Год К.С. 16-й день Весенних Ветров

 

 

1

 

Почему в вишневом Дораке половина трактирщиков малевала на вывесках всевозможных овец, ягнят и баранов, Марсель не понимал никогда. Это казалось глупым даже глубокой осенью, а уж когда цвели сады… Дорогу заметало теплой нежной метелью, по обе стороны громоздились живые бело-розовые облака, в которых самозабвенно пело, чирикало и щебетало. Сам Марсель тоже чувствовал себя полным Котиком. Хотелось безудержно крутить несуществующим хвостом, носиться кругами среди доцветающих вишен, от избытка чувства бросаясь на грудь всем хорошим людям с твердым намереньем немедленно облизать.

Наследник Валмонов был не одинок. Жизни радовались все, от ярких, как свежие желтки, одуванчиков до последней водовозной клячи. Неистовость ворвавшейся наконец в Талиг весны обостряла чувства до предела. В ущерб мыслям. Думать не хотелось совершенно, особенно о неприятном. Зачем делать то, что за тебя сделает тот же Ворон?

Герцога весна, похоже, не занимала, хотя ему и нравилось подставлять солнцу лицо. Ночные посиделки в развалинах явно пошли маршалу на пользу, а Марселю, по крайней мере, не навредили.

Виконт благополучно проспал все интересное, если оно, разумеется, было, и проснулся от зверского холода, когда лежащее на колоннах небо из черного стало темно-синим. Обошлось даже без насморка – руины и впрямь обладали целебной силой. Алва, тот вообще вышел из них самостоятельно и впредь в посторонней помощи не нуждался. Он то ехал в середине разросшегося за счет перехваченного разъезда отряда, то, передыхая, забирался в раздобытую адуанами повозку – правда, все реже. Разговаривал герцог мало, предпочитая усиленно размышлять. Ему не мешали. Адуаны – из благоговения, а Марсель не собирался портить себе настроение, по крайней мере до «Барана», где поджидали новости, немалый запас «Крови» и вытребованные еще зимой гитара и лютня. Ну а девицы в Дораке имелись свои, прехорошенькие и цветущие не хуже вишен.

Пребывавший в самом благодушном из своих расположений духа виконт труси́л рядом с Шеманталем, сочиняя в уме очередное послание в Фельп. Там, видимо, набирали цвет розы, но напоминать Франческе о данном обстоятельстве было бы слишком банально. Сады расступились, галантно пропуская веселую речку, за которой потянулись луга, но рукава виконта и гриву его коня еще долго украшали белые лепестки. «Теплым снегом минувшего счастья». Пришедшая в голову строчка потянула другую. Стихосложение завладело мыслями, но не настолько, чтобы не услышать стук копыт. Кто-то, пока невидимый, гнал навстречу коня. Галопом. Конечно, он мог делать это от избытка весенних чувств… Рука виконта сама метнулась к ольстрам, губы, тоже сами, успели прошептать «конь тревоги летит средь цветущих дерев «. На белую от солнца дорогу легли настороженные тени. Адуаны изготовились к встрече не хуже Марселя.

Из скрывавших поворот высоких кустов вынырнул всадник. Увидев кавалькаду, он резко осадил лошадь, поднес руку к глазам и двинулся вперед уже рысью.

– Базиль, – удовлетворенно произнес Шеманталь. Валме в порядке исключения промолчал. Там, откуда возвращался Базиль, все должно быть в порядке. Все? С убившего Фердинанда разговора минуло двадцать три дня. Если на шестнадцатый день в Валмоне что-то провалилось, самое время узнать…

Марсель поправил шляпу, под копыта упала пара вишенных снежинок. Базиль был уже близко. Он искал кого-то глазами. Не Марселя и не Шеманталя, значит, маршала. Похоже, это всего-навсего война, мориски разнесли еще что-нибудь… Да хоть всю Гайифу с Агарией в придачу!

– Где он? – с ходу выпалил Базиль. – Так что тут… там такое!.. Как бы завертать не пришлось!

– Ну и завернем, – успокоил Марсель, – а куда? В Паону?

– Назад… Так что не знаю, как докласть… Конец Таракану! Навернулся с коня. С монсеньорова… Прокатиться, вишь, решил, зараза! И кошки б с ним, только коня подстрелили… Насмерть. Не знаю я, как про такое докладать. Ну почему «хорошо» без «плохо» в кусты и то не бегает?!

– Таков закон мироздания, – пробормотал язык Марселя. – Докладывай мне. Я сам расскажу. Должность у меня такая…

 

2

 

– Вы решили спасать мою душу? – кривовато усмехнулся Эпинэ. – Неблагодарное занятие, да и поздно уже.

