Представления роджерса об альтруизме

 

Роджерс пытался с различных сторон подойти к проблеме, которую я только что сформулировал. Один из подходов заключался в понимании альтруизма как средства удовлетво­рения собственной потребности в позитивном принятии. Так, он полагал, что «потребность в позитивном принятии... яв­ляется универсальной человеческой потребностью» и удовле­творение этой потребности «носит реципрокный характер, то есть когда индивид чувствует, что он удовлетворяет по­требность другого человека в позитивном принятии, и тогда неизбежно переживает удовлетворение собственной потребности в позитивном принятии». Таким образом удовлетворя­ется и потребность в принятии другого человека, и собствен­ная потребность в принятии другим (Rogers, 1959, см.: CRR, р. 245). Роджерс не объясняет, как и почему при удовлетворе­нии потребности другого человека в позитивном принятии удовлетворяется и собственная потребность в нем. Однако это достаточно самоочевидно, особенно если мы примем во вни­мание тот факт, что Роджерс всегда говорил о безусловном позитивном принятии, то есть о позитивном принятии неза­висимо от того, ответят на него взаимностью или нет. Слово «безусловное» утрачивает всякий смысл, если Роджерс дейст­вительно верил в то, что позитивное отношение всегда будет принято другим человеком. Если он на самом деле так считал, то целостность его теории нарушается. В качестве альтернати­вы можно предположить, что Роджерс имел в виду следу­ющее: терапевт, позитивно принимая другого, одновременно позитивно принимает и самого себя. Однако данное предположение кажется не совместимым с базисным представлени­ем о терапевтическом процессе как клиентоцентрированном.

Роджерс утверждает, что позитивное принятие других удовлетворяет нашу собственную потребность в позитивном принятии, но теоретически вполне возможно, что это рабо­тает каким-то другим способом, чем тот, который я пред­положил. Если полагать, что основной потребностью чело­века является потребность любить, а не быть любимым (см. Fromm, 1962), то наша проблема может быть решена более простым и прямым путем. Терапевт удовлетворяет данную потребность, находясь в своей роли, а клиент учится этому на примере психотерапевта.

Второй способ, которым Роджерс пытался решить данную проблему, основывался на аксиоме, что личность обладает врожденной социальностью. Он писал: «Когда человек функ­ционирует не в полной мере, то есть когда он отказывается осознавать различные аспекты своих переживаний, — тогда действительно у нас зачастую появляются причины бояться и самого этого человека, и его действий, о чем свидетель­ствуют случаи из повседневной жизни. Но когда человек функционирует полностью, когда он — совершенный орга­низм, в полную силу осознающий свои переживания, тогда ему можно доверять, тогда его поведение является конструк­тивным. Оно не всегда подчиняется условностям. Оно не все­гда будет следовать правилам. Это поведение будет индивидуализировано, но при этом также и социализировано» (Rogers, 1961, р. 106). Это говорит о том, что фундаменталь­ной является именно социализированная, то есть альтруи­стическая тенденция, и если это действительно так, то, сделав данное утверждение не столько итоговым выводом, сколько отправным положением, мы значительно упростим теорию, и такое изменение наших взглядов облегчит понимание фун­даментальных теоретических принципов и, соответственно, самой психотерапевтической практики.

 

ПЕРВИЧНЫЙ АЛЬТРУИЗМ

 

Итак, основная гиротеза данной главы заключается в том, что наши представления о природе человека должны быть центрированы не на Я и его актуализации, а на более продуктивной идее, что человек испытывает не столько потреб­ность быть любимым, сколько потребность любить. Исполь­зуя терминологию Роджерса, мы исходим не из аксиомы, что каждый имеет потребность в позитивном принятии себя другими, а из предположения, что каждый имеет потреб­ность в позитивном принятии других.

Такая позиция не опровергает мысли о том, что люди вообще нуждаются в позитивном принятии. Мы обсуждаем здесь не столько различные теоретические посылки, сколько вопрос о фундаментальных принципах. В данной главе выдвигается предположение о том, что таким принципам мо­жет быть альтруистическая ориентация, а ее производной — саморазвитие. Такая трактовка противоречит традиционным представлениям о первичности саморазвития и вторичности социальных добродетелей. Изменение наших представлений о фундаментальной природе человека существенно меняет наши взгляды на то, чем именно должен заниматься тера­певт. В мои намерения не входит анализ всех возможных выводов из новой теории, мне хотелось бы лишь привлечь внимание к некоторым трудностям, имеющимся в сущест­вующей теории, которые данная теоретическая переориента­ция, возможно, поможет разрешить.

