Год К. С. Ночь с 5-го на 6-й день Весенних ветров

 

 

1

 

О том, что Валме у Капуль-Гизайлей, Робера оповестил жизнерадостный басовитый лай, перемежающийся кокетливым тявканьем. Стало грустно и досадно. Не на урготского посла – на себя и дурацкую привычку хвататься за радугу. Мэллит любила Альдо, а Марианна… Красавица при всех своих достоинствах оставалась куртизанкой. Ждать от нее чувств было глупо, но Робер отчего-то ждал, а баронесса принимала в спальне пузатого посла – и вряд ли только его. Конечно, кавалеров можно разогнать не золотом, так шпагой, но какой смысл получить в безраздельную собственность одно лишь тело. Верность из невозможности измены – хоть мужчине, хоть знамени, хоть чести – стоит недорого.

Эпинэ натянуто улыбнулся, избавился от плаща и шляпы и угодил в довольно-таки мерзкую компанию. Приходилось признать – из тех, кто по зиме зачастил к Капуль-Гизайлям, Валме, без сомнения, был одним из лучших. Допусти баронесса до себя хотя бы младшего Тристрама, Робер вряд ли бы сдержался, но сегодня командующий гвардией отсутствовал. Надо полагать, корпел над бумагами, готовясь к высочайшей проверке. Дика с Мевеном тоже не было видно, а Рокслей сидел за карточным столом с помятым старикашкой и парой судейских. Хозяевам было не до них – барон Коко перешептывался с музыкантами, а в углу под картиной с красивыми рыцарями Марианна улыбалась полудюжине бездельников, среди которых был и урготский посол.

Пряжки на башмаках графа сверкали ярче полуденных снегов, а камзол цвета топленого молока украшали золотистые, в тон платья хозяйки, кружева. Банты из той же материи болтались на ошейнике посольской псины и на шее крутящейся под ногами левретки. Захотелось хлопнуть дверью, но Марианна уже посылала воздушный поцелуй. Окружившие красавицу кавалеры дружно повернули головы и закивали. Пришлось подойти.

– Милый Робер, – проворковала баронесса, – ваши бесконечные дела становятся невыносимыми! Я не видела вас целую вечность!

– Вечность не может вместиться в три вечера, – на шее женщины нежно мерцал крупный жемчуг, раньше Робер его не видел, – но мое отсутствие сделало вас еще… роскошней.

– Вечность может вместиться и в миг, но я должна вам представить новых друзей Коко. Барона Фальтака вы уже знаете. Как и господина Сэц-Пьера…

– Сударыня, – с раздражением произнес похожий на ставшую ящерицей лисицу господин, – я уже просил вас не упоминать при мне чьи бы то ни было титулы. Мне претит любое возвеличивание двуногих скотов, полагающих себя выше породившей их натуры.

– Утверждая свою избранность, люди выдумали себе Создателя, – вступил в разговор щекастый гость; Марианна не успела его представить, но в отличие от многомудрых собратьев он был лыс и тучен, – нематерьяльный фантом, позволяющий любому глупцу ощущать свою значимость, оставаясь, по сути, животным.

– Не оскорбляйте животных, – потребовал Фальтак. – Люди отличаются от них в худшую сторону, так как запирают себя в вонючих клетках и, отринув здоровую пищу, пожирают несовместимое и изуродованное.

– Барон, вы меня пугаете! – закатил глаза Валме. – Кстати, вам пора на встречу с нематерьяльной сущностью. Полночь пробило довольно давно. Я вас провожу и засвидетельствую свое почтение старине Валтазару. Поверьте, ему с вами несладко…

– Ужин для господина Фальтака сервирован, – низким мелодичным голосом добавила баронесса. – Это очень здоровая пища. Овощи, вода и ничего… изуродованного.