– Если верить Эсператии, опоздать со спасением нельзя, – строго заметил Левий. – Мой друг Оноре придерживался того же мнения, но я был скорее согласен с его святейшеством. Разумеется, я об Адриане. Спасать душу нужно до некоего предела, потом следует спасать мир от не спасенных по тем или иным причинам душ. Если надо, применяя не одобряемые святыми методы и беря грех уже на собственную душу. И грех этот – уже не твое дело, но Создателя. Придет время – ответишь перед ним, а пока не пришло, оставь себя в покое. Я вас удивил?

– Вы мне напомнили маршала Алву. Он изъясняется похоже.

– И угоден Создателю. Так, по крайней мере, утверждал Оноре. Давайте оставим Ворона, где бы он ни летал, и займемся вами. Учтите, я не собираюсь вам проповедовать, я собираюсь вас напоить. И объяснить кое-что, чего вы не замечали по причине чистоты душевной. Нам следует поговорить о делах текущих, но сперва вам надо прийти в себя, а вы в себя не придете, пока не поймете, что невиновны. Не перед Талигом – тут вы четырежды искупите все, что натворили, – перед Альдо Раканом.

И – чтобы между нами была ясность. Я спасаю не вашу душу, а бренную плоть и презренную материю. То есть Олларию и тех, кто в ней оказался, в том числе и себя. Для этого среди всего прочего нужен герцог Эпинэ, причем спокойный, а не стенающий призрак. Сказать, о чем вы думаете, когда не гоняете гарнизон и не возитесь с бумагами?

– Скажите.

– А вы пейте! Это, если вы помните, ореховая настойка. Принцесса Матильда ее одобрила, а у нее отменный вкус во всем, кроме замужества. Пейте!

Робер выпил. Слушать поучения не хотелось, но напиться подальше от глаз Жильбера было нелишним. Пьяному не зазорно признаться в том, что на трезвую голову не скажешь. Особенно кардиналу, каким бы светским он ни казался.

– Ваше высокопреосвященство, ваше здоровье. – Глупо звучит. Наверное, потому что с князьями церкви не пьют.

– От здоровья не откажусь. – Левий приподнял чашечку с шадди, в которую минутой раньше добавил той же настойки. – Итак, вы считаете себя предателем. Вы предали сюзерена, хотя его убили не вы и ваши люди, а лошадь. По его же собственной глупости, к слову сказать, но это дело шестнадцатое. Главное, Альдо Ракан мертв, а мертвые имеют обыкновение становиться в наших глазах ангелами. Неважно, что покойный лгал, убивал, нарушал клятвы, жертвовал всем и всеми ради не лучшей из целей, это не оправдывает вас. Вы предавали не убийцу, не узурпатора, не клятвопреступника, а друга, и неважно, кем он был. Важно, кем стали вы. Вот стенка, в которую вы колотитесь лбом вторую неделю и намерены колотиться всю жизнь. Я прав?

Робер кивнул и выпил. Кардинал читал в сердце, как сам Леворукий. Добавлять было нечего, убавлять – тем более. Булькнуло. В опустевшую стопку полилась настойка. Она пахла горечью. Она была горькой… Альдо вряд ли бы стал такое пить, разве что не нашлось бы ничего другого.

– Вы его не знали, – тихо сказал его высокопреосвященству Робер. – Я об Альдо. Он был, наверное, не очень умен, но любил нас как умел. Матильду, меня, Борнов… Не слушал, не слышал, но любил. И еще он верил в себя, в свое предназначение, не будь этого, ничего бы не случилось… Ничего непоправимого… Альдо начал меняться, когда их с Матильдой попытались убить. Погибла собака, а Альдо… Он понял, что другой дороги у него нет. Только вернуть корону предков или погибнуть.

– Это он вам сказал или Матильда?

– Он. Он мне верил до последнего дня. Верил! Это вы можете понять?!

Альдо шел по душам и телам, не замечая того. Он был свято убежден, что ведет друзей и подданных к величайшей победе. Анакс не желал никому зла и ломал судьбу за судьбой. Не прошло и года, как его оставили почти все, только он этого не заметил.

– Понять я могу многое. – Кардинал допил шадди и взял такую же стопку, что была у Робера. На серебре красовался лев со столь короткой гривой, что мог сойти за леопарда. – Но сейчас понимать придется не мне, а вам. Вы думаете, что оставили в Агарисе одного человека, а вернулись к другому. Это не так. Правитель, решивший въехать в бывшую вотчину верхом на голоде, не отличается от правителя, перебившего тех, кто открыл ему ворота, чтобы им не платить.

