Год К.С. 6-й день Весенних Ветров

 

 

1

 

Когда умирает король, пишут манифесты и приспускают флаги, но что написать о смерти сюзерена, которого собирался свергнуть? Робер покосился на верного Сэц-Арижа. Глаза капитана сияли, как в Эпинэ в первые дни восстания, он был счастлив, да разве он один! Судьба спасла южан от прямой измены, то есть не от измены, изменить-то они успели, а от последнего удара в спину. Альдо умер, и никто в этом не виноват, кроме его самого и мертвой лошади. Герцог Эпинэ не предал, а исполнил последнюю волю сюзерена. Пуля в сердце милосердней долгой агонии, Робер тоже бы выбрал пулю.

Дворец неумолимо приближался вместе со всем своим содержимым, и Робер остановил порывавшегося с самой Нохи перейти в галоп Дракко, давая себе передышку. Предстояло решить, что говорить и что делать. Как быстро все случилось. Мориск, солдат и король… Всего-навсего. Чужие скажут, что обошлось малой кровью, и будут правы. Если удастся удержать в руках город и гарнизон до прихода Дорака.

– Жильбер!

– Да, монсеньор! – расплылся в мальчишеской улыбке Сэц-Ариж. Как просто жить, поделив мир на ненависть и любовь, счастье и беду.

– Разыщи мэтра Инголса, он должен быть у себя. Скажи, что… что документ, который он готовит, нужен немедленно. И пошли к Капуль-Гизайлям. Пусть никуда не выходят и меня не ждут. И отправь к ним в помощь четверых солдат. Мало ли…

– Да, монсеньор!

Гнедая весело фыркнула и помчалась легким галопом по Кухонной. Жильбер чувствовал коня, не то что Альдо. Сюзерен считал себя знатоком лошадей и людей, ему все потакали, и его убили лошадь и человек. Карваль… То, что пришло в голову Халлорану, не могло не осенить и Никола. Маленький генерал вновь решил за своего монсеньора и привел к Альдо смерть. Проклятье это или благословенье, когда не ты выбираешь из двух зол, а другие? Дед, осенние охотники, Никола, Альдо, Придд и снова Никола. Ты не решаешь, ты бежишь от перекрестка к перекрестку, а перед тобой закрываются все двери, кроме единственной. Ты – конь под седлом судьбы, только конь может сбросить всадника. Моро сбросил.

– Во дворец, – коротко велел Робер. Передышка кончилась. Вновь стало муторно от осознания непоправимости жизни. Альдо верил своему маршалу до конца, потому и просил о последней услуге. И о Матильде. Отвернулся от едва не погибшего под копытами Дика ради предателя, а теперь ничего не скажешь, ничего не объяснишь, ни в чем не признаешься. Даже в том, что, будь ты честен хотя бы в отношении верховой езды, друг не попытался бы оседлать погибель, а если б и попытался, то не по твоей вине.

Конский цокот, солнце… Оно все еще не зашло. Ажурные тени на мраморных плитах, вазы с бронзовыми цветами, флюгера и статуи. При Раканах дворец был крепостью, Раканы боялись. Подданных, врагов, церковников и себя. Оллары рвы засыпали, а стены и решетки из защиты стали украшениями. Занять новый дворец так просто…

Площадь Святого Алана. Она еще не знает, что вновь станет Фабиановой. Вместо срытой колонны торчит закладной камень. Как нарыв. Памятника пращуру Дика здесь не будет, а что будет? Новая колонна? Храм? Статуя? Или просто плац? У Олларов вряд ли скоро дойдут руки до монументов – слишком много трат впереди и никакой надежды на гальтарские силы и гоганское золото.

Причудливые решетки опущены, в ближнем дворе топчутся гвардейцы. Слишком много для обычного дня, хотя их же собрал Альдо. На конные учения… Их никто не удосужился отменить. Государь задерживается, люди ждут, но государь не придет.

– Мой маршал, – оттарабанил гвардейский капитан, – командующий гвардией генерал Тристрам в зале Зверя. Собрались все, ждут только вас. Мой маршал, разрешите выразить вам свое соболезнование.

– Уже знаете? – вяло удивился Эпинэ и вспомнил, что задержался. Сперва в Нохе с Ричардом, а потом и вовсе ускакал куда глаза глядят, не заметив бросившегося следом Сэц-Арижа и десятка южан. Он гнал полумориска до самого Данара, затем долго стоял у взбаламученной, почти вышедшей из берегов реки и пытался думать, а перед глазами плясали ядовито-зеленые круги.