 

РОСТ И РАЗВИТИЕ

 

Если тезис о врожденном альтруизме верен, тогда фрустра­ция данной потребности позитивно принимать других долж­на неизбежно приводить к ухудшению психологического здоровья. Фрустрация, следовательно, понимается не столь­ко как неудача в сборе нарциссических атрибутов, сколько как несчастная жизнь человека среди тех, кто не восприим­чив к его доброжелательности. Не вдаваясь в детали, проил­люстрируем эту мысль примерами, относящимися к различ­ным этапам жизни.

Согласно классическим представлениям гуманисти­ческой и психоаналитической терапии, начало жизни соот­ветствует стадии «первичного нарциссизма» (Freud, 1914), а постоянная потребность в «доказательстве самоценности» (Thorne, 1992, р. 31) нужна для поддержания растущего Эго человека. С нашей новой точки зрения мы понимаем это иначе. На самом начальном этапе жизни у новорожденного есть потребность видеть лицо матери. Мы не считаем, что это нужно ему для того, чтобы манипулировать ею с целью удовлетворения своих потребностей. Новая теория позволя­ет понять такое поведение как приносящее внутреннее удов­летворение, что фактически является зарождением «ориентации на другого», изначально присущей человеческой природе.

Что касается чуть более старшего возраста, то нам извест­но, что социальные работники порой приходят в сильное за­мешательство оттого, что дети, пережившие насилие в семье, продолжают верить в добродетель своих родителей. Родитель, отказывающийся от ребенка, зачастую занимает особое место в его чувствах. Трудно объяснить эти факты с помощью тео­рии, в которой потребность быть позитивно принятым рас­сматривается как фундаментальная, но их легко понять, если таковой является потребность позитивно принимать других. Для пояснения предпримем следующее несложное рассужде­ние. Ребенок стремится делать то, что соответствует изна­чальной природе человека, и требуется сильное принуждение, для того чтобы изменить его поведение. Я полагаю, что психическаятравма, от которой страдают дети, пережившие насилие, это не столько травма их Я, сколько травма, нане­сенная самой возможности воспринимать своих родителейвпозитивном ключе. Дети будут использовать всяческие ухищрения, чтобы вопреки всему сохранить доброе отноше­ние к другому человеку, включая принятие на себя вины за совершенное над ними насилие. Я не хочу сказать, что нет иных способов объяснить такое поведение. Однако, по моему мне­нию, предположение о существовании первичной потребно­сти в принятии других обеспечивает более емкое и, следова­тельно, более удовлетворительное с научной точки зрения объяснение.

Поскольку клиентоцентрированный подход предлагает теорию развития человека, он тесно связан с идеей доказа­тельства самоценности. А так как потребность быть позитив­но принятым рассматривается в качестве аксиомы, то удов­летворение этой потребности будет считаться главным подкреплением в процессе обучения растущего человека. «Наша способность позитивно относиться к себе напрямую зависит от качества и постоянства позитивного принятия, которое демонстрируют нам другие люди, и там, где оно яв­ляется избирательным (в некоторой степени это обстоятель­ство затрагивает всех нас), мы оказываемся жертвами того, что Роджерс описывал как доказательства самоценности» (Thome, 1992, р. 31). Однако, основываясь на нашей новой гипотезе, мы снова спрашиваем: почему улыбка родителя так необходима ребенку? Традиционная теория объясняет это так: ребенок угождает родителю для того, чтобы его пози­тивно принимали. А согласно новой теории, ребенок просто хочет, чтобы родителю было приятно. Мы не должны пред­полагать какую-либо неискренность со стороны ребенка.

Мы знаем также, что в конце жизни многие пожилые лю­ди, думая, что они больше не приносят пользы, впадают в от­чаяние. Согласно нашей новой теории, нам не следует считать, что желание быть полезным обусловлено «заботой о своем физическом состоянии», или считать, что люди обслуживают свою невротическую потребность, желая сохранить за собой роль, привлекательную для других. Можно просто принять этот факт как нормальную и здоровую человеческую реакцию.

Человеческий взгляд всегда обращен вовне, и благопо­лучной можно назвать такую жизнь, в которой этому взгляду позволено сохранять свою позитивность. В середине жизни отношения между партнерами, как правило, становятся более ожесточенными не столько потому, что один или оба партнера не могут получить всю любовь, в которой они нуждаются, сколько потому, что любовь, которую они дарят, не принимается другим.