– Мы виноваты оба. – Врать не хотелось, вот не хотелось, и все тут! – Я знал про Варасту не хуже Альдо…

– Ничего-то вы не знали, – скривился Левий, – иначе бы не вернулись. Вернее, не поехали бы. Вы помните некоего Хогберда?

Хогберд… Тот же Кавендиш, только умный. Он не полез в Ренкваху, а сбрил бороду и удрал. Хогберд не вернулся в Талиг, как Каглион с Сарассаном, а остался в Агарисе. Такие переживают всех, обрастая золотом, как салом.

– Так помните или нет?

– Альдо его терпеть не мог, – громче, чем следовало, сказал Эпинэ. – Матильда, та Хогберда принимала. Кажется, он помогал ей сбывать драгоценности. У него были знакомые скупщики и ростовщики.

– У него были знакомые в гайифском посольстве, – уточнил Левий, – у его вятейшества, разумеется, тоже. Началось с малого – юный Альдо явился к гайифскому послу и объявил, что свергнет Оллара, но ему нужны деньги и армия. Гайифцы посоветовали заручиться поддержкой внутри Талига. Принц попробовал.

– Я помню, – кивнул Робер. – Этим занимался Хогберд. Мы, кто уцелел, писали домой, не могли же мы не писать…

– К вашим письмам прилагались письма принца. Или принцессы. Альдо Ракан не любил давать обязательств и при этом был довольно-таки находчив. Подделать собственную печать и подпись – что может быть проще? Расписки-подделки позволяли играть с гайифцами, не попадая при этом в зависимость. Так, по крайней мере, казалось Альдо. Он и в самом деле не любил Хогберда. Если б имперцам пришло в голову стребовать долг, принц от всего бы отказался, обвинив барона в подлоге. Тем паче письма принцессы Хогберд и в самом деле подделывал. С благословения внука – Матильда ни о чем не догадывалась.

Интригу прекратил его высокопреосвященство. Он желал примирения двух церквей и к тому же… покровительствовал Матильде Алати. Адриан отобрал у гайифцев расписки принца. Досталось и Паоне, и самому Альдо, но принцесса, к сожалению, ничего не узнала. Внушения хватило на три года, потом Адриан заболел. Когда стало ясно, что Эсперадор не встанет, заговорщики взялись за старое.

Кардинал замолчал. Робер тоже молчал, пережевывая услышанное. Так могло быть. Так наверняка и было, но гайифцы могли интриговать до посинения. Дело решили гоганы, и это они нашли Первородного, а не Первородный их.

– Вы не так удивлены, как я опасался. – Кардинал привычно тронул своего голубя. – Вы знаете что-то, чего не знаю я, но это уже не столь важно. Меня беспокоите вы, а не интриги Ракана. К счастью для всех, покойного.

– Что сделал Адриан с расписками Альдо? – ушел в сторону Робер. – Сжег или… передал вам?

– Ни то, ни другое. – Левий зачем-то провел рукой над своим коленом. – К сожалению. Вы ведь знаете, что такое Орден Истины?

– Да. – Вдаваться в подробности Иноходец не стал.

Странный звук… Да нет, ничего странного… Просто у кардинала на коленях устроилась кошка. И урчит.

– Интерес Адриана к наследнику Раканов разбудил интерес магнуса Клемента. – Улыбка кардинала была отнюдь не голубиной. – Интерес магнуса Клемента втянул в игру меня. Я обещал Адриану позаботиться о ее высочестве, но о делах Альдо его святейшество умолчал. Видимо, решил, что дело прошлое. В результате я ограничился тем, что поселил возле дома принцессы надежного врача.

– Это он узнал «сонный камень»?

– Да. Адгемар выбрал удачный яд.

– Адгемар? Какой Адгемар?.. Кагетский?!

– Разумеется. У казара не осталось другого выхода. Отказать Гайифе он не мог, ссориться с Талигом не хотел. Что ему было делать? Устранить повод, благо выборы нового Эсперадора требовали его личного присутствия.