– Монсеньор, – голос гвардейца был казенно бодрым, но в глазах было сочувствие, – гимнет-капитан Мевен сообщил о несчастье.

Конечно, Мевен… Еще один не успевший предать делом, но не мыслью.

– Спасибо за сочувствие, капитан. – Робер спрыгнул с Дракко. На мгновенье показалось, что ноги увязли в камне, как в грязи. Кто-то увел коня, кто-то распахнул дверь, кто-то взял «на караул». Гвардейцы и гимнеты продолжали нести службу, а часы – отсчитывать время, которого опять не хватало. Жизнь высосала запутавшегося в интригах Эпинэ не хуже паука, но оставшаяся шкурка все же пыталась думать. О Катари, о Матильде, об Олларии. Надо вызвать Халлорана, рассказать все как есть и поручить ему барсинцев. Тристрама лучше убрать прямо сейчас. Гвардию примет Пуэн. И еще нужно решить с «надорским» полком и с Диконом….

Эпинэ слишком хорошо помнил о Маранах, чтобы сразу объявлять о смерти Альдо, но что-то предпринять следовало немедленно. Городом займутся Карваль и Халлоран, Левий им поможет, а манифест придется писать Инголсу, только сперва нужно дать придворным время разбежаться, по возможности сохранив лицо. Собрать Совет эориев? Дикон болен и в отчаянье, Придда нет, старшего Тристрама – тоже. Остаются Карлион, Берхайм, Дэвид и… Алва. Законный регент Талига. Хозяин Моро. Бывший эр Дикона. Он удержит город от мести. Если захочет…

Сверкнуло, отразившись от щита со Зверем, солнце, свежая позолота сияла нестерпимо ярко. Теперь на Марагонскую лестницу вернут трофеи Франциска и Рамиро. Если, разумеется, их не сожгли, но гербы и знамена – дело двенадцатое. Игрушки для королей, за которых правят маршалы и кардиналы.

– Господин Эпинэ! – Окрик был громким, но каким-то писклявым. – Потрудитесь остановиться!

На верхней площадке у нагнувшего рогатую голову новенького позолоченного атлета стоял Лаптон. В окружении «полуденных» с алебардами. Брякнуло и за спиной. Робер обернулся. Вниз дороги тоже не было.

– В чем дело? – осведомился Иноходец. Вопрос для Лаптона оказался слишком сложным. Толстяк шумно задышал и завертел головой. Из-за его спины вынырнул Вускерд.

– Господин Эпинэ, – в отличие от гимнет-капитана экстерриор говорить не разучился, – вы арестованы как ближайший друг и пособник узурпатора.

– Кого? – переспросил Робер. Он просто недопонял, но Вускерд оскорбился и разразился речью. О кровавом Ракане, святых Фердинанде, Катарине и Алве, гнусном предательстве и страданиях всех честных талигойцев. Речь была прекрасной и даже правдивой, но Робер расхохотался прямо в холеное, праведно возмущенное лицо. Он не собирался никого оскорблять, все вышло само собой, а остановиться не получалось. Иноходец задыхался от смеха в кольце гимнетов и гвардейцев. Выпученные глаза Лаптона, топорщившийся ус какого-то «полуденного», солнце на рогах статуи – все вызывало у пособника приступы непростительного хохота.

Вускерд с достоинством скрылся за разноцветными по случаю переворота спинами, Лаптон тоже отступил. Закатные твари, они же боятся… Помнят про разбойников у Марианны, не хотят нападать, но Дорака с кэналлийцами все равно боятся больше.

– Герцог Эпинэ, – потребовали из-за солдатских спин, – сложите оружие! Мы гарантируем вам безопасность и справедливость. Лишнее кровопролитие лишь ухудшит ваше положение…

Ничего оно не ухудшит, нечего тут ухудшать. Все еще задыхаясь, Эпинэ вытащил шпагу. Вускерд понял неправильно и исчез уже окончательно. Лаптону деваться было некуда – зад гимнет-капитана упирался в постамент рогатого. Солнце мазануло по золотой морде; казалось, та брезгливо морщится. Робер вновь взвыл и замахал свободной рукой на радетелей дела Олларов. Гимнеты переминались с ноги на ногу, по волоску отступая от спятившего маршала.