– Зато я не прочь отведать изуродованной ветчины, – засмеялся кавалер Дарави и подмигнул то ли Роберу, то ли родичу Берхайма, имя которого вылетело у Иноходца из головы. – Ради нее я согласен слушать не только птичек, но и умников.

– Вот! – поднял руку отнюдь не спешащий на встречу со здоровой пищей Фальтак. – Вот истинное отношение к…

– Простите, – перебил Робер, – мне нужно… переговорить с Рокслеем!

Кавалер Дарави шумно втянул в себя воздух, Валме посторонился, философы понимающе переглянулись, баронесса не шевельнулась. Золотистые жемчуга стоят дорого, а послезавтра Халлоран явится за полковым жалованием. Если он вернется ни с чем, кавалеристы станут ненадежны. Халлоран – честный служака, как он поступит, когда начнется? Отсидится в казармах? Будет защищать Альдо? Положится на судьбу?

– Мне везет, – вместо приветствия сообщил Рокслей. Он пропускал этот круг. – Зачем мне везет?

– У везения свои резоны, – отшутился Эпинэ. Он не слышал, что говорят в углу, но баронесса смотрела на Валме, а Дарави с кузеном Берхайма ржали.

– Есть примета. – Дэвид поднялся от стола и теперь стоял рядом с Робером. – Тот, кто скоро умрет, не проигрывает. Мне везет третий вечер подряд. Я пробовал поддаваться, даже сбросил не ту масть, а Дарави зашел со Скал. Я взял круг на пустое Сердце… Это было Сердце Скал, Эпинэ. Понимаете, что это значит?

– Да-да, – невпопад ответил Иноходец, глядя на Марианну. Она улыбалась всем и Валме.

– Прошу прощения, – своим обычным каменным голосом ответил Дэвид, и Робер почувствовал себя тупой скотиной.

– Простите, Дэвид, – торопливо произнес он, – я уже давно не верю приметам. К тому же меня вывели из себя эти трое. Я видел похожих в Агарисе. Они приходили в гости к Матильде, говорили и ели. Ели и говорили. О деле великой Талигойи, о Чести, о своих предках, об Олларах, о тех, кто сидит во дворцах. В их дворцах, как они утверждали. Теперь они при дворе. Кто не разбежался, и кого не задавило в Доре. Они едят и говорят. Эти пока не во дворце, но уже едят и говорят…

– Фальтак отрицает и честь, и предков…

– Неважно, что они несут, – отмахнулся Эпинэ, – главное, они при этом едят. И ненавидят тех, кто сидит во дворцах. Любых. Потому что это не они. Кстати, в карты везет не только тем, кто умрет, но и тем, кого ненавидят. Вас ненавидят, потому что вы граф Рокслей и выигрываете, вот вам и везет.

– Я себя ненавижу за это же, – тихо сказал Дэвид. – Бедный Фердинанд. Бедный, толстый, добрый Фердинанд. Он хотел выпускать из тюрем и кормить, а не хватать и воевать… Джеймс заплатил за подлость Генри, я тоже заплачу́.

– Ну так платите! – рявкнул Робер. – Возможностей отдать долг Олларам или, вернее, Талигу хоть отбавляй. Умирать для этого необязательно, скорее, наоборот.

– Что вы сказали? – Голос графа странно зазвенел, и Робер понял, что едва не попался, хотя с Рокслеем поговорить нужно. Сперва с ним, потом – с Мевеном, а с Халлораном, пожалуй, не стоит.

– Я сказал, что нужно защищать горожан. – Это не было враньем и не было всей правдой. – Помогите Карвалю. Все лучше, чем думать о смерти.

– Вы правы, – все тем же звенящим голосом произнес Дэвид. – Если меня убьют, то за делом. За достойным делом

– Убьют? – Подлетевший откуда-то барон в ужасе округлил глазки и ухватил Рокслея под руку. – Что за слова в моем доме?! Перед ветчиной с лунной дыней? Перед концертом? Я не желаю о таком даже слышать. И Марианна не желает… Дорогая! Дорогая, ты нам нужна!