Как в таком случае развивается Эго? Я полагаю, что его развитие осуществляется за счет того же набора стратегий, которые используются ребенком с целью сохранения первичной альтруистической позиции перед лицом тех аспектов жизни, которые демонстрируют неприятие. Здесь мы в ка­ком-то смысле противоречим теории Кохута (Kohut, 1971). Как и он, мы считаем, что развитие характера является следствием разочарований, которые, однако, понимаются нами не столько как недостаток эмпатии со стороны родите­лей, сколько как ситуации, вынуждающие ребенка прояв­лять изобретательность и находчивость, чтобы сохранить свою позитивную позицию. На протяжении всей своей жиз­ни люди борются за то, чтобы вопреки всей негативной информации сохранить положительный взгляд на мир. Пред­ставленная здесь теория по-новому освещает знаменитое высказывание Фрейда, согласно которому «мы вынуждены уйти в болезнь, если вследствие фрустрации лишаемся способности любить» (Freud, 1914, р. 78).

Тейлор (Taylor, 1989), проанализировав результаты мно­гочисленных исследований, опровергает мнение о том, что де­прессия является результатом нереалистического взгляда на мир. В действительности именно психически здоровые лю­ди склонны воспринимать мир более позитивно, чем он есть на самом деле. Для человеческой природы более естественно воспринимать прежде всего светлую сторону жизни.

Итак, если разочарование не слишком велико, ребенок будет стараться справиться с ним. Негативная информация будет воспринята и интегрирована в репертуар позитивного принятия. Именно эта совокупность стратегий, я полагаю, и составляет Эго. Таким образом, Эго становится средоточи­ем тех средств, которыми овладевает человек и с помощью которых он восстанавливает позитивное видение жизни внеблагоприятных обстоятельствах. Чем более разнообраз­ными и многосторонними являются эти средства, тем боль­шей силой характера обладает человек. Зрелость проявля­ется в способности противостоять несчастьям, в умении сохранять достоинство в трудных условиях, быть нравственным даже тогда, когда самые серьезные обстоятельства препятствуют базисной потребности видеть других людей и окружающий мир позитивно. Между прочим, следует заметить, что религиозность — хороший пример такого позитивного взгляда.

Мы знаем, что многие наши клиенты сильно страдают от негативной самооценки и чувства вины. Причины этого коренятся в раннем жизненном опыте. Почему такое отношение к себе проявляется столь часто? Если основная по­требность растущего человека заключается в том, чтобы быть позитивно принятым, почему же недостаток такого принятия усиливает у ребенка чувство вины? Исходя из на­шей теории, становится понятным, что проблема ребенка сводится не к тому, чтобы добиться доброго отношения родителей, а к тому, чтобы сохранить свое собственное позитивное представление о них. Принятие вины на себя — одно из средств достижения этой цели. Оказывается, человек может добровольно взять вину на себя для того, чтобы со­хранять позитивное принятие других. Положительное само­принятие может быть принесено в жертву, если это необходимо для поддержания более фундаментальной потребности принимать позитивно других. Таким образом, принимая вину на себя, дети просто следуют своей природе. Это, конеч­но же, несправедливо, но в рамках нашей новой теории это легко понять.

Рассмотренные примеры подкрепляют основную мысль данной главы, вынесенную в ее заголовок. Многие способы аргументации, используемые обычно для того, чтобы пока­зать, как социализированное поведение может быть сведено к эгоистической мотивации, должны быть пересмотрены, и психотерапевты, я полагаю, станут слушать и слышать своих клиентов совершенно иначе. Функция терапии, таким образом, может состоять в том, чтобы создать для клиента ситуацию, в которой он сможет вернуться к естественному, альтруистическому существованию. Клиент в психотера­певтической ситуации видит внимательного терапевта, кото­рый на глубинном уровне напоминает ему о способе жизни, не замкнутом на собственное Я.

Поскольку данное предположение является довольно радикальным, я предлагаю обратиться теперь к рассмотре­нию теории Я для того, чтобы обсудить данный вопрос с другой стороны.

 

ТЕОРИЯ "Я

 

 

Рассуждая о том, что лучше способствует исцелению и само­развитию — самопринятие или принятие других, — не лишне будет обратиться к вопросу о том, что же имеется в виду под понятием «Я», или самости.