– Дальше, – простонал Робер, понимая, что все опять сделали за него. – Лаптон… Досказывайте… Я… вас не трону…

– Я не понимаю! – с обидой произнес толстяк, прижимаясь к недовольному рогачу. – Что здесь смешного?

– То, – выдавил из себя Эпинэ, – что… заговор… против Альдо… был… Говорите же… Я… слушаю… Что… вы… предоставляете?

– Жизнь, – все так же обиженно повторил Лаптон. – Вас препроводят в Багерлее, где вы и останетесь под надежной охраной. Вашу дальнейшую судьбу определит законный регент Талига герцог Алва. К нему уже выехал барон Кракл…

 

2

 

Плохо подобранные пуговицы могут погубить любой костюм. Так утверждал Ив, так полагал и сам Марсель, потому и был собой крайне недоволен. Спустить собаку на провинциальных дуралеев сам Леворукий велел, но манера… Варастиец, как есть варастиец! Сбежавший от воинских тягот прожигатель жизни никогда бы так себя не повел, а ведь у Капуль-Гизайлей болтался Дарави. Кавалер вряд ли забыл, как виконт Валме, будучи совершенно трезв, бросил вызов четверым отнюдь не слабым противникам. Подобные «пуговки» превращали изысканный вечерний туалет с подбрюшником в черно-белый мундир, а выходить из игры Марсель не собирался, хотя решение это далось с трудом. Одна половина виконта рвалась за Алвой на север, другая намеревалась досмотреть столичную мистерию до конца, при необходимости оный конец подправив. Последнее требовало выдержки и такта, которые сегодня почему-то отказали.

Валме слегка поморщился, представляя, что бы изрек в связи с сыновней промашкой папенька, и пересчитал покрытые пылью бутылки. Каяться Алве не хотелось, но в скандале было нечто не позволявшее выбросить его из головы. Наглость Фальтака и Сэц-Пьера, плач Эвро, ужас Марианны, непонятная лихость самого Марселя – все это как нахлынуло волной, так и отступило, но на мокром песке остались ракушки и бледная глубоководная рыбина. Видимо, ядовитая.

Виконт подхватил поднос с уже наполненными бокалами, привычно глянул под ноги и вспомнил, что Котик остался утешать даму. Когда пес вернется в посольство и не обнаружит Алвы, он примется ныть. Что поделать, с некоторыми людьми расставаться непросто. Весьма. Именно так бы сказал пройдоха Габайру, да исцелятся все его хвори и да переживет он расхищение винного погреба.

– Господин Первый маршал, – патетически воскликнул Валме, – знаете ли вы, что, моя голову, мы отрекаемся от своего естества? Это ли не повод оставить Габайру без сорокалетней «Крови»?

Рокэ не ответил. Он лежал ничком на бежевом ковре, вдруг расцветшем темно-красными гвоздиками. Марсель вполголоса выругался. Совершенно по-адуански.

 

3

 

Вместо обезболивающего Ричард выпил вина. Он не хотел, не имел права спать, а лекарские снадобья неминуемо бы вызвали сон, и Дикон их вылил. Терпеть было еще трудней, чем после леса Святой Мартины, и все равно сдаваться юноша не собирался. Сюзерен погиб, но Талигойя жила и нуждалась в защите. В еще бо́льшей защите нуждалась Катари. Оставлять королеву в руках Левия было нельзя, но увести ее из Нохи может только Иноходец, который сейчас ничего не соображал.

Собственными руками застрелить друга и государя, исполняя его же приказ, государя, которого не успел спасти, опоздав всего лишь на минуту… От такого сломается и более сильный. Смог бы он сам спустить курок, Дикон не знал – все вышло слишком страшно и стремительно.

– Монсеньор, конные носилки готовы, но доктор высказывает озабоченность…

– К Леворукому!

Дикон встал. Быстрее, чем нужно, за что и поплатился. В глазах потемнело. Слуга рванулся на помощь, но юноша вывернулся и даже не застонал.

– Откройте церковь.

– Лестница…

– Еще одно слово, и ты у меня не служишь.

Думать о лестнице и о себе, потеряв сюзерена? Думать о лестнице, когда только дриксы спасают столицу от Ноймаринена, а на юге спасать некому? Дорак будет здесь самое позднее к лету. Нужно отбиться хотя бы от него, иначе брат лжекардинала довершит то, что не успел Сильвестр. Надо подготовить отпор, и начать лучше с Халлорана. Он человек хоть и недалекий, но честный и к тому же северянин…

– Монсеньор, вам помочь?