– Да, Коко. – Платье баронессы шуршало. За белоснежным, тонущем в кружевной пене плечом возвышался ухмыляющийся Дарави. Валме исчез. Провожает матерьялиста к призраку?

– Мы говорили об игре. – Дэвид смотрел на прекрасную женщину, но не видел ее. – Боюсь, барон меня неправильно понял. Мне сегодня отменно везет… Отменно, и сейчас начнется моя игра!

– И все же не увлекайтесь. – Капуль-Гизайль поднял брови и понизил голос: – Игра дурно влияет на способность воспринимать прекрасное, а ветчина из Фебид прекрасна.

– Отрадно слышать, – вступил в разговор племянник Пуэна, – но не стоит ее тратить на свинских потомков. Я имею в виду некоторых… как бы их назвать…

– Философов? – подсказал барон. – Постарайтесь взглянуть на них как на приправу, но не к пище, а к беседе. Перец, горчица, некий имеющий двусмысленное название корень придают бытию определенную остроту.

Барон первым рассмеялся собственной шутке. Дарави последовал его примеру, Дэвид и тот улыбнулся. Марианна подняла глаза и посмотрела на Робера. В темных безднах спала неизвестность.

Робер поцеловал унизанную золотом руку и произнес именно то, чего говорить ни в коем случае не хотел:

– Марианна, нам нужно объясниться. Я не уйду, пока мы не объяснимся.

 

2

 

Это был первый сон за последние месяцы, но Дикон сразу понял, что спит. Юноша помнил кошмары, в которых раз за разом просыпался, чтобы встретиться с чем-то мерзким или страшным, и каждый раз начиналось одинаково. Отказывал звонок, слепли и глохли слуги, на лестнице раздавались тяжелые шаги, открывалась запертая дверь, и в комнату кто-то входил. Иногда гость казался врагом, иногда другом, порой был жив, порой мертв, почти всегда юноша его знал и всегда ждал. Сидя на кровати, стоя у камина или стола, прижимаясь спиной к стене…

Дальше случалось по-разному, но шаги и ожидание оставались неизменными. Даже если никто не появлялся, а стены или ковер на глазах покрывался плесенью, становясь трясиной. Ночные шаги, как же Дикон их ненавидел… до тех пор, пока кошмары не сменила пустота. Лежать в огромной постели, вслушиваясь в скрипы и шорохи, стараться не думать о Надоре и все-таки думать, проваливаться к утру в глухое забытье, просыпаться за полдень уже уставшим – это было похуже Паоло с Арамоной.

Матушка говорила, что сон покидает грешных и гордых. Нэн шепотом рассказывала, как трусливые сплюшцы шарахаются от тех, кого ищут закатные твари и выходцы. Ричард не молился несуществующему Создателю и почти позабыл старухины сказки, но пустые ночи выматывали и душу, и тело. Еще немного, и юноша приказал бы привести лекаря, но шаги зазвучали вновь. И неважно, чем обернется этот сон, – Повелитель Скал не из пугливых и знает, что лежит в собственной постели, а дом караулят надорские гвардейцы.

Мэтр Шабли объяснял, что сновидения – не более чем отражение дневных забот и опасений, но даже призрачного врага лучше встречать с клинком в руке. Юноша соскочил с кровати, прошел к окну и отдернул портьеры. За стеклами не было ничего, кроме дождя. Дикон распахнул дверь на лестницу – масляные лампы мирно горели, на площадке клевал носом слуга. Заслышав скрип, он торопливо вскочил. Ричард махнул рукой, отступил в глубь спальни и зажег свечи на каминной полке. Шаги зазвучали вновь. Легкие и вместе с тем уверенные, они раздавались из смежной со спальней гардеробной. Дверей там не было вообще, то есть не было наяву.

