к любимой, закричав о том, о чем мог кричать. Юноша никогда бы не бросил эра Августа, как бы его ни ненавидели Ворон и Иноходец, но на этот раз кансилльер стал лишь предлогом, позволившим заговорить с Катари среди раззолоченной толпы. Они поняли друг друга без слов, как бывало раньше, потому что исчезла разделявшая души ложь. Правда была мучительна, но эту ношу легче нести вдвоем.

– Шадди, господин Окделл.

– Хорошо…

Горечь в воздухе, горечь на губах, горечь в сердце. Шадди в Багерлее оказался безупречен. Это был первый вкус и первый запах в новой жизни, начавшейся с боли, наполнявшей два последних безумных дня. Клинки, обретенный и отданный, кроткий взгляд Октавии, тяжесть венца на голове, голодные нохские камни, позеленевшее солнце, ухмылка Салигана, Багерлее… Сколько же всего в них уместилось, но началось все с вернувшихся снов. Первый открывал тайну меча, второй… Второй был еще более странным. Сперва ослепленный находкой Дик его почти позабыл, а сейчас понял, что Вешатель неспроста приходил вслед за Предателем. И неспроста Ричард обоих – и отца, и сына – узнал не сразу. Родовые черты сбивали с толку, но в этом сходстве был смысл…

– Вы всегда спите со светом, а гостей принимаете в темноте? – осведомился гость, зажигая свечи. Золотистые отблески заплясали по резному хрусталю, и Дикон узнал алатские бокалы. Те самые, что исчезли из дома вместе с кэналлийскими слугами. Джереми добыл новые, они были не хуже, но немного другие. Если б не хрусталь и не предыдущие обманы, Дикон бы забыл, что спит, настолько реальным был расположившийся в его спальне синеглазый человек.

– Я не ждал вас, – не зная, что думать, пробормотал Ричард. Пришелец был Алвой и при этом не был им.

– Будете пить или эти бокалы вам неприятны? Тогда прикажите подать другие, они теперь у вас есть… Как и многое другое.

Кто бы тебе ни снился, он – созданный тобой фантом, а слуг во сне лучше не звать. Или они не придут, или вместо них явятся мертвецы.

– «Поверь же, гость, мне все равно, кто наливает мне вино», – пробормотал юноша, прежде чем сообразил, что цитирует «Плясунью-монахиню». Там к невольному убийце во сне приходит убитый и просит позаботиться о его сестре. Как причудливо связаны жизнь с искусством, сон с явью, вымысел Дидериха с судьбой Повелителей…

– «Но мне не безразличен тот, кто в эту ночь со мною пьет», – продолжил словно и впрямь вышедший из трагедии великого мастера кэналлиец. – Вы разучились доверять собственным глазам, юноша. Это опасно, а в вашем случае – особенно.

– Я предпочитаю доверять разуму. Я знаю, что вижу вас во сне, что вы умерли триста с лишним лет назад и что на самом деле вы – плод моего воображения.

– Не сказал бы, что этот плод сладок, – задумчиво произнес Вешатель, а это мог быть только он, – и еще меньше сказал бы, что ваш разум достоин оказываемого ему предпочтения. Вы думаете, что спите или бредите, но в этот миг бодрствуете и ненароком совершаете что-то достойное. Вам кажется, что вы мыслите, но эти мысли никогда не были вашими… Ваши любовь, ненависть, верность – сны. Чем раньше вы проснетесь, тем лучше.

Рамиро отпил из бокала, и Дикон последовал его примеру. Они смаковали «Черную кровь», которой было не найти уже второй месяц, но гость не разглядывал вино сквозь бокал и не ставил его, едва пригубив, а вертел в руках. Из таких мелочей и собирается правда. Рокэ был младше и не стал бы так пить, Вешатель не мог цитировать Дидериха, но сон соединил несоединимое.

– Проснуться слишком рано было бы невежливо по отношению к вам, – заверил гостя Дикон, – но, уверяю вас, мои любовь и верность не сон. Я люблю благороднейшую и прекраснейшую из женщин, а мои честь и кровь принадлежат моему государю и моему другу Альдо Первому.