Когда мы обращаемся к данной проблеме, сразу же ста­новится очевидным, что термин «Я» и его варианты, такие, как Эго и самость, настолько по-разному используются различными теоретиками, что зачастую их очень трудно сопо­ставить. Биполярная самость Кохута, трансцендентное Эго Гуссерля, организмическое Я Роджерса, Я, Оно и Супер-Я Фрейда лишь весьма приблизительно сходны по своим значе­ниям. Для Юнга жизненное путешествие заключается в про­движении Эго к самости (Stevens, 1990). В буддизме Эго и Я считаются синонимами и трактуются как пагубные и разру­шительные сущности (Gyatso, 1986, р. 264-282). В гумани­стической психологии нас призывают любить самих себя. В традиционном христианстве Я понимается как нечто смерт­ное (Лойола И. Подражание Христу. Гл. 3), и тем не менее нас призывают также «возлюбить ближнего как самого себя» (Евангелие от Матфея. 19.19). Обычно считают, что термин «Эго» восходит к Фрейду, но в действительности он был введен его переводчиками, поскольку сам Фрейд говорил только о Я («das Ich»). «Термин "Das Selbst" встречается в трудах Фрейда очень редко» (McIntosh, 1986). Терминология настолько запутана, что часто трудно понять, находятся ли два каких-либо теоретика в согласии или в оппозиции друг к другу. «Современная неразбериха» (Redfearn, 1983, р. 102), когда «термины "ego" и "self"... используются... подчас то таким, а то прямо противоположным образом» (там же, р. 105), берет свое начало отчасти в истории возникновения и развития различных психологических школ, однако на более фундаментальном уровне она обусловлена таинственной природой самого предмета исследования.

Данный предмет представляется сложным даже на уров­не обыденной речи, в которой слово «Я» (self) может упо­требляться в значении существительного и притяжатель­ного местоимения, что дает почву для путаницы. Когда я говорю, что принтер моего компьютера обладает функцией «самозагрузки», я вовсе не считаю, что он имеет душу или психику. Когда же мы беседуем о любви к себе, неясно, име­ем ли мы в виду следование трансцендентному принципу, об­разующему сущность нашего бытия, или же слабость перед еще одним куском шоколадного торта, или же потакание склонности к мастурбации.

При обращении к терминам типа "самовосприятие", "Я-концепция" или "самопринятие" мы попадаем на «минное поле». Так, для некоторых людей понятие «Я» подразумева­ет нечто неизменное. В таком понимании Я — это самость, которая проходит сквозь поток жизни, и это понятие ассоции­руется с традиционной идеей бессмертия души. Понятно, что это не та Я-концепция, которую имел в виду Роджерс, когда писал: «Индивид имеет внутри себя огромные ресурсы для самопонимания, для изменения Я-концепции, установок и контролируемого им поведения» (см.: CRR, р. 135). То, что выдерживает испытание временем, не может быть изменено, хотя даже здесь самость и Я-концепция, возможно, не эквивалентны. С другой стороны, из этого утверждения Роджерса следует, что Я-концепция есть нечто скорее меня­ющееся время от времени, нежели существующее непрерыв­но, но возможно — если вы еще следуете за моими рассуж­дениями — Роджерс не имел при этом в виду саму самость.

В традиции Роджерса мы различаем Я-концепцию и пе­реживания, или организмическое Я. Является ли организмическое Я равнозначным тому, что аналитики относят к бессознательной сфере, остается спорным вопросом. Столь же неясно, является ли Я активным фактором, определяющим поведение человека, или же оно является просто объектом либо конструктом восприятия.

Эти загадки привлекают внимание к главной дилемме любой психотерапии, направленной на осознание. Эта ди­лемма такова. Осознание — это всегда осознание объекта. «В обычном, повседневном поведении мы забываем о на­ших Я» (Murakami, 1990, р. 3). Но даже в рефлексивном созер­цании невозможно осознавать самого субъекта осознания. Субъект осознания может быть объективирован и рассмот­рен, но к тому времени, когда это будет сделано, он переста­нет быть субъектом и станет объектом. Повторим то же са­мое на более простом языке: я могу воспринимать объекты. Осознание состоит из восприятия объектов. Я может быть рассмотрено как объект и воспринято. Когда Я рассмат­ривается как объект восприятия, должно существовать другое Я (субъект), Я воспринимающее. Я, которое воспринимает, непосредственно не познаваемо. Следовательно, для нас всегда характерно воспринимать «другого» — даже тогда, когда мы думаем, что сосредоточены на самих себе. Даже при рассмотрении собственного Я оно должно быть объекти­вировано, чтобы быть видимым. Можно сказать, что полно­ценно функционирующий человек — это тот, кто в дейст­вительности смотрит на объекты, а не на свое Я. Человеку внутренне присущ взгляд, направленный вовне.