Ричард улыбнулся тому, что едва не забыл, что спит, и заглянул в гардеробную. Все было на месте – тяжелые сундуки, два кресла, высокий портновский стул, массивное, в полный рост, зеркало и второе – над камином. В нем, меж двух четверорогих подсвечников, спиной к юноше застыла темная фигура. Не смутная, как та, что привиделась в Лаик, а четкая и при этом чем-то неправильная. Зато себя юноша не увидел, как и двери за спиной. Ричард торопливо оглянулся – комната была пуста, а большое зеркало честно отражало слегка всклокоченного хозяина. Дикон нарочито громко рассмеялся и пригладил волосы – на этот раз кошмар занял одно из зеркал, только и всего. Что ж, если ты не имеешь обыкновения отступать наяву, ты не отступишь и во сне. Дик повернулся к превратившемуся в окно стеклу. Гость был там. За его спиной виднелся синий, увешанный дорогим оружием ковер. Юноша узнал пропавшие абордажные клинки и алатскую саблю. Пришельца он тоже узнал, хоть и не мог видеть лица. Ворон! Только в непривычной серебристой одежде, и голова перевязана. Алва снял со стены тускло блеснувший меч и медленно обернулся. Это был не он! На Ричарда смотрело изможденное, но все равно прекрасное лицо с огромными провалившимися глазами. Из-под повязки сочилась кровь, в крови была и… кольчуга! Человек в зеркале поднял клинок, знакомо и тускло сверкнул лиловый камень…

– Святой Алан! – выдохнул Дикон. – Меч… Меч Раканов…

Губы незнакомца раздвинула похожая на гримасу улыбка. Чужак отсалютовал древним клинком, и свечи разом потухли. Непонятно откуда взявшийся ветер убил и свечу Дикона. Спальня тоже ослепла. Юноша стоял в кромешной тьме, не зная, что и думать, и тут опять раздались шаги. На этот раз медленные и неверные, словно идущий был пьян… или ранен?

– Повелитель Скал. – Хриплый голос тоже был усталым и глухим. Живые так не говорят даже во сне. – Я предлагаю обмен. Клинок за клинок. Честь за честь. Память за память. Ты получишь меч Раканов и отдашь кинжал Окделлов… трехгранный кинжал с клеймом-вепрем.

 

3

 

Думать не хотелось, говорить – тем более. Хотелось просто лежать, ощущая рядом живое тепло. Несколько часов покоя – это так немного и так прекрасно… Тебя никто не ищет, не торопит, не убеждает, не упрекает. Сообщники, подчиненные, бывшие друзья, будущие враги, все они далеко-далеко, за черными, возведенными ночью стенами. Отплакали свое свечи, дождь – и тот перестал, отдав город тишине. Как же не хочется разрушать хрупкое колдовство, но он должен знать, чем рискует – только жизнью или еще и надеждой. Это последняя ночь, следующую уже отберет заговор. Значит – сейчас. Даже если придется встать и, пожелав счастья, уйти в почти зимний холод. Навсегда.

– Марианна… Марианна, я знаю, вы не спите.

– Потому что не спите вы. – Мягкий укоризненный шепот, мягкое касание невидимых волос. – Хотите вина?

– Нам нужно поговорить.

– Я думала, вы сказали все, что собирались. – В спальне темно, но она сейчас улыбается. Лукаво и призывно. Хорошо, что он не видит, такая улыбка оборвет любой разговор.

– Я знаю, что меня называют Иноходцем, но я – человек. – Спокойствие ушло вместе с тишиной, зато проснулась ревность. – Ваше искусство заставило меня отложить разговор, но только отложить.

– То, что однажды отложено, может ждать до бесконечности. Зажечь свечи?

– Не надо. Марианна, почему вы заставили меня остаться?.. Не сегодня, в ту ночь, когда мы говорили в саду. Вам ничего не угрожало, я никогда… никогда бы не потребовал такой платы.