Святой Алан, сколько же в этом доме болванов!

– Нет!

Подниматься по крутым ступенькам с улыбкой, не имея возможности опираться о перила, было почти невыносимо, но Дикон шел. Принц Эрнест из «Плясуньи-монахини» с пробитой грудью проскакал от Фебид до Канлэа, чтобы упасть у порога Эльвиры. Ричард не упал, он даже смог зажечь свечу у ног святой. Рыженький огонек поджег алмазные росы, заиграл на покинутом клинке. Осторожно присев, Дикон тронул холодную сталь. Он обменял кинжал Скал на меч Ветра, и этого не изменить, как не оживить Альдо. Реликвия навсегда останется в храме. Конечно, не на плаще, а на постаменте в виде Скалы. Скала, в ней кинжал, и рядом – негасимая свеча, память об отце и сюзерене. Надо узнать, не осталось ли у Альдо сына хотя бы от служанки из Сакаци. Кровь Раканов не может иссякнуть, она где-то да есть…

– Я должен идти, – негромко сказал Ричард. – Нас осталось только двое – я и Робер…

Двое Повелителей, словно в насмешку, лишенные реликвий. Меч Ветра не поможет Скалам, а жезл Волн – Молниям, но где-то есть Щит, а Катари кричала о браслете. Сквозь боль потери все настойчивей проступали полузабытое: «Меч Раканов не более чем дурно сбалансированная старая железка»… Алву это удивило, иначе бы он не был столь откровенен. Ворон запер реликвию в церкви и взял с собой подделку, он, ничего не делающий зря. А вдруг… Вдруг подлинный меч Ветров хранился в Алвасете, а у Раканов была лишь копия?! Как залог верности Дома и связующее звено между вассалом и сюзереном. Что, если Сила к государю приходит от Повелителей и лишь с их согласия? Тогда один Ракан не может ничего. В отличие от Окделлов, Эпинэ, Алва, Приддов, каждый из которых наделен ключом к своей стихии… А что могут Великие Дома и где искать Щит Скал?

В Надоре ничего подобного не хранилось, в этом юноша был уверен. Реликвия могла осесть в Кабитэле, затеряться в Лараке и, самое скверное, угодить в Ноймаринен вместе с Юлианой Надорэа. Уж не потому ли потомки Ферра стали полукоролями? Теперь они претендуют на регентство, но отдать им Талиг – значит утопить страну в крови. Впрочем, Агарис и Гайифа еще хуже.

Остается дать отпор как прихвостням Олларов, так и окружившим Талиг хищникам, избрать нового короля и заставить склониться перед ним всех, от последнего адуана до Эсперадора. Невозможно? Может быть, но «невозможно» – глупое слово. И трусливое к тому же. Это доказано хоть Дарамой, хоть лесом Святой Мартины, хоть тем, что сотворил Ворон у эшафота. Надо забыть слово «нельзя» и идти вперед, только так и можно победить.

– Монсеньор, – доложил из-за порога камердинер, рядом с которым торчал какой-то гимнет, – прибыл граф Лаптон. Он настаивает на немедленной встрече. Я проводил его в кабинет.

– Хорошо. Подайте туда вина. «Слез», не из самых старых. Носилки не отпускайте.

Из Лаптона такой же гимнет-капитан, как из Наля, но кузен, в отличие от родича Рокслеев, знал себе цену и умел себя вести. Он никогда не потащил бы подчиненных в дом, а Лаптон без гимнетов не ходит.

– Я могу уделить вам не более получаса. – Как трудно быть вежливым со сломанными костями, да еще глядя на дурака. – Вино сейчас подадут.

– Сожалею, но вынужден отказаться. – Толстяк протянул Ричарду украшенную печатями бумагу. – Я рад, что вы уладили дела с Создателем. Его прощение вам потребуется.

– «Пусть Создатель благ и милосерден, я, немилосердный, не прощу «, – заставил себя усмехнуться Ричард. Лаптон захлопал глазами – Дидериха он, естественно, не узнал. Дикон вскрыл пакет. По груди протащился холодный оползень, чудовищно тяжелый. Дыханье перехватило, и юноша не сразу понял смысл написанного. Пришлось перечитать.