– В таком случае вам и впрямь лучше не просыпаться, – собеседник лениво потянулся к бутылке, – но я, в отличие от вас, тороплюсь. Ваш нынешний сюзерен тоже торопится. Он не только ищет то, что лучше не находить, но и там, где искомого никогда не было и быть не могло.

– Мой государь найдет, что ищет, – отрезал Дик, глядя прямо в огромные древние глаза. – Он вернет Талигу величие…

– Талигу? – поднял бровь гость. – Вряд ли это ему удастся, но пусть попробует. Ему это не поможет, а вам – кто знает…

 

2

 

Бурраз-ло-Ваухсар говорил и говорил. Дружелюбно брызгал слюной, перечислял родственников и друзей, сулил больших улиток и ласки красавиц. Робер слушал, проклиная себя за сорвавшуюся с языка фразу на, казалось, намертво забытом языке. Он не знал, как ведут себя с надоевшими послами, вот и торчал столбом, не желая оскорбить черноусого дипломата, а Пьетро и врач уводили едва держащуюся на ногах Катари. Надо было их догнать, сказать хотя бы пару слов, но кагет ухватил «восхитительного друга» за до сих пор висящую на шее «Цепь Великого Дома», и Робер остался на месте, слушая об извечной дружбе двух великих стран и о неизбежном позоре, который ждет гайифского выкормыша и саму «отвратительную всякому мужчине» Гайифу. Захотелось ударить. За дравшегося рядом с кагетами и бириссцами Ламброса и за Удо, которому украденная сегодня выходка стоила головы. Эпинэ как вживую увидел собственный кулак, летящий в крупный правильный нос, и в этот миг явилось спасение. В лице гвардейца, сообщившего, что члена регентского совета призывают дела.

Нетронутый нос остался один на один с возвращенным на свое место Франциском, а Иноходца проводили в висячий сад, где обнаружился Левий. Робер с облегчением перевел дух. Рядом с маленьким кардиналом было спокойно. Он знал, что делает, и был по возможности откровенен.

– Хорошо, что вы живы. – Его Высокопреосвященство знакомо тронул знакомого голубя. – И хорошо, что у нас есть время. Я хочу потратить его на откровенность. Жаль, не получается предложить вам шадди, но это и к лучшему. Вы будете более недоверчивы и, следовательно, более разумны.

Робер посмотрел на собеседника и поежился. Солнце светило не хуже, чем вчера, но на дворцовых крышах было холодно. Весна начиналась со света, а не с тепла.

– Я бы не отказался от горячего, – честно признался Иноходец, – особенно от вашего шадди. Признаться, я сегодня не очень хорошо соображаю.

– После Багерлее это извинительно, – утешил кардинал и озабоченно глянул на башню с идущими вопреки всем переворотам часами. – Я бы посоветовал вам напиться, но пока это невозможно. Мэтр Инголс заканчивает составлять договор, и лучше, если вы его подпишете с открытыми глазами. Нам нужно понять друг друга и впредь обходиться без недомолвок. С герцогом Алва я промешкал и теперь об этом жалею…

– Хорошо, – растерянно согласился Иноходец. – Вы хотите, чтобы я что-то рассказал?

– Нет, это я хочу ответить на ваши вопросы. Мне кажется, они у вас есть.

– Были. – Семь часов сна не помогли. Эпинэ чувствовал себя одновременно разбитой бутылкой и выжатой тряпкой, а впереди маячили совет регентский, совет военный, отправка гонцов в Ноймаринен, разговор с Карвалем и гора бумаг, которые следовало разобрать. Бумаг Альдо. А где-то ничего не знала Матильда, которую он клялся отыскать… Ничего более страшного Роберу еще не выпадало.

– Ваше высокопреосвященство… – Даже знай Левий, где принцесса, письмо писать не ему. – Вы знаете, где она? Я про ее высочество…

– Я могу сказать, где ее нет. – Кардинал вперил взор в какие-то ростки. Кажется, в лилии. – Матильда Алати не возвращалась в Агарис и не приезжала к брату. Будем надеяться на лучшее.