– Платы? – Женщина отстранилась, потом села. – Я зажгу свет. Откровения лежа – это для девиц… Для таких, как ваша Айрис. Вы хотите знать, почему я вас позвала? Вы красивы, я была одна… В каком-то смысле.

Была, пока не вернулся Валме, а потом вернется Савиньяк…

– Я вам благодарен, но почему вы не сказали правду потом?

– Какую? – Свечи в спальне Марианны были из золотистого воска. Они вспыхивали одна за другой, зачем ей столько света? – Вы хороши в постели и щедры настолько, насколько можете себе позволить. Будь я добродетельна, вы бы все равно стали моим любовником. Если б захотели, разумеется.

Женщина раздраженно отодвинула подсвечник и взяла недопитый бокал. Набросить хотя бы пеньюар она не пожелала. Марианна знала, что делает, поэтому Робер стал одеваться. Даже если баронесса не лжет, он не хочет… Не хочет быть прихотью, не хочет быть добычей, не хочет быть одним из сотни или сколько там их было. И будет…

Он одевался, а Марианна медленно пила вино и смотрела. Она поставила бокал, когда Эпинэ натянул сапоги.

– Валме в угловом будуаре. – Темные брови сошлись на переносице, как у разгневанной королевы. – Будьте осторожны, там собаки. Эвро может напасть без предупреждения.

Валме не ушел? Ждет своей очереди – не сейчас, так утром, когда Первый маршал неизвестно чего умчится к Халлорану?

– Для чего мне Валме?

– Для того, чтобы спросить, когда он был со мной последний раз. Куртизанке вы не верите, спросите дворянина. Марсель не трус, он не станет врать, чтобы избежать дуэли.

Не «в моей спальне», а «со мной»… У Валме два дома – урготское посольство и отцовский особняк, а он ночует у Капуль-Гизайлей! Боится отца? Одиночества? Ночных кошмаров? Эпинэ сел на постель, Марианна равнодушно наливала вино в два бокала. Золотистый свет нахально гладил бедра и плечи женщины, Робер стал смотреть на ковер.

– Возьмите. – Он взял, не взять было бы глупо. Вино… Золотое, терпко-сладкое, отдающее дымом. Марианна не любит «кровь».

– Зачем это ему?

Он не назвал имени, но баронесса поняла.

– Дженнифер. – Ответ прозвучал слишком быстро, она все-таки лгала, хоть и не так, как другие женщины. – Дженнифер Рокслей. Графиня стала любовницей Валме, когда тот был оруженосцем Генри. Теперь она вдова. Вдова от неженатого мужчины всегда хочет многого…

– Вдова может быть разумной. – Сколько было лживого смеха из-за разумной Клары! И ярости и боли за Мэллит, а девочку за снегами, за осенними листьями уже и не вспомнить. Бедная, она была так прекрасна… Для кого?

– Валме прячется от вдовы Рокслея? – Отец всю жизнь любил Жозину, а он сперва всех и никого, зато потом понеслось. Гоганни, непонятная Лауренсия, куртизанка… – Марианна, я не могу вам верить.

– Ну так спросите, что он здесь делает, – женщина потянулась за шалью, – это его дела, не наши. Он платит Коко и… заменяет вас во время вашего отсутствия… В глазах тристрамов.

– Ты его не любишь? – Леворукий, какой глупый вопрос! И ночь тоже глупая. Одетый кавалер, обнаженная дама, недопитое вино и заговор.

– Меня его общество устраивает, Коко тоже. Робер, что-то случилось?

– Нет. – Не случилось, но через три дня случится. – А маршал Савиньяк? Он тоже устраивал?

– Лионель? – Ему показалось, или Марианна слегка разжала сжимавшие ножку бокала пальцы? – Этот человек делает хорошо все. В том числе и любит. Сердца у него нет и не будет, но всего остального в избытке. Да, граф Савиньяк нас устраивал. О ком еще вы хотите узнать?