Следовательно — по крайней мере в той степени, в которой мы апеллируем к нашему опыту,— в центре нашего бытия находится пустота, ибо, что бы ни означал термин «центр на­шего бытия», он обозначает воображаемую точку, из которой осуществляется восприятие, точку, которая никогда не может оказаться в пределах нашей видимости. На первый взгляд, эта идея пустоты в центре материальных вещей представляется несколько странной, однако она стоит в одном ряду со многими современными теориями, в которых даже галактики рассмат­риваются как вихри, образованные вокруг пустого центра.

Человек организован таким образом, чтобы смотреть за пределы своего Я. Действительно, мы можем получить пред­ставление о своем Я, только делая его чем-то, что находится вовне, например встраивая его в другого. Я является скорее чем-то абстрактным, чем конкретным объектом наблюдения.

Естественному функционированию человека свойствен­на ориентация на другого, а не на самого себя. Оно может быть направленным на себя только тогда, когда мы начинаем видеть Я в другом человеке. Такое Я-как-другой является Я-концепцией, но это не Я самого себя и даже не может им когда-либо стать. Идея, согласно которой Я-концепция совпадает с самим Я, опирается на положение о его неизмен­ности в процессе становления, что весьма маловероятно.

Если естественное функционирование человека ориен­тировано на другого, тогда терапия должна помогать людям оставаться в таком состоянии или возвращаться в него. Конечно же, этот подход сильно отличается от установок большинства терапевтов.

Роджерс говорит, что «то, как человек воспринимает самого себя, является самым значимым фактором в предска­зании будущего поведения» (Rogers, 1986, см.: CRR, р. 209). Но воспринимаемое Я не может быть одновременно и воспри­нимающим. Процесс объективации может основываться на непосредственном личном опыте или может быть вычленен через восприятие других людей (ср.: James, 1890). Так, кто-то, может быть, думает, что он слаб здоровьем, поскольку заме­чает повторяющуюся физическую боль. Кто-то может пред­ставлять себя важной персоной, потому что слышал об этом от своих поклонников. В любом случае ясно, что Я-концеп­ция — это понятие. Этот конструкт выстроен из мнений и суждений, а не из чего-то, что воспринимается непосредст­венно через органы чувств. Таким образом, это понятие трак­туется с некоторой степенью произвольности. Действительно, человек вполне может иметь несколько разных Я-концепций (Rowan, 1990).

В противоположность утверждению Роджерса мы счи­таем, что то, как человек воспринимает других,— наиболее значимый фактор, предсказывающий его будущее поведе­ние, и можем доказать, что это утверждение имеет широкое применение. Многие люди, которых спрашивали, что они думают о себе, имели о себе самое слабое представление. Были даже такие, которые просто не понимали, о чем их спрашивают. В то же время не было ни одного человека, неспособного немедленно сказать что-нибудь о своем отно­шении к другим людям, исключая, конечно, тех, кто, нахо­дясь под сильным прессингом, отмалчивался. Отношение человека к самому себе является производным от его отно­шения к другим, а не наоборот.

Выражение своего отношения к другим людям — естест­венное проявление человеческой активности, а выражение своего отношения к самому себе — искусство, которому сле­дует учиться и которое требует некоторой искушенности: оно является в меньшей степени частью человеческой природы.

В современном обществе каждому из нас необходимо иметь одну или несколько Я-концепций и быть готовым из­лагать или отстаивать их в определенных социальных ситуациях. Парадоксально, но для меня очевидно, что Я-концеп­ция существует не столько для того, чтобы способствовать самоактуализации, сколько для того, чтобы осуществлять социальный контроль. Это подтверждается тем фактом, что мы обычно должны носить с собой документы, удостове­ряющие личность. Самопринятие — это скорее социальный, нежели индивидуальный артефакт. Принятие другого — это человеческая природа.

Хотя общество вынуждает нас иметь Я-концепцию, наи­более личными и приносящими наибольшее удовлетворение являются те ситуации, в которых мы забываем о том, кем являемся. Это глубоко личные, интимные, ситуации, в которых мы проявляем искренние чувства, неподдельный интерес к другим людям и окружающей природе. Вероятно, человек воспринимает жизнь наиболее остро, когда соприкасается с другим человеком или находится в прямом общении с при­родой, и в полной мере ощущает реальность своего сущест­вования, когда вовлечен в деятельность, имеющую очевидную личностную ценность.