– А что для нее лучшее? – не выдержал Робер. – Пусть они и рассорились, все равно…

– Все равно погибший – ее единственный внук, – безжалостно закончил кардинал. – Остаться одной в таком возрасте страшно. Чудовищно страшно, но лучшим для принцессы, и не только для нее, остается жизнь. Жизнь – величайший дар и величайший долг. Это я и вам напоминаю, герцог. На всякий случай.

– Я не собираюсь прыгать с крыши, – огрызнулся Иноходец и, пытаясь загладить грубую глупость, признался: – Не могу себе позволить. У меня – гарнизон и…

– Теперь вы видите, как важно выяснить, что мы можем доверить друг другу, а что нет? – строго спросил Левий. – Я мог бы перечислить тех, о ком вы собирались молчать, по крайней мере мне так кажется, но жить нужно отнюдь не ради кого-то… Живущих «ради» лично мне хочется выпороть. Они унижают само бытие и ставят других в положение вечных должников. Правда, требующие гоганский процент за то, что ростовщики чувств человеческих называют любовью или дружбой, еще опаснее.

Кардинал поджал губы, словно у него требовали платы за непрошеную и ненужную любовь, и направился прямиком к блестящей мраморной скамейке. Мокрой, но Левий все равно уселся, предварительно смахнув капли извлеченным из рукава платком. Робер остался стоять. Государственный изменник, мятежник, Первый маршал узурпатора, еще раз государственный изменник, узник, член регентского совета почти бездумно подставил лицо солнцу, ощущая себя вылезающей из земли лилией.

– Похоже, вопросов мне не дождаться. – В голосе Левия послышалась насмешка. – Не везет мне с откровенностью. То не могу на нее решиться, то она приходится не ко времени.

– Зачем вы втянули в заговор Катари? – спросил кто-то голосом Робера. – Неужели нельзя было обойтись?

– Можно, – не стал вдаваться в подробности Левий, и Робер почувствовал себя ослом. Потому что вспомнил суд и ночь после суда. Сестра была слабой, больной, несчастной, но она оставалась королевой Талига. И она бросилась спасать Талиг. Сама.

– Как она узнала?

– Вускерд потребовал разговора с регентом Талига и королевой. Алва не мог никого принять по причине отсутствия, это сделала Катарина. Потом она потребовала привести к ней генерала Карваля. Дальше, полагаю, объяснять не требуется.

– Нет. – Можно было и самому догадаться. О мэтре Инголсе знал только Никола. – Мевен пришел к вам сам?

– Да. Вашего ареста он перенести не смог. Захватить временщиков в присутствии послов предложил именно Мевен. Взять дворец было просто, удержать горожан от бунта сложнее, но Карваль и Халлоран обещали и это. Мы не знали другого – с чего начинать переговоры. Предложенное мэтром Инголсом решение снимало все вопросы…

– Ваше высокопреосвященство…

– Да.

– Вы знаете, что я готовил мятеж? Я и Карваль.

– Я надеялся на это, – просто сказал кардинал. – Собственно говоря, других надежд у меня не оставалось. Если б Альдо Ракан потребовал королеву Талига, мне пришлось бы дать бой. К счастью, он потребовал коня.

Черноволосый человек, на мгновенье прильнувшей к иссиня-черной гриве… Обещание сохранить. Выстрел. Он не клялся Эгмонту сберечь Дикона, просто сделал то, чего не мог не сделать.

– Рокэ Алва знает… про Моро?

– Нет, – отрезал Левий и поднялся. – Если я начинаю сожалеть об Агарисе, значит, я замерз. Давайте пройдемся.

Они прошлись. Вдоль ажурной решетки, за которой лежала пропасть. Слепо улыбались солнцу статуи, лезли из черной, привезенной из Варасты земли будущие цветы, весело блестели лужицы, заходились в исступленной весенней радости голуби и воробьи.

– Я вам должен быть благодарен, – наконец выдавил из себя Эпинэ. – Я благодарен, но не надо было… Ворон должен знать, как было с Моро. Знать все.