– О Вороне. – Быть глупым, так до конца! – Его ты тоже не любила?

– Нет, – нараспев произнесла женщина, – не любила, хотя могла бы и полюбить… Его бы могла. Алва красив, богат, по нему сходят с ума и королевы, и служанки. Мне хотелось заполучить его просто потому, что он – это он. Такая добыча привела бы порядочных дам в исступление и порадовала Коко, но любить я не собиралась. Потом он отыграл долг Марселя и ушел. Тогда я…

– Обиделась, – закончил Робер. Он больше не хотел слушать про Ворона, но Марианна хотела говорить.

– Нет, я не обиделась. – Баронесса набросила на плечи шаль. Так закрывают двери перед ненужным гостем. – Он ушел не потому, что пренебрег. В тот вечер Алва не отказался бы от женщины, я это чувствовала, но он знал, что я не смогу ему отказать. Я действительно не смогла бы. Если б Ворон остался, я была бы довольна, и он был бы доволен, но… он не воспользовался случаем. Даже не случаем – правом спасителя и победителя. Это было так странно… Я поняла, что Алва не играет в честность, а в самом деле честен. Я думала о нем, пока он не прислал мне своего гаденыша. Тогда я не знала, что это за мразь… И Алва не знал.

– Вы несправедливы к Дикону. – Надо прощаться и уходить. Она не признается. Женщины, такие женщины могут признаться в убийстве, но не в любви. А убить, солгать, предать ради Ворона она готова. И она права, Алва стоит такой женщины и такого чувства.

– Я не Создатель, чтобы быть справедливой к пиявкам. – Взгляд женщины стал жестким. – Я платила и плачу́ собой за все, что беру. Окделл берет даром и думает, что так и надо. Уж лучше Салиган. Тот просто крадет.

– Если не хотите, не говорите. Марианна, – как хочется взять ее за руку, но он сам променял близость на правду, – кого вы убили? Вы говорили тогда, в саду…

Последняя попытка вернуть снежный свет, просящий взгляд, доверие. Глупая, никчемная попытка.

– Это мое дело. – Баронесса невесело усмехнулась. – Не надейтесь, я прикончила не насильника, не вымогателя и даже не соперницу. У меня был выбор между грехом и добродетелью. Я выбрала грех и выберу его снова.

Не хочет рассказывать… А ты сам желаешь говорить про овраг Святой Мартины? Про зарезанных часовых? Про Маранов? Про тех, кого не казнили, потому что вмешался Ворон, и про тех, кого повесили, потому что не вмешался ты? Через три дня ты шагнешь за порог и будешь виноват уже в деянии. Через три дня прольется кровь, и никто сегодня не скажет, сколько ее будет.

– Марианна, – глухо сказал Робер, – нужно, чтоб вы уехали. Вместе со слугами, с птицами… С Эвро. Вещи тоже лучше увезти, по крайней мере ценные.

Сейчас она спросит почему, и он соврет. Скажет, что подозревают заговор, что на нее донесли. Она должна уехать, и она уедет. Карваль даст охрану, двадцать человек ничего не изменят.

– Однажды мне такое уже советовали, – задумчиво произнесла баронесса. – Перед Октавианской ночью. Мы с Коко заперли дом и уехали в деревню. Это было весело. Я надела короткую юбку, заплела косы и ходила босиком по траве у ручья. Там были гуси, я их не испугалась, я же птичница… Я взяла хворостину. В Олларии убивали, а я гоняла гусей… Я уеду, если уедешь ты.

– Я не могу. Вы же знаете…

– Знаю. Я остаюсь. Коко как хочет…

– На вас донесли, – соврал Робер, но она то ли не поверила, то ли не поняла.

– Вы нас защитите. – Улыбка. Грустная, но спокойная. – Вы же знаете, какие мы безобидные.

– Оставаться в Олларии опасно и станет еще опасней.