Адгемар был достойным внимания господином. Когда он прибыл в Агарис, за ним и его людьми наблюдали многие. Один из доверенных слуг казара, гуляя по городу, забрел в лавку кондитера. Того самого, что испек злополучный пирог. Это выглядело случайностью – любой человек вправе захотеть сладкого…

Адгемар на вершине призрачной башни. Адгемар на террасе среди оранжевых роз. Среди военачальников на Дарамском поле… С развороченной пулей Ворона головой… Предатель. Хитрец. Умница. Казар не желал, чтобы кто-то копался в древних тайнах, но хотел получить деньги, а может, золото на этот раз ничего не решало. Адгемар попытался остановить Шар Судеб и не смог, как не смог Енниоль, а до него Адриан… Нет, главное не это, главное – Альдо. И яд. Когда умер Удо, казар давно был в Закате. Не Бурраз же отравил тюрегвизе…

– Граф Борн умер от сонного камня. Здесь, в Олларии…

– Альдо Ракан был неопытен, но очень талантлив, – чуть ли не с восхищением сказал Левий. – Он спросил у врача, где можно найти этот яд. Врач не ответил, но принц не привык сдаваться. Этот яд особо ценили адепты Истины. Вы встречались с ними дважды, но ваш сюзерен успел навестить торквинианцев не менее одиннадцати раз. Что вы знали об этом?

– Ничего. Когда это началось?

– Не знаю. Принц Ракан как таковой начал меня занимать после инцидента с собакой, но встреча, о которой донес мой человек, не походила на первую.

– Гайифа не платила Адгемару. – У Левия кошка, у тебя – Клемент, уж не предзнаменование ли это? – Ему заплатили гоганы. Они хотели получить то, что называли первородством, и Гальтару и за это обещали престол. Альдо принял их условия. С «истинниками» он тоже договорился. Эти требовали Ноху и все то же доэсператистское старье. Зато Адгемар не советовал трогать то, что спит…

– Все это прекрасно, – почти равнодушно заключил кардинал. – То есть, разумеется, это кощунственно и многомерзко, но мы отвлеклись. Робер, неужели вы продолжаете считать другом человека, фигурально говоря, торговавшего за вашей спиной вашей же душой? И неужели вас удивляет, что ваша душа сочла сделку незаконной и взбунтовалась? Можно оплакивать бешеную собаку. Убить, но оплакивать, потому что собака не повинна в том, что ее укусила другая бешеная собака. Вас, продолжай вы идти за Альдо Раканом, следовало бы убить, но вы были бы достойны слез. Альдо Ракан не достоин ничьей скорби, хотя его, к несчастью, оплачут.

– Если б я мог… – Ореховая настойка начинала брать свое – кабинет его высокопреосвященства заволакивался дымкой и по-кошачьи урчал. Нет, это урчала кошка, непонятно как оказавшаяся у лица Робера. – Если б я мог отвезти вас к Матильде. Чтобы вы были рядом, когда она узнает…

– Это невозможно, – отрезала кошка и посмотрела голубыми человеческими глазами. – Вы не можете оставить Олларию. И я не могу. Долг перед множеством горожан и солдат не важнее совести только потому, что он и есть – совесть. По крайней мере для вас… Поймите же это наконец! Для этого вы, слава Создателю, достаточно пьяны.

 

3

 

Алва полулежал у ручья, опустив правую руку в воду. Напротив сидела лягушка и не боялась. Она герцога просто не видела. Эти твари видят только то, что двигается. Откуда Марсель это взял, он забыл, но Ворон был неподвижен и смотрел на мир сквозь лягушку. Сквозь Марселя он смотреть не мог при всем желании, так как офицер для особых поручений торчал за маршальской спиной, где его и укусил кто-то вроде слепня. Кровопийце чужая неподвижность не помешала, напротив. Молчать и сочувствовать чужим утратам, когда чешется, Марсель так и не выучился. Он выругался. Вышло сразу жалобно и убедительно. Валме напомнил себе принцессу Елену, когда бедняжка ждала «черного гостя». Стало смешно, но зуд никуда не исчез.

– В чем дело? – Стрелять Ворон не собирался, как и оглядываться.

– Слепень, – честно признался Валме. – Пока один, но сейчас слетятся.

– Копытка. – Кэналлиец кивком указал на веселенькие листочки у ручья. – Натритесь. Должно помочь…

– Но не от голода. Господин Первый маршал Талига, вам не кажется, что пора завтракать?

– Мне кажется, что пора ужинать. Вам. – Алва небрежно плеснул водой в лягушку. Та плюхнулась в воду. Полетели брызги.

– Я готов! – отрапортовал Валме.

– Ну так отправляйтесь, – разрешил Алва.

– Прислать вам Шеманталя-младшего?