– Когда-нибудь вы поймете, что нельзя натягивать свою совесть на весь Талиг. – Кардинал в очередной раз тронул голубя на груди и нахмурился. – Пока же перейдем к делам насущным. Рокэ Алвы в Нохе нет.

– Да, я помню, – кивнул Эпинэ, – он уехал к армии.

– Я на это надеюсь. – Левий наклонился, поднял комочек земли и принялся разминать. – Алва покинул Ноху, никого не поставив в известность, и сделал это не вчера.

– Как? – не понял Робер.

– Мне бы тоже хотелось знать. – Кардинал отряхнул ладони. – Герцог был серьезно болен. Настолько, что во время проверок пришлось подменять его одним из офицеров. Потом ему стало лучше, хотя выглядело все это ужасно. Врач не мог понять, в чем дело, но в том, что это не притворство, он убежден.

– Алва не стал бы притворяться, – полушепотом произнес Робер, понимая, что ему становится страшно. – Болезнь походила на горную лихорадку?

– Она ни на что не походила. Ни на что известное медицине и церкви… Алва, когда приходил в сознание, говорил, что нужно лежать и ждать. И он лежал и ждал, пока не исчез. Внутренняя охрана оказалась пьяной, внешняя ничего не видела и не слышала. Я не знаю, что лгать Ноймаринену и лгать ли, но иметь дело нам предстоит именно с ним.

 

3

 

Понадобился весь ужас последних дней, чтобы Дикон понял, о чем предупреждал Рамиро. Вернее, не Рамиро, а сам Ричард. Просто во сне мысли и наблюдения принимают чужой облик. Это не Вешатель говорил с герцогом Окделлом, а сожженное завещание, прикинувшееся сыном исполнившего приказ полукровки. Чудовищный приказ. Можно уничтожить бумагу, но не деяние. Один Эрнани за всех своих потомков отрекся от силы, другой – от короны. Сюзерен попробовал вернуть утраченное и был убит. Именно убит. Кэртиана помогала Альдо, пока тот спорил с Эрнани Последним. Она желала, чтобы Раканы вернули трон, а сюзерен захотел еще и Силу. И погиб.

Мир Гальтары навеки канул в прошлое, но не Золотая Анаксия, ведь она держалась на Повелителях. Они были изначальны, Раканы явились потом. Теперь Скалы, Молнии и Ветер должны стать тем, чем были созданы… Четверо Повелителей, четыре царства, четыре Силы, четыре реликвии-ключа и нечто замыкающее цепь и доверенное Раканам. Оно существовало, в этом Дик не сомневался, и оно, скорее всего, попало к Франциску вместе с короной и мечом.

Теперь Ричард жалел, что поддержал ложь про якобы найденный в гробнице браслет. Именно о браслете кричала Катари, пытаясь остановить Альдо. О браслете… обручающем с Силой! Королева убеждена, что реликвия найдена, а она может оказаться где угодно. Хоть на дне Данара, хоть в какой-нибудь пещере, хоть у до странности легко расставшегося с жезлом Левия, иначе зачем бы кардиналу понадобились кости безбожника и блудницы? Франциск Оллар обожал жену, он похоронил ее в древнем храме не просто так… Марагонец наверняка спрятал в гробнице Октавии свою удачу.

– Господин Окделл, Август Штанцлер готов покинуть Багерлее.

Делать тюремщику замечание Ричард не стал, все равно болван эра Августа больше не увидит.

– Проводите графа Штанцлера к моей карете. – Выказывать подлинные чувства перед туповатыми служаками юноше не хотелось, но еще меньше хотелось оскорбить бывшего узника холодностью. Равнодушный покой преддверья тюрьмы и так казался насмешкой, хотя насмешкой может обернуться все. Кроме любви.

Дежурный сержант распахнул дверь, стали видны переступавшие с ноги на ногу лошади. Застоялись… И тени стали длиннее. Выйти из Багерлее всегда трудней, чем войти.