– А если я скажу, что не могу остаться без вас? – В темных озерах вспыхнуло солнце. – С вами я уеду… Прямо сейчас. Хотите?

– Ты говорила, что полюбила бы Алву, – заставил себя улыбнуться Эпинэ. – Я не Алва.

– Говорила. – Сияющие глаза были близко-близко. – Могла… Но полюбила тебя… Ударить подносом, а потом полюбить… Никогда бы не подумала, что так бывает…

 

4

 

Утром в спальню ворвалось солнце. Солнце пробилось сквозь щели в портьерах и улеглось на ковре длинными светлыми полосами. Солнце превратило крышку от кувшина в бриллиантовый венец и прогнало беззаконно воцарившуюся в Ракане осень. Солнце игриво тронуло щеку и забралось под ресницы, заставляя проснуться.

Ричард соскочил с кровати и, даже не позвонив слугам, подбежал к окну. В ясном небе купались птицы. Деревья тянули еще голые ветви в синеву, они больше не казались растрепанными метлами. Надоедливая лужа у забора – и та весело ловила облака, а подсыхающие черепичные крыши блестели, точно покрытые лаком. В Ракану пришла весна. В ту самую ночь, когда к Ричарду вернулись сны, и сны эти не были кошмаром, хотя и добрыми назвать их не получалось.

По-кошачьи зашипели изготовившиеся к бою часы. Восемь. Так рано… В последнее время Дикон поднимался не раньше полудня, но теперь все изменится! Жаль только, что сон, в котором он нашел меч и возвратил покой душе Рамиро, останется сном.

Вручить сюзерену в первый день настоящий весны меч Раканов… Это стало бы не просто добрым предзнаменованием, это убедило бы даже Робера и Дэвида, так и не оправившегося после гибели брата. Рокслеи всегда были стойкими, но Дэвида, как и Иноходца, губит незнание. Если Альдо обретет власть над древними силами, необходимость в тайне отпадет сама собой…

Это было глупо, но Ричард рывком распахнул дверь в гардеробную, словно надеясь вернуть ночные грезы. Зеркало над камином равнодушно отражало дверь и стену с присланным дядюшкой Ангерраном видом Нового Карлиона, который Ричард не мог ни выбросить, ни держать на виду. Юноша до боли в глазах вглядывался в стекло, пытаясь вернуть странные подсвечники, морисский ковер, блеск клинков, поджарую черную фигуру… Каким живым было виденье и как безвозвратно ушло!

Пустая гардеробная, равнодушие картин и зеркал, фамильный кинжал в руках. Он обещал его отдать и отдал бы, не будь договор с Рамиро сном. Дикон дернул звонок и взялся за головную щетку, уже понимая, что сделает. Что не может не сделать, какой бы детской глупостью это ни было.

Слуга явился сразу. Он был слишком вышколен, чтобы удивляться приказам, но Ричард зачем-то заговорил о погибших в Надоре.

– Я хочу переделать и вновь освятить домовой храм.

– Конечно, монсеньор.

– Мне понадобятся новые иконы…

– Прикажете найти художников?

– Да. Узнайте, кто работает в церкви Святого Алана… Или нет, художника пришлют из дворца, а мы осмотрим церковь. Ее ведь еще не открывали?

– При мне нет, монсеньор.

Дикон тоже не видел храм открытым, разве что еще в одном сне. Будет забавно, если Вороны и впрямь почитают Леворукого, хотя это вряд ли. Алва слыли безбожниками, по крайней мере, Рокэ, но обещания надо держать, даже случайные.

В церкви снова будет церковь. Домовой храм Святого Алана, и в нем иконы святой Мирабеллы, святой Эдит, святого Реджинальда… Можно не верить самому, но уважать веру погибших, тем более что мать уже никому ничего не навяжет. Пусть у нее будет хотя бы эта церковь. И икона… Строгая зеленоглазая святая во вдовьем покрывале.

– Монсеньор желает завтракать?