«Именем Его Величества Карла Четвертого приказываю взять под стражу и доставить в Багерлее Ричарда Окделла, обвиняемого в государственной измене, соучастии в убийстве Его Величества Фердинанда Второго, покушении на жизнь регента Талига и Первого маршала Талига герцога Алва, лжесвидетельстве, расхищении государственной казны, соучастии в многочисленных убийствах и прочих преступлениях.

Арестованного надлежит содержать под строжайшим надзором, исключающим как возможность бегства, так и возможность самоубийства. В связи с полученным сегодня увечьем цепи надевать лишь в исключительном случае.

Совет Местоблюстителей Трона:

старейшина Совета Провинций Талига барон Кракл,

супрем Талига барон Кортней,

экстерриор Талига барон Вускерд.

– Я надеюсь, вы будете благоразумны. Мне не хотелось бы…

– Вы бы не посмели прийти сюда с… этим, будь я здоров. – Ни шпаги, ни кинжала, а подсвечник не поднять! – Трус и предатель!

– Не будьте смешным, – потребовал Лаптон и махнул рукой. За спиной Ричарда затопали чужие сапоги. – Не вам обвинять других в предательстве!

– Кракл поскромничал и забыл вписать в ордер мародерство, – раздавшийся голос был знакомым и мерзким, – а также глупость, приведшую к смерти кучи народа. Правда, покойные тоже были глупы и падки на дармовщину…

– Салиган?!

– Собственной персоной, мой юный недруг. – Мерзкий неряха встал рядом с Лаптоном и издевательски подмигнул. – Визит, так сказать, за визит. Лаптон, вы зря теряете время. Этого господина лучше всего перевозить в мешке, как его четвероногих родичей.

Отвесить Салигану пощечину Ричард не успел. Его схватили. Так неудачно, что юноша не смог удержаться от крика.

 

4

 

Не прошло и часа, как Марсель обнаружил, что в помрачении водрузил поднос с вином на стол, а мог бы и опрокинуть – зрелище того стоило. Рокэ по-прежнему лежал на ковре, хоть и с расшитой мимозами подушечкой под головой, а Валме сидел в кресле, приходил в себя и злился на маршала, который для начала сбежал, потом засел на всю зиму во всяких нохах и в конце концов свалился без сознания перед самым отъездом. И что теперь прикажете делать офицеру по особым поручениям? Его дело – исполнять эти самые получения, а не гоняться за ними по всему Талигу и не выуживать их из чужого бреда.

Виконт злобно втянул носом воздух и в четырехсотый раз наклонился над Алвой. Тот лежал с открытыми глазами, но толку от этого было немного. Валме поднес к потрескавшимся губам бокал «Крови», но пить Ворон не пожелал, а поить насильно Марсель умел только щенят. Обнадеживало то, что от жажды умирают не раньше, чем на четвертый день, а накануне вечером Алва был настолько в порядке, что собирался в одиночку отправиться в Ноймаринен, на прощанье осчастливив Альдо мечом Раканов. Может быть, даже осчастливил…

Ненужный бокал надо было куда-то девать, и Марсель допил «Кровь» сам, пытаясь при этом еще и рассуждать. О груде вещей, сумках в углу и брошенной на кресло кольчуге. Рядом валялась «старинная» одежда. Надеванная. Значит, Ворон благополучно вернулся, переоделся в дорожное платье, привел в порядок пистолеты, выбросил из сумок то, что счел лишним, и свалился.

Такое с ним уже бывало. Маршал рассказал об этом по дороге из Нохи – видимо, на всякий случай. И хорошо, потому что при виде крови на ковре и недвижного тела Валме едва не помчался за врачом. Он и помчался бы, не вспомни, что нохский коновал почел за благо оставить больного в покое. Приступы начинались одинаково: с обморока и кровотечения, потом приходили лихорадка и бред. Снадобья не помогали, не помогало ничего, кроме покоя, но ждать Марсель не собирался. Мысль о Левии он отверг сразу же – лежать Алва мог и в посольстве. В прошлый раз маршал провалялся без сознания больше суток, и еще неделю его шатало от стенки к стенке. Что будет сейчас, знали только кошки, но Шеманталя придется вернуть.

Валме сгреб в охапку амуницию «Рамиро Предателя», освобождая место на диване, но не рассчитал с кирасой. Та шмякнулась на ковер, напоминая о подлой маске и разбуянившихся матерьялистах. Все встало на свои места, и были эти места просто омерзительны.

– Я болван, – с некоторым удивлением произнес Валме. – А все потому, что не бергер и не адуан. Те бы сразу поняли, но мы оторвались от истоков, и вот вам результат…

Он не знал, что и где произошло, но рожа свалилась, а собаки взвыли. Что там плел про маску Коко? «Лик Полудня и обратный ему лик Полуночи»? И этот лик раз за разом валится на чужие головы… Излом, шестнадцатый день после суда, третий день Весенних Скал, сегодня… Алва упал именно тогда, когда грохнулась рожа! Или чуть позже, когда все они сходили с ума, а потом внезапно пришли в себя.

Валме в очередной раз взял Ворона за руку; та умудрилась стать еще горячей. Пульс колотился, как у загнанной лошади, да и дышал Рокэ слишком уж часто. Когда у человека лихорадка, ему смачивают лоб и виски, но это не лихорадка, это Леворукий знает что такое…

– Колодец, – внезапно отчетливо произнес Ворон. – Опять… Данар…

– Данар? – переспросил Валме, пытаясь понять, бред это или приказ?

– Живая вода… текущая вода… – Алва попробовал приподняться. Не вышло. Кажется, ему было тяжело дышать. – Пока течет, не поздно… Еще…

Лихорадка начиналась у Ворона, а зябко стало Марселю. После смерти Фердинанда не случилось ничего, и Валме как-то сразу повеселел, а ведь в Надоре грохнуло. Возможно, на шестнадцатый день со дня Суда. В тот самый миг, когда проклятая рожа…

– Бросьте! – вдруг потребовал Алва. – Бросьте все… Тут уже ничего не сделать… Я не могу дать вам… много времени!

Это окончательно решило дело. Валме подсунул лежащему под голову еще одну подушку, вскочил, направился к двери, обругал себя и вернулся к конторке. Стукнула откидная доска, Рокэ что-то выкрикнул – увы, на кэналлийском. Он обещал, что будет бредить, вот и бредит. Человек слова, никуда не денешься.

Маршал что-то приказывал, кого-то звал, какого-то Рамона. Альмейду? Наверняка, они же дружат… Виконт узнавал отдельные слова, но на большее его не хватало. Не получалось даже запомнить, чтобы потом спросить. Надо браться за языки серьезней и заодно прихватить еще чего-нибудь, астрологию, что ли. И историю…

– Хватит валять дурака, – произнес на талиг Алва, – убирайтесь… Да убирайтесь же, вам говорят!.. Пока не поздно!

– Мы сейчас уберемся, – пообещал Валме, понимая, что за Котиком при таком раскладе не успеть. Одно из двух, или Котик или Шеманталь. – По Данару. Кошки с две я вас оставлю в одном городе с этой рожей.

Рокэ не понял, он вновь отдавал распоряжения Рамону. В серебре все еще чужого языка медяшками и золотом звякало «Эрнани», «Оллария», «Надор», «Агмарен»…

Толку от этого не было никакого. Марсель набросил на бормочущего маршала содранный с кресла меховой коврик и заставил себя сосредоточиться на неотложном. Посол не может просто так исчезнуть из собственного кабинета. Вернее, может, но зачем давать урготам повод к обыску? Старик Габайру имел тайны не только от Талига, но и от подчиненных. Он хотел вернуться, и он вернется в нормальную Олларию, в свой дом и в свои тайны. Граф Ченизу честно выйдет в дверь, а куда, когда и с кем войдет, никого не касается.

Несколько строчек на внушительном листе. Песок сыпется на желтоватую бумагу. Легкомысленное, равнодушное письмо. Завтра графа Ченизу, может, и станут искать в Данаре, но не в том смысле. Марсель запер конторку. Надо было уходить, но оставлять больного казалось неправильным. Ничего! Он лежал один несколько часов, а уж двадцать минут…

– Я сейчас вернусь, – пообещал Валме, хотя его не слышали.

–..Ундии, – сказал Алва и затих. Крови не было, и на том спасибо.

– Это будет на редкость особое поручение, – подбодрил себя господин посол, глядя на затихшую, укрытую мехом фигуру. – А вино, между нами говоря, было так себе. Вы ничего не потеряли… Монсеньор.

 

5

 

Анфилада, в которой заперли Эпинэ, для одного была слишком просторной, но одиночеством новоявленный обитатель Багерлее наслаждался недолго. Застучало, скрипнуло, и Эпинэ увидел Карлиона с Берхаймом. Верные вассалы Скал выглядели растерянно. Они уже не возмущались, но еще не плакали и не каялись, хотя Иноходца предпочли не узнать. Графы потоптались по вытертому ковру и разбрелись по углам, благо рассохшихся стульев хватало. Разговаривать они не собирались, и Робер был этому только рад. И еще он был спокоен. Впервые с тех пор, как оставил Торку и свой полк. От Повелителя Молний больше ничего не зависело, он мог сидеть в тюрьме, мог умереть и даже уснуть, это было неважно. Карваль застать себя врасплох не даст, Левий защитит Катари, скоро подойдет Дорак, да и Алва возьмется за дело. Выслушает про Моро и возьмется.

Левий – или кто там будет рассказывать – наверняка соврет. Скажет, что стрелял солдат или что-нибудь в этом роде. Зря. Что было, то было. Сделанное остается с нами навсегда, как и несделанное. Когда они встретятся, если встретятся, Ворон узнает все и пусть решает. Недосказанности между ними не будет.

Робер мог бы умереть, чтобы спасти Моро. Выбирая между конем и сюзереном, он бы, скорее всего, выбрал коня, но Дик должен жить. За своего отца, за всех, кто остался в Ренквахе. Дуралею нет и двадцати, и он честен и предан. Только бы Дикон подольше оставался с братом Анджело в Нохе, потому что Тристрам с Вускердом, спасая свою шкуру, станут хватать всех. Тех, кто не упирается, они выдадут Алве живыми, но Окделлы, раздери их кошки, не сдаются. Пощады они тоже не просят – значит, рано переводить дух. Никола защищать Дика не станет, как и Левий с Инголсом. Они не понимают, не могут понять… Для них Дикон в лучшем случае обуза, в худшем – помеха, от которой следует избавиться.

Робер прикрыл ладонями глаза, пытаясь сосредоточиться. Он хотел спать, он чудовищно хотел спать, но сперва надо было что-то придумать. Что-то такое, что не позволит блюдолизам поднять на мальчишку руку, как бы тот ни хорохорился. Увы, голова соображать отказывалась, а немногие пришедшие в нее мысли разгоняла графская свара. Слушать товарищей по заключению Эпинэ не желал, но чужая склока лезла в уши с упорством завидевшей сливки голодной кошки.

– Я не изменял своему Отечеству, – громко и с чувством твердил Берхайм, видимо, в надежде на шпионящих тюремщиков. – Я родился в изгнании, но вернулся при первой возможности. Служить законным королям… Служить Олларам, превратившим расхищенный Раканами Талиг в великую державу. Я мечтал об этом всю жизнь! Как же я завидовал тем, кто родился в Талиге, а они не ценили своего счастья. Нашлись и такие, кто опозорил своих предков и лишил будущего своих наследников…

– Вы вернулись служить Олларам? – Второй голос был еще громче первого. И визгливей. – Вы? Приехав в обозе эсператистского кардинала, короновавшего раканского ублюдка?! Вы только и делали, что подтачивали Талиг снаружи, в то время как лучшие люди служили ему, даже будучи лишены титулов и владений. Они все простили своей родине и своему королю…

– Пытаетесь спрятаться за Седрика Карлиона? Не выйдет! Все видели, как вы бросили его портрет в грязь и проехали по нему верхом, а потом неделю всем об этом рассказывали. А кто требовал казни Алвы? Кто, я вас спрашиваю?

– Как и вы…

– Я не знал герцога и судил о нем с чужих слов! С чужих лживых слов, а вы и вам подобные…

– Хватит! – заорал Робер, хватаясь руками за спинку стула. – Я хочу спать, так что извольте заткнуться. Иначе милость Олларов вам уже не понадобится.

Спорщики в ужасе замерли, глядя не на Робера, а на дубовый стул, в который вцепился Иноходец, – вспомнили разбитую лютню и были наслышаны, что у Эпинэ не так с головой. Графы немедленно прекратили браниться и забились в угол. Теперь они только дышали. Шумно и противно. Робер сдернул со спинки стула плащ и ретировался в последнюю из комнат анфилады. Она была пустой, но отсутствие кровати искупалось отсутствием вассалов Скал. Эпинэ завернулся в плащ и улегся лицом к стене. Он не собирался спать и не думал, что уснет, но тело рассудило по-своему. Через три минуты Повелитель Молний спал, и ему ничего не снилось.

 

Глава 3

Найтон. Северный Надор

Ракана (б. Оллария)