Маршал снова плеснул водой, на сей раз в подвернувшуюся стрекозу. И снова попал. Над ухом отвратительно загудело – слепень не заставил себя долго ждать. Валме вздохнул и полез за копыткой, чавкая по скрывавшейся под травкой грязи и безжалостно топча незабудки и что-то желтое и не столь романтичное. Солнце клонилось к закату, в животе урчало, на краю луга маялись адуаны, а Ворон сидел у ручья, как какой-то найер. Смерти короля, за которого он собирался на плаху, маршал почти не заметил. Смерть коня превратила его в камень. Вот и понимай этих великих…

Копытка пахла резко, но приятно. Похоже благоухали рафианские специи, которыми в Валмоне натирали мясо. Отринув низменные мысли, Валме размял в пальцах несколько листков, провел влажной ладонью по шее и за ушами и решительно направился к Ворону.

– Как хотите, – объявил он, – но оплакивать животное дольше, чем монарха и кардинала вместе взятых, – государственное преступление. Тем более без касеры.

– Сейчас государственное преступление оплакивать кого бы то ни было. – Ворон пошевелил воду. В Урготелле он шевелил угли. – Пить и плакать будем позже. Когда все кончится.

– Вы забыли сказать: если доживем, – уточнил Марсель.

– Если не доживем, пить и плакать будут другие. Моро должен был погибнуть и погибнуть именно так. Леворукий берет свое, когда хочет, а не когда ему швыряют долг в лицо. Вам не надоело за мной таскаться?

– Ваше общество придает жизни остроту и смысл, к тому же дело не в вас. Мне не нравится, что в Олларии не осталось цветочниц и что туда наползли философы. Я хочу вернуть все как было.

– Боюсь, еще одного Килеана-ур-Ломбаха вам не найти.

– И не надо! Когда я говорю «как было», я имею в виду после дуэли в Нохе, а никак не до. Уродам в столице делать нечего, разве что на кладбище.

– Тут вы ошибаетесь, – Ворон провел мокрой рукой по волосам, – когда уродцы, которым не стать в столице ни первыми, ни четвертыми, прекращают грызться за право ходить в первой сотне и принимаются искать первенства в захолустье, державе конец. Не из-за падальщиков, конечно. Те всего-навсего чуют, что гигант свое отжил, и спешат отгрызть свой кусок… От трупа. Если верить ызаргам, Талиг еще жив. Я хочу проехаться вдоль реки. Составите мне компанию?

Вместо ответа Марсель пошел за лошадьми. Горбоносый гнедой, которому сегодня выпало везти Алву, косил глазом и прижимал уши. Коня не обманешь, как бы всадник ни каменел. Собаку тоже.

Алва взлетел в седло с прежней легкостью, словно они вновь гнали коней в осажденный Фельп. Навстречу птице-рыбо-дуре, крови и радости. Горбоносый принял с места уверенным галопом, но у кромки садов Алва перевел его на рысь. Валме последовал примеру маршала. Пару минут они молча ехали по занесенной лепестками молодой траве, потом герцог вполголоса запел. Честно ползимы воевавший с кэналлийским Марсель уловил слово «синь» и что-то то ли про быков, то ли про башни. Зато припев был понятен полностью.

– «Расскажи мне о море, моряк, – просил кто-то, прикованный к невозможности, – ответь, правда ли то, что говорят о нем. Расскажи мне о море, моряк, ведь из моего окна моря не увидеть…»

Песня не была ни страшной, ни скорбной, но на глаза самым бесстыдным образом наворачивались слезы. Это было хуже скрипок маэстро Гроссфихтенбаума и того, что на прощание пел в Урготелле сам Алва.

– Рокэ, – не выдержал Валме, – ну почему вы все время врете? Вы же все о нем знаете!

– О ком? – На сей раз маршал оглянулся. В сощуренных глазах было не меньше синевы, чем в песне, и не меньше соли, чем в море. Это чтобы не сказать – смерти.

– О море, – объяснил Марсель. – Или вы хотите сказать, что из окон Алвасете его не видно?

– Это другое море. – Алва закинул голову, провожая глазами плывущую в синеве крупную птицу. – Коршун… Насколько я мог понять, Валме, вы до отвращения несуеверны.

– Это семейное. А что?

– Просто я наконец понял смысл одного знамения… Раньше оно мне льстило, но главным в нем был не ворон и даже не Леворукий, а ызарги. Я не принял их в расчет… Зря.

 

 

Часть 5

«Император» [9]

 

В серьезных делах следует заботиться не столько о том, чтобы создавать благоприятные возможности, сколько о том, чтобы их не упускать.

Франсуа де Ларошфуко

 

Глава 1

Фельсенбург

Окрестности Мариенбурга

Ставка фок Варзов