– Я ранен, помогите мне, – велел Дикон бывшему гимнет-сержанту. Отец при необходимости всегда обращался к капитану Руту и даже подшучивал над своей хромотой. Лучше смеяться над собой самому, чем ждать, когда засмеются другие. Этот совет следует вспоминать почаще.

Камердинером черно-белый вояка оказался неважным. Когда Ричард откинулся на кожаные подушки, на глазах у него были слезы, но юноша заставил себя подвинуться, освобождая место эру Августу. Сломанная ключица не желала, чтобы хозяин двигался, но ее не спрашивали ни Тристрам с Краклом, ни сам Дикон. В дверцу заглянул еще один гимнет. Доложил, что господин Штанцлер здесь. По-хорошему следовало встретить бывшего кансилльера у кареты, но прыжок наземь был последним, на что сейчас отважился бы Ричард.

– Эр Август, – окликнул юноша, – простите, что не выхожу. Рана. Гимнет-сержант… Сержант поможет вам сесть. Мы проводим вас до самого дома.

– Благодарю, мой мальчик, – донеслось снаружи. – Не волнуйся, я еще не совсем превратился в развалину.

Штанцлер и в самом деле обошелся без помощи – при Раканах кости узникам не ломали, но при Катари узников не останется вообще. Невинных узников.

Освобожденное место не понадобилось. Бывший кансилльер устроился напротив, и Дик велел ехать. Тряхнуло, и юноша невольно закусил губу. Эр Август внимательно сощурился.

– Ты неважно выглядишь, – решил он. – Это не только боль потери… Ты ранен, тебе надо лечь.

– У меня нет времени болеть, – признался Ричард, – и потом, это всего лишь ключица… Месяц без седла, и все пройдет.

– Да, – подтвердил эр Август, – в юности раны заживают быстро. Телесные раны.

Ричард зря опасался неловкости и непонимания. Зря думал, как и что говорить, Штанцлер был из тех немногих, кому объяснения не нужны.

– Перт сказал, – негромко добавил он, – что твой король погиб и что я освобожден по приказу регента. Мне подумалось, что это дурная шутка, но я видел приказ. Как вышло, что его подписала Катарина? Это… это противозаконно!

– Она, – начал Ричард, чувствуя, как к лицу словно бы прижали смоченное в кипятке полотенце, – она… У нее будет ребенок… Мальчик. Он – наследник Карла, а она с ним – одно целое.

– Тонкий ход, – задумчиво произнес эр Август. – Младший брат и наследник недееспособного короля должен стать регентом, но не может, так как, в свою очередь, недееспособен. Зато дееспособна его мать, образующая с сыном одно тело. Право исходит от ребенка, дееспособность от матери… Эту ловушку подготовил великий юрист. И великий политик, так как Ноймаринену и Алве проще выждать, чем оспаривать неоспоримое. Они должны признать, что ребенок от Фердинанда. Значит, у нас есть какое-то время… Мы должны им воспользоваться в полной мере. Где Алва?

– Вчера уехал в Торку… То есть к фок Варзов.

– Левий его отпустил. Он умен… Бедная девочка… Мужества у нее хватит, но мужества мало. Чтобы спасти хоть что-то, нужен политик. Левий бы смог, но ему нет дела до Талигойи. Боюсь, ему нет дела и до Создателя… Регентский совет уже создан? Кто в него вошел?

– Робер с Карвалем, – честно перечислил Ричард, – Дэвид… граф Рокслей, Инголс – это тот, кто придумал про регентство, Мевен и я…

– В таком случае я знаю, кого благодарить за свободу, но как на это согласился Эпинэ?

– Он не соглашался… Я попросил Ка… ее величество, и она подписала.

– Есть сердца, которые не предают, – тихо сказал Штанцлер, – но с кузеном ей придется непросто. Старик Эпинэ был великим человеком, а величия без ошибок и недостатков не бывает; это посредственность безупречна. Про Анри-Гийома не зря говорили, что вместо двух жеребцов на его герб следовало поместить одного осла. Лучше бы Робер унаследовал от деда ум. Прости меня – свобода пьянит, а твои новости… Они меня ошеломили. Я совсем забыл, что все началось с беды. Кто убил Альдо Ракана? Ведь это было убийство?

– Нет, – твердо сказал Ричард, потому что Кэртиана не может называться убийцей. – Это был несчастный случай. Альдо… захотел доказать… Объяснить всем, что Моро… что не только Ворон…

Когда погиб отец, Ричард не плакал, потому что на него смотрел Надор. Потому что так велела мать. Потому что он стал герцогом Окделлом. Смерть сюзерена швырнула юношу на дно зеленого мертвого пруда, а потом навалился сперва долг, потом мятеж. Дикон не плакал – не было времени. Сейчас оно появилось. Эр Август молчал и смотрел в окно. Он не видел, не позволял себе видеть плачущего друга. Бывший кансилльер ничего не говорил, да и что бы он сказал? Он любил Катари и отца, но не Альдо, и он понимал, что обычные слова здесь не нужны. Здесь бессилен даже Веннен с его «Уцелевшим воином»…

Как же Дикон до вчерашнего дня любил этот сонет, но теперь он его никогда не откроет, потому что великий поэт не терял друга и государя. Он выдумывал чувства и кутал их в слова, фальшь которых проявляется, только столкнувшись с истинной мукой…

Дикон утер слезы, когда карета миновала площадь Леопарда. Дышать стало до невозможности трудно, нос заложило.

– Я забыл… – пробормотал, запинаясь, юноша. – Я забыл, что я… члед регедского совета. Я де должед…

– Должен! – прикрикнул Штанцлер. – Если ты не мертвец и не Алва… Хотя разницы почти нет. Другое дело, что показывать слезы солдатам нельзя. Мы почти приехали. Я выйду, ты останешься и опустишь занавески. В тени ничего не будет заметно.

Дикон кивнул. Совет был разумным, но последовать ему не удалось, потому что особняк Штанцлеров разграбили еще в начале зимы. Это были солдаты, но чьи именно, трясущийся от страха привратник соседского дома не знал. Он помнил лишь, что мародеров застали за грабежом и семерых повесили. Это сделал Карваль, который в очередной раз опоздал.

– Эр Август, – негромко произнес Ричард, – я… Я очень сожалею. Я не знал…

– Не надо оправдываться, если ты не виноват. – Штанцлера, казалось, вовсе не расстроило зрелище разоренного гнезда. – И потом, все к лучшему. Зачем старику целый особняк, тем более слуг сейчас не найти. Ты не знаешь, в этом городе остались приличные гостиницы и приличные врачи?

– Остались, – не очень уверенно произнес Ричард, припоминая слышанный краем уха разговор Робера с Мевеном. – Должны были…

– Попробую поискать, – улыбнулся бывший кансилльер. – Правда, мой мальчик, я вынужден занять у тебя немного денег. Я не знаю, когда и как смогу тебе отдать. Все мои сбережения остались в имении, и немного – в Эпинэ. У моего друга, если он еще жив…

– Перестаньте, – попросил Ричард, торопливо доставая кошелек и в который раз забыв о переломе. – Это… Мы же друзья. Возьмите…

– Друзьям отдавать долги нужно тем более, – не согласился эр Август. – Щепетильнее следует быть лишь с заклятыми врагами. Я верну долг из первой же оказии, хоть из Придды, хоть из Эпинэ. Единственное, на что я соглашусь, причем с радостью, это не платить тебе процентов.

– Не шутите так!

– Я не шучу. Ты не знаешь, под какие проценты граф Валмон ссудил денег графу Рафиано, а ведь они друзья… Хотел бы я знать, как обстоят дела в «Мерине и кобыле». Когда-то там было неплохо. К тому же, – Штанцлер улыбнулся, – я всегда могу попроситься в Багерлее. Переночевать. Нынешний комендант – неплохой человек и, без сомнения, очень честный.

– Не стоит без охраны выезжать за городские стены, – повторил слова Карваля Ричард. – Эр Август… Зачем вам гостиница? Я приглашаю вас к себе… Я очень вас прошу, я ведь… тоже один.

 

Глава 7

Старая Барсина

Оллария