С другой стороны, когда кто-то какое-то время занима­ется исключительно собой, у него возникает явственное ощущение нереальности и отчужденности. Жизнь самых богатых и избалованных членов общества, обладающих всем, что только может пожелать человеческое Я, вовсе не доказы­вает, что они — самые счастливые люди, а человека, живу­щего в мире, практически полностью созданном из проек­ций Я, мы объявляем сумасшедшим и считаем достойным наибольшего сожаления. Когда люди только потребляют за­боту, но не проявляют ее по отношению к другим, у них появ­ляется ощущение утраты смысла жизни, и это зачастую ведет к роковым последствиям. Ни одно из этих явлений не может объяснить теория, базовым принципом которой яв­ляется самопринятие, но все они становятся достаточно понятными, если предположить, что первичным является принятие другого человека.

Мое предложение, таким образом, состоит в том, что чело­веку следует меньше думать о себе и больше о себе забывать. С этой точки зрения термин «самоактуализация» является довольно неудачным. Полноценно функционирующий чело­век не создает нечто единое, что называется Я, — он слишком погружен в жизнь. Полноценно функционирующий человек «существует здесь-и-теперь с минимальным осознанием самого себя». Это точка, где «Я как объект стремится к исчез­новению» (Rogers, 1961, р. 147).

Сила характера накапливается с опытом, в ходе постоян­ных усилий по поддержанию первичного альтруизма, невзи­рая на жизненные перипетии. Если мы нуждаемся в обобщен­ном понятии для обозначения стратегий, компенсирующих такую изменчивость, то мы можем использовать слово Я или Эго. Следует, однако, учитывать, что такое понятие обозна­чает скорее вторичный феномен, нежели нечто основопо­лагающее для нашей теории. Может быть, здесь более уместен старый добрый термин «характер».

 

ОРГАНИЗМИЧЕСКОЕ И КОНЦЕПТУАЛЬНОЕ "Я"

 

Роджерс верил, что определение психического здоровья включает некоторую степень конвергенции опыта: Я и иде­ального Я (Rogers, 1959, см.: CRR, р. 242). Представляется, что в этом определении Я опять относится к Я-концепции. Иными словами, мы здоровы, когда то, что мы испытываем, совпадает с нашими представлениями о себе и с тем, какими мы хотели бы быть. Предполагается, что менее изменчивы наши переживания, поскольку здоровье определяется в тер­минах согласования Я-концепции и Я-идеального с этими переживаниями, а не как-то иначе. Следовательно, мы долж­ны гордиться статусом, присвоенным организмическому Я: «Психотерапия — это процесс, в ходе которого человек становится организмом» (Rogers, 1961, р. 103). У нас есть также определение терапии как сближения клиента с его переживаниями: «Представляется, что терапия означает возвращение к основным сенсорным и висцеральным ощуще­ниям» (там же). Из сказанного логически следует, что в здо­ровом состоянии, которому мы только что дали определение, Я-концепция должна постоянно изменяться, так как изменя­ются и переживания.

Поскольку переживания — это всегда переживания чего-то, то Роджерс, отдавая первенство организмическому Я, на самом деле разрушает границу между Я и объектом и делает это скорее в направлении погружения Я в другое, а не наоборот.

Как уже говорилось, очень легко запутаться в интерпрета­ции публикаций на эту тему, потому что одни и те же термины часто используются в разных смыслах. Когда употребляется понятие «Я», большинство людей представляют либо нечто неизменное, либо медленно изменяющееся. С другой стороны, организмические переживания — это текучий поток. Поэтому часто используемый в настоящее время термин «организмическое Я» приравнивается к тому, что в общеупотребительном значении является скорее «твердым», неизменным (мое Я), нежели «текучим», изменчивым (поток переживаний). Этот термин объединяет воедино «жидкое» и «твердое». Если мы воспользуемся этой терминологией, то, согласно кон­цепции Роджерса, именно твердое растворяется в жидком, а не жидкое поглощается твердым или содержится в нем.

Итак, в рамках человекоцентрированной психотерапии центральное место отводится организмическому Я, ее целью является приведение Я-концепции в соответствие с переживаниями, несмотря на их изменчивость. При этом пере­живания в концепции Роджерса зачастую тождественны восприятию. Целое философское направление, называемое феноменологией, которое, по-видимому, оказало значитель­ное влияние на Роджерса, пыталось решить все проблемы исходя из представления о том, что все, имеющее отношение к человеку, определяется его восприятием. А восприятие, конечно, — это всегда восприятие чего-то. Практическая цель Роджерса в психотерапии заключается главным обра­зом в стремлении понять восприятие клиента. Он говорит: «Я не стараюсь "отражать чувства". Я пытаюсь определить, правильно ли мое понимание внутреннего мира клиента, воспринимаю ли я его так, как он переживает его в данный момент» (Rogers, 1986, см.: CRR, р. 128). Слова «в данный момент» являются для меня свидетельством того, что Род­жерс сознает: он говорит о чем-то таком, что находится в постоянном изменении.

Таким образом, термин "Я" неясен как в отношении сво­егозначения, так и в отношении своей пригодности. Неясно, что такое осознание Я. Нельзя согласиться с тем, что оно означает собственно знание того, кто познает. Оно могло бы быть знанием конструкта, называемого Я-концепцией, нотогда непонятно, к чему именно относится такой конструкт в «реальном мире». Оно могло бы быть осознанием потока переживаний, и Роджерс, как иногда кажется, хочет, чтобы так и было, однако такое понимание совершенно отличается от того, что большинство людей имеют в виду, когда говорят о познании себя. Если осознание Я тождественно восприя­тию потока переживаний, тогда правомерно утверждение, что по самой своей сути мы ориентированы на внешний мир. В самом деле, иногда может показаться, что понятие «Я» относится ко многим различным феноменам, а иногда — что оно вообще не относится ни к чему. Такое положение дел не обеспечивает твердой основы для теории и практики. Большую часть времени люди, особенно когда они зани­маются чем-нибудь серьезным, концентрируют внимание не на своем Я, а на «объектах», и само Я должно быть превра­щено в объект для того, чтобы на нем можно было сосредото­читься. Следует отметить, что любая такая концептуализация Я характеризуется определенной степенью фиксированное™, с которой, как неоднократно указывал Роджерс, несовместима действительно изменчивая природа Я.

Шелдон Копп ввел в научный обиход высказывание: «Если ты встретишь на дороге Будду, убей его». Эта фраза не означает, как часто думают, что никто не может научить вас чему-либо. Скорее ее смысл заключается в следующем: если вы думаете, что видите ваше актуализированное Я (то есть вашего Будду), вы ошибаетесь. На мой взгляд, терапевт наиболее «самоактуализирован» (если использовать этот термин в значении «максимально полное соответствие своей природе»), когда он полностью поглощен другим. Это и есть альтруизм, подлинное безусловное позитивное принятие, выраженное в эмпатическом понимании другого человека. Самоактуализация происходит тогда, когда собст­венное Я забыто. С другой стороны, клиенты инконгруэнтны в той степени, в какой поглощенность собой отвлекает их от мира других людей, во внимании и обращенности к кото­рым они нуждаются. Если бы мы могли понять, что Я-кон­цепция является таким же «объектом», как и другие объекты в нашем мире, то мы без всякого сомнения поняли бы также, что нет никакого основания ставить это понятие в особое, привилегированное положение. Вся суть клиентоцентрированной психотерапии заключается в помощи другим людям, но если мы верим, что помощь другим людям важна, то мы должны верить, что она ценна для нас так же, как и для кли­ентов, и не нужно отделять себя от тех, кому мы помогаем.

Содержание данной главы сводится, следовательно, не к тому, чтобы исключить другие точки зрения, а к тому, чтобы сформулировать и доказать следующее положение: проще и экономнее считать аксиоматической и фундамен­тальной потребностью любить, а не потребность быть лю­бимым; эта идея в большей степени согласуется и с феноменологическими истоками нашего подхода и с основными фактами проявления человеческой природы, с которыми мы сталкиваемся ежедневно.

Я не рассматриваю здесь практические следствия такой реконструкции теории, но верю, что изменение точки зре­ния психотерапевта повлияет на его практику. Анализ этого сложного процесса мог бы стать материалом для новой статьи. В качестве иллюстрации этого положения добавлю следующее: я зачастую нахожу, что мне легче эмпатизировать клиенту тогда, когда я не стараюсь свести его утвержде­ния (например, «Я не хотел обидеть его») к более глубоко­му эгоистичному мотиву и когда я в любой момент готов простить виноватого, считая, что прощение может быть на столько же или даже более терапевтичным, нежели гнев­ные доказательства своей правоты (ср. Canale, 1990). Многие клиенты, рассказывающие мне о том, какой вред нанесли им их родители, тем не менее продолжали все еще любить их, и благодаря теории, краткое изложение которой представлено в данной главе, мне легче им эмпатизировать. Когда клиенты способны найти путь к примирению — это самый удовлетворительный результат. Когда же они усиливают свой гнев, моральный выигрыш оказывается очень кратко­временным.

Прежде чем закончить, мне хотелось бы привлечь внима­ние к еще одному возможному применению данной теории. Речь идет об обучении терапевтов. Я уверен, что терапевт дол­жен достичь определенного успеха в жизни и что личная терапия должна играть в этом процессе определенную роль. Прохождение личной терапии является составной частью об­учения студентов моего института. Поэтому я был несколь­ко озадачен, когда прочитал в опубликованном Уиллером (Wheeler, 1990) обзоре современных исследований, что прохождение терапии в лучшем случае не влияет на способ­ность человека быть терапевтом и что в отдельных случаях она может отрицательно сказаться на профессионализме будущих терапевтов. Возможно, это было для меня одним из тех разочарований, которые помогают немного продвинуться в своем развитии. Сейчас я полагаю (и это не более чем предположение), что существует немало психотерапевтических направлений, которые действительно побуждают клиента к обретению способа бытия, ориентированного на свое Я, и это особенно характерно для тех случаев, когда «клиентом» является проходящий подготовку терапевт. В настоящее вре­мя во многих видах деятельности, обеспечивающих «рост», превалируют установки, побуждающие людей концентриро­ваться на собственном Я, а это не может быть продуктивным.

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

 

Психотерапия — это по сути своей альтруистическая деятель­ность. Если мы верим в это, то мы должны поверить и в то, что такой альтруизм благотворен. Если этот процесс целите­лен для терапевта, он также целителен для клиента. Роджерс настаивал на том, что человек социален по самой своей сути, однако основывал свою теорию на потребности быть пози­тивно принятым и на понятии «Я», возможно, уже устарев­шем (см. гл. 12). Современные западные психологические теории традиционно ориентированы на Я, однако многое в теории Я является противоречивым. Альтернативный тео­ретический подход заключается в том, что не первичный нарциссизм, а первичный альтруизм коренится в самом основании человеческой природы. Такой подход позволяет объяснить многие явления, которые с трудом объясняются другими современными теориями. Принятие этой новой гипотезы изменяет на прямо противоположные многие усто­явшиеся в психологии логические построения, что крайне важно и для теории, и для психологической практики, и для обучения специалистов.

Литература

 

Canale,J.K (1990), 'Altruism and forgiveness as therapeutic agents in psychotherapy', Journal of Religion and Health, 29, 4, pp. 297-301.

Freud, S. (1914), 'On narcissism: an introduction', in Strachey J. (trans.), Richards, A. (ed.), On Metapsychology, Penguin Freud Library, volume 11. London: Penguin Books, pp. 65-97.

Fromm, E. (1962), The Art of Loving. London: Unwin.

Gendlin, E.T. (1978), Focusing. New York: Bantam.

Gyatso, K. (1986), Meaningful to Behold. London: Tharpa.

James, W. (1890/1950), Principles of Psychology. Cambridge, Ma: Harvard University Press.

CRR: The Carl Rogers Reader, edited by H. Kirschenbaum and V.L. Henderson. London: Constable (1990).

Kohut, H. (1971), The Analysis of the Self. London: Hogarth.

Mcintosh, D. (1986), 'The ego and the self in the thought of Sigmund Freud', International Journal of Psychoanalysis, 67, pp. 429-48.

Murakami, Y. (1990), 'Two types of civilization: transcendental and hermeneutic', Japan Review, 1, pp. 1-34.

Redfearn,J.W.T. (1983), 'Ego and self: terminology', Journal of Ana­lytical Psychology, 28, pp. 91-106.

Rogers, C.K (1951), Client-Centred Therapy. London: Constable.

Rogers, C.K (1957), 'The necessary and sufficient conditions of the­rapeutic personality change', Journal of Counselling Psychology, 21, 2, pp. 95-103.

Rogers, C.K (1961), On Becoming a Person. London: Constable.

Rowan.J. (1990), Subpersonalities. London: Routledge.

Stevens, A.