Первая фаза 4 России (1881–1917)

 

После тишайшего Алексея, а также тишайших из его детей (Федор, Софья) наступили наконец громкие времена, Россия заговорила в полный голос. Сначала гремел глас Петров, потом тише, но твердо Екатерины, двух Анн, Елизаветы и, наконец, голос Екатерины II, который услышала вся Европа. Голоса императоров были воедино слиты с голосом нового властвующего класса – дворянства. Новый класс с блеском решил военные (свои) задачи, а затем с не меньшим блеском принялся за решение вроде бы чуждых для него вопросов. Речь идет о рождении великой русской светской культуры, которая в конце XVIII и начале XIX веков была всецело дворянской. Карамзин, Грибоедов, Пушкин, Гоголь, Лермонтов сделали русскую литературу выдающимся явлением, а Толстой и Достоевский уже возглавили мировой литературный процесс.

Впервые в своей истории в 1801 году Россия перешла на ритм Запада. После 1000 лет хождения по восточному и имперскому ритмам такой переход не мог оказаться безболезненным, Россию залихорадило, затрясло. Стоит ли после этого так сильно удивляться тому факту, что, пройдя всего две фазы в западном ритме (1801–1873), Россия вновь запросилась в ритм имперский. Отчего произошло отторжение русским телом западной крови, можно говорить очень долго: тут и неподготовленность народа к политической активности, и позор крымской войны, нежелание уступить рычаги управления страной экономическим структурам и т. д.

В нашу задачу пока не входит объяснение рождения Империи, а лишь описание ее поисков. При этом поиски первых фаз всегда особенно трудны и затуманены. Впрочем, к четвертому своему имперскому циклу Россия уже набрала настолько большую энергию, настолько великую мощь, что ее первая фаза если и оказалась туманной, то лишь по общему настроению мистических блужданий, по общей атмосфере конца света, а отнюдь не по количеству самых подробных и тщательно прорисованных деталей. Таким образом, если в первой фазе 1 России был дефицит фактов, дефицит событий, то в первой фазе 4 России событий избыток, персонажей хоть отбавляй, более того, невероятное, избыточное количество версий, проекций времени, предшествующего катастрофе 1917 года. Согласно одной версии (проекции) – это время реакционного переворота, другая версия напирает на экономический подъем, мощные экономические реформы, третья во главу угла ставит возникновение и создание в эти 36 лет большевистской партии, четвертая делает упор на обстоятельства гибели монархической идеи, разложение как в дворянской среде, так и в царской семье.

Все эти версии имеют право на существование, в том числе и версия о неком еврейском бунте 1917 года, ставшем ответом на былые еврейские погромы, ибо погромы начались именно в 1881 году (Елизаветград, Киев, Одесса).

Версию о революционной эстафете, прошедшей через все 36-летие, также очень легко подтвердить, ибо все эти годы насыщены бесконечной чередой покушений, терактов, революционной борьбы. Собственно, 36-летие и началось с одного из таких революционных актов. Именно убийство Александра II Освободителя неожиданно выключило третью фазу из западного цикла, сбросило время на нуль и переключило его в имперский регистр. На Александра II покушались долго и упорно, были в этом деле Каракозов и Березовский, взрывали поезд, взрывали императора в Зимнем дворце, однако с датой покушения никто так и не угадал (1866, 1867, 1879, 1880), пока за дело не взялся Игнатий Гриневицкий и ее величество Время. Именно 1 марта 1881 года (мартовский импульс, год Змеи) убийство свершилось, и «Народная воля» начала кровавый путь первой фазы.