Надо же! Оказывается, он голоден, как стая волков, но завтрак – это лишних полчаса, если не больше. Во время походов голодать придется сутками.

– Сперва церковь.

– Ключей не осталось.

– Позовите плотника. Побыстрее.

– Сейчас, монсеньор.

Мастера искали зря. Казавшаяся намертво закрытой дверь распахнулась при первом же толчке. Сдавленно ахнул ненужный плотник, удивленным эхом откликнулся камердинер. Ричард промолчал, онемев от восторга и ужаса, потому что святая Октавия не погибла в Старом Парке! Тоненькая и хрупкая, она стояла в залитой серебристо-розовым сиянием церкви и застенчиво улыбалась. У ног теребящей косу девушки сверкали алмазные росы, незабудки из сапфиров отражали свет глаз. Так же доверчиво смотрела на мир и юная Катари. Она ждала любви и счастья, а ее обрекли на ужас, на вечную холодную осень…

Дикон с трудом оторвался от светящегося тихой нежностью лица. Первый день весны подарил чудо, о котором никто не подозревал. Если б не привидевшийся Рамиро, храм так бы и стоял закрытым. Страшно подумать, ведь он не глядя мог велеть все переделать или заменить на святилище истинных богов. Юноша вновь и вновь рассматривал удивительные витражи, кружева решеток, позабывшие о цветах вазы, лишенные масла лампады. Первое потрясение прошло, и стал заметен толстый слой пыли, покрывавший пол и ведущие к алтарю ступени. Ворон вряд ли молился красоте и нежности. Женщины для него были забавой, а любовь едва ли не ругательством, но этому конец.

Храм Октавии оживет и при этом останется тайной. В память о матушке и сестрах герцог Окделл выстроит часовню или переделает под церковь башенку в левом крыле. Храм Истинных Богов со временем тоже появится, но голубоглазую девушку среди цветов увидит только Катари. Когда станет герцогиней Окделл. Даже сюзерен… Альдо был вынужден очистить храм в Старом Парке от узурпатора и его жены, но эту Октавию он не тронет!

– Проследите, чтобы к вечеру было убрано, – распорядился Ричард, – и найдите цветы. Голубые или белые, но не лилии. Лучше всего гиацинты. Свечи тоже должны быть белыми. Художники пока не нужны. Я должен подумать…

– Да, монсеньор. Что монсеньор прикажет делать с мечом?

– С каким еще…

Прервав сам себя, Ричард глянул вниз. Завороженный нежным девичьим лицом, он не обратил внимания на нижний ряд икон и идущие к иконостасу ступени. На верхней из них лежал меч. Рамиро Алва исполнил свою часть договора.

– Выйдите, – велел Ричард. – Выйдите все и ждите.

Святой Алан, он не может коснуться меча при слугах и тем более не может положить на его место кинжал.

Мягко скрипнула дверь. Словно вздохнула. Поднялись и заплясали в столбе розового света потревоженные пылинки, робко улыбнулась Катари, потому что это была она, а не умершая давным-давно распутная королева! Ричард достал кинжал. На мгновенье стало жаль, но кем бы он был, нарушив договор? Старая церковь молчала, но Ричард чувствовал чей-то взгляд. Кто на него смотрит? Древние боги? Ждущий покоя Рамиро? Не узнавший имени настоящего предателя Алан? Отец? А может, сама Любовь?

Юноша улыбнулся Катари и поднялся к алтарю. Древний меч лежал на ветхом истрепанном плаще, на нем не было ни пылинки. Дикон поднес к губам меченный вепрем кинжал, словно прося прощения, и бережно опустил реликвию на потертое сукно. Вблизи стала заметна дыра и какие-то пятна. Кровь?

– Я отдаю его, – сказал Ричард Окделл тем, кто его слышал. – Я обещал, и я отдаю… Карте место!

 

Глава 7

Ракана (б. Оллария)