Уже в 1882 году Г. Плеханов и В. Засулич переводят на русский язык «Манифест коммунистической партии». В 1883-м основана группа «Освобождение труда» (Плеханов, Аксельрод, Засулич). Именно этот момент принято считать отправной точкой русского марксизма. В 1893 году в Санкт-Петербург переезжает Владимир Ульянов (с 1901 года Ленин). В 1895 году Плеханов встречается с Лениным и социал-демократические кружки объединяются в «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». В 1898 году образуется РСДРП, в 1900 году выходит первый номер «Искры». В 1901 создается партия социалистов-революционеров (эсеров). В том же году эсер Карпович убивает министра народного просвещения. Его примеру следуют все более и более многочисленные революционеры. Обстановка хоть и преждевременно, но накаляется до предела. С самого начала 1905 года, не дожидаясь мартовского импульса, 22 января (новый стиль) случилось Кровавое воскресенье, а затем все то, что мы называем революцией 1905– 1907 годов. Террор мистического наката революция не прекратила. Эсеры, эсдеки и прочие деятели крепли в борьбе за жизни царских чиновников, а чаще за царские деньги (Камо, Сталин и пр.), и когда в 1917 году возник момент безвластия, революционеры (конспираторы, экспроприаторы и просто террористы) организованно и планомерно захватили брошенную власть.

Эта версия в разных, правда, формах поддерживается как коммунистами, так и антикоммунистами, одним словом, теми, кто чрезмерно зациклен на том, что 1917 год открыл новую эпоху в истории России, а предшествовавшие ему 36 лет готовили приход этой эпохи. Есть, правда, взгляд, согласно которому революционная деятельность ничего не дала, режим без всякой связи с террористами и экспроприаторами гнил себе и гнил, пока наконец не сгнил совсем. Перед смертью, стало быть, он становился все реакционнее, омерзительнее и зловоннее. В этой версии много говорят об антисемитизме, погромах, насильственной русификации Польши и Финляндии, упрекают Александра III в том, что он свернул либеральные реформы Александра II, отстранил либеральных министров, ввел жестокие законы, всюду ограничивал права и свободы. Продолжать можно долго: закрытие «Отечественных записок», введение контроля Священного Синода над всеми начальными школами, циркуляр о «кухаркиных детях», упразднение должности мировых судей, земская и городская контрреформы, значительно сузившие избирательные права, запреты, запреты... Николай II, по этой версии, продолжает самодержавную реакцию. Ну, конечно, достается последнему русскому императору за вторую двенадцатилетку: поражение в войне, революция, кровь, Распутин, мировая война и совсем уже безвольные и бесславные последние дни, отречение, арест и далее... Безусловно, эта версия столь же правомерна, как и другие, хотя в ней как-то не видно будущего, а виден лишь конец света, обрыв во времени, гибель, ведущая к полному и окончательному небытию. Пропасть... Тьма... Бездна.

Более веселой, хотя и откровенно однобокой, выглядит версия, по которой вообще ничего дурного с Россией в 1881 году не случилось, а пошла она всего лишь в формированное безрыночное индустриальное восхождение, дабы догнать оторвавшуюся от нее Европу (не говоря уже об улетевшей запредельно далекой Англии). Эта версия находит множество блестящих подтверждений во всевозможных цифрах урожаев, добыч, доходов, особенно же длине железных дорог (ну какая же первая фаза без транспортного бума?). Кажется, что за 36 лет Россия проходит весь путь, что прошла Англия за 150 лет. Телефон, трамвай, уголь, чугун, сталь и рельсы, рельсы... К сожалению, в этой версии обычно ничего не говорится о неизбежности 1917 года. Напротив, говорят о том, что кабы не большевики, не мировая, а потом гражданская войны с разрухой, то быть бы России и царской, и богатой, и свободной, и могучей.

Еще одна проекция дореволюционных времен, не претендующая на первичность, показывает нам мир больших художников, поэтов, артистов и т.д. очень талантливых, почти гениальных, но с некоторой гнильцой, отчего их нельзя назвать вершиной русской культуры (золото), но любимой частью русской культуры (серебро). А время соответственно «серебряным веком».

Достоевский умирает в 1881 году, Тургенев в 1883 году, Толстой живет, но очень сильно изменяется, его теперь больше привлекает драматургия, публицистика, философия. Вслед за Толстым и вся русская литература смешается в сторону более иллюзорных разрядов литературы. Русская драматургия обогащается пьесами Льва Толстого Горького, открывает огромный чеховский мир. Русская поэзия обогащается невероятным по своей длине списком громких имен: на смену одинокому Афанасию Фету приходят Александр Блок, Андрей Белый, Юргис Балтрушайтис, Константин Бальмонт, Валерий Брюсов, Владимир Маяковский, Николай Гумилев. Игорь Северянин, Вячеслав Иванов и еще очень многие великолепные поэты. Центр литературной жизни явно перешел от прозы к поэзии. Настроение безнадежности, неприятие жизни, путаница, безверие – все это не мешает поэзии, делает ее глубже, искреннее, тоньше. Но для прозы, по крайней мере для русской прозы, нужно хоть что-то понимать в течении жизни, хоть в чем-то быть уверенным. Однако никакой тверди в предреволюционном 36-летии не было, все было шатко, все было зыбко.

Сводя воедино все упомянутые проекции, структурный гороскоп может, в который уже раз, подтвердить основные параметры первой имперской фазы – относительно мирное (внешне) существование (недаром Александр III пронзая Миротворцем) при постепенном накоплении чудовищной внутренней энергии, существование все 36 лет фазы в неком слепом поиске, мистических прозрениях, бесконечном предчувствии грядущих катаклизмов. (Среди таких мистических событий наиболее известны Ходынская трагедия 18 мая 1896 года, гибель «Варяга» 9 февраля 1904 года, падение Тунгусского метеорита 30 июня 1908 года, убийство Григория Распутина 17 декабря 1916 года.)

Все, что в дальнейшем произойдет в имперском цикле, в той или иной степени уже должно быть заявлено в первой фазе. Будущая тотальная индустриализация всей страны (2-я и 3-я фазы) уже проглядывает в экономическом прорыве конца XIX века. Кровь, пролитая на Ходынском поле, а потом 9 (22) января 1905 года («Кровавое воскресенье»), многократно повторно лилась в битвах гражданской войны, в годы массового террора и даже в третьей фазе (Новочеркасск-62). При желании можно углядеть в первой фазе даже признаки будущего всевластия технократии, недаром один их самых известных и прославленных министров первой фазы – Сергей Юльевич Витте закончил физико-математический факультет университета, а не юридический.

Очень принципиально для поисков Империи, чтобы обнаружились свидетельства того, что первая фаза гораздо более связана с будущими большевистскими временами, чем с временами Александра II и Николая I. Таких свидетельств достаточно много. Так, историк М. Покровский писал: «80-е годы темной полосой пересекли историю русской интеллигенции и русской культуры вообще. Что-то остановилось, что-то переломилось... То была пора перелома в русском народном хозяйстве, а вместе с тем и во всей народной жизни». Еще более определенно суждение Ричарда Пайаса: «Между 1878-м и 1881 годами в России был заложен юридический и организационный фундамент бюрократически-полицейского режима с тоталитарными обертонами. Можно с уверенностью сказать, что корни современного (советского.– Авт.) тоталитаризма следует искать скорее здесь, чем в идеях Руссо, Гегеля или Маркса». I

Ну и, наконец, о главном. В 1997 году Россия уже 8 лет I как в четвертой фазе 4 России, четвертая фаза – это наше настоящее, наше ближайшее будущее, то, что интересует нас как жителей, как родителей, как людей, кровно связанных с русской культурой. В этом смысле интерес к первой фазе необычайно велик, ибо четвертую фазу в гораздо большей степени предсказывает первая фаза, чем вторая и третья.

Вспомним еще раз ситуацию перед 1881 годом. Два гиганта – Толстой и Достоевский – создают шедевр за шедевром: 1869 – «Идиот», «Война и мир», 1873 – «Бесы», 1877 – «Подросток», «Анна Каренина», 1881 – «Братья Карамазовы». Постепенно становится ясно (или не ясно, но все равно чувствуется), что это уже не совсем литература, а некая надлитература, то ли пророчества в виде романов, то ли романы-обобщения. В любом случае судить Толстого или Достоевского по меркам стилистического совершенства или психологической достоверности персонажей, все равно что заставлять академика пересдавать кандминимум. От Толстого и Достоевского один шаг до высшей ступени литературы, в которой воедино сольются религия, наука и искусство. Однако один шаг этот столь велик, что для него понадобился целый имперский цикл, тот самый, в котором мы живем (1881–2025). При этом, зная структурное строение имперского 144-летия, мы должны понимать, что вторая и третья фазы («темное время») формируют новую литературу скрытым образом, наяву пытаясь подражать достижениям литературы 3 России, и лишь первая фаза парадоксальным образом должна пророчествовать о грядущей синтетической литературе.

Действительно, вторая фаза (1917–1953) не продолжила современный литературный и культурный процесс, открутив назад, к Островскому, Грибоедову, Гоголю, Пушкину. Третья фаза (1953–1989) вспомнила о Достоевском и Толстом и вплотную подошла к тем задачам, что успела сформулировать первая фаза (1881–1917), а решит их только четвертая (1989–2025).

Таким образом, нам осталось всего-то навсего найти в чудовищном ворохе событий первой фазы главное, неожиданное, принципиально-непредсказуемое, в определенном смысле опережающее свою эпоху явление, которое почти целиком умрет во второй и третьей фазах, чтобы воскреснуть на новом уровне в четвертой фазе и светом новой истины залить полмира. Без особого риска ошибиться можно назвать это явление русской религиозной философией.

Посудите сами, могла ли Россия, столь долгие годы отдавшая постижению Бога свой самый напряженный духовный поиск, завершить на вполне светской ноте. Впрочем, структурный гороскоп как всегда опирался не на абстрактные умозаключения, а на факты. Факты же таковы, что с 1881 по 1917 год в России произошел небывалый и ничем не оправданный всплеск философских поисков и открытий, о чем в последующие 72 года старались совершенно забыть.

В предлагаемом перечне использованы формулировки, взятые из обыкновенного совдеповского «Философского энциклопедического словаря», впрочем, изданного в самом конце третьей фазы, что очень символично, в 1989 году!

Первым вспоминают обычно Владимира Соловьева (1853–1900), выдвинувшего идею «всеединства». «Избрав своим философским делом оправдание "веры отцов" на "новой ступени разумного сознания" и отвергая материализм революционно-демократической мысли, Соловьев предпринял наиболее значительную в истории русского идеализма попытку объединить в "великом синтезе" христианский платонизм, немецкий классический идеализм и научный эмпиризм».

Именно Соловьев «стоит у истоков "нового религиозного сознания"» начала XX века: богоискательства и религиозной философии Н. Бердяева, С. Булгакова, С. и Е. Трубецких, П. Флоренского, С. Франка и других» (ФЭС). Остается добавить, что основные идеи родились уже в имперском цикле, в 80-е и 90-е годы.

Николай Бердяев (1874–1948) жил долго, однако для России он был потерян в 1922 году, а стало быть, весь остался в первой фазе. «Отказываясь монистически строить свою философию, выводить ее из единого принципа, Бердяев развертывает ее как совокупность нескольких независимых комплексов»... (ФЭС). Запомним эти слова, они нам еще пригодятся.

Лев Шестов (1866–1938). Полжизни прожил за границей и русским философом является достаточно условно, в любом случае если и связан с Россией, то лишь первофазной, ибо в 1920 году был уже в Париже. «Борьба Шестова с разумом приобретает гиперболический характер: познавательная устремленность отождествляется с грехопадением человеческого рода, подпавшего под власть "бездушных и необходимых истин"» (ФЭС).

Василий Розанов (1856–1919) встретил имперский ритм 25-ти лет, как и Шестов «вырос» из Достоевского. «Он отстаивал сопряжение искусства, мысли, социальной практики с эмпирической полнотой жизни и миром национальных и народных традиций» (ФЭС). И если отсечь его полусумасшествие и раздвоение личности, то и он вполне годится, чтобы стать пророком грядущей интегральной науки.

Николай Лосский (1870–1965). Сверстник Ленина, жил долго, философствование безусловно продлевает жизнь. Однако в России пребывал лишь до 1922 года (все тот же пароход), а потому принадлежит все той же пер фазе. «Главная задача философии, по Лосскому,– построить "теорию о мире как едином целом" на основе прежде всего религиозного опыта. Основные черты русской философии, по Лосскому,– ее этический характер, религиозная реалистичность и синтетичность» (ФЭС).

Николай Флоров (1828–1903), этот удивительный лиотекарь, родился одновременно с Львом Толстым, о ко в отличие от многословного Льва ничего не печатал, став тем не менее основателем русского космизма. «Фи софию общего дела» публиковали уже его ученики. I надлежность его первой имперской фазе не вызывает сомнений.

Наконец, главный для нас – отец Павел Флоренский (1882–1937). Он безусловно свой в первой фазе, однако не так уж чужд и второй фазы, которой не был отвергнут так решительно, как другие, ибо получил кроме богословского еще и физико-математическое образование, и одним из принципов его мысли была «интеграция идей и методов современного естествознания в рамки религиозного мировоззрения» (ФЭС).

После 1917 года это уникальное, потрясающее воображение явление массовой философской гениальности в стране; не имевшей философских традиций (по крайней мере в общепринятом смысле), мгновенно прекратилось. Продолжателями открытой линии можно считать Константина Циолковского (1857–-1935),. доживавшего свой пек в Калуге, и Владимира. Вернадского (1863–1945), вполне признанных новой властью. Нет сомнений, что философствования прощались им как людям чрезвычайно полезным зарождающейся технократии. Можно, конечно, вспомнить о Данииле Андрееве (1906–1959) или Александр Мене (1935–1990), однако достоянием культурной жизни они стали лишь в 1990 году, т. е. в четвертой фазе, когда появились их книги.

В завершение небольшой прогноз. Взращенная во второй и третьей фазах технократия (техническая интеллигенция), в четвертой фазе, так или иначе, но в значительной своей части освободится от необходимости решать лишь технические проблемы и обратится к проблемам гуманитарным. Сочетание технического или естественнонаучного мышления с широкой гуманитарной образованностью, а также широкой общественной заинтересованностью даст удивительные результаты уже в ближайшее время. Начнется создание новой (а точнее, единственной) гуманитарной интегральной науки, в которой сольются естественнонаучные принципы и критерии науки, художественные представления о красоте и истине, религиозное понимание смысла и цели бытия. И если это действительно так, то первая фаза для создания такой науки сделала блестящий задел, по крайней мере сформулировала те задачи, которые нам решать, показала те методы, которыми нам пользоваться, а главное – невероятно подняла планку и дала нам силы для прыжка.

 

 

Приложение 2

 

Дети разных народов

 

Россию ждет великое будущее, русские станут вечным народом, в середине XXI века их ждет взрыв массовой гениальности – тут все ясно. Но не все мы русские, и даже не все любим русских, и уж совсем немногие верят в богоизбранность русского народа, в его всемирную миссию.

Проблема многогранна, и одна из ее граней это – имперский интернационализм России. Та самая страна, которую называли то тюрьмой народов, то мировым жандармом, а то и империей зла, на деле оказывается всемирным отцом народов.

Само понятие интернационализма рождено имперским ритмом и всегда было связано с миром Империи. В Империи интернационал неизбежен. Мир древности, мир Востока был, так или иначе, многонационален. Каждый народ стремился иметь свое национальное государство, с покоренными народами не церемонился, уничтожая инородцев, угнетая или растворяя их. В мире Востока покоренные народы исчезали бесследно, не сохранив ни языка, ни культуры, ни генофонда.

Безалаберное отношение к детям разных народов характерно и для Запада (мир будущего), но уже по другой причине. Если Восток был слишком зациклен на национальной проблеме, то Запад к ней чрезмерно равнодушен. Ничем не различая народы, Запад создает идеальные условия для их смешения, для рождения в будущем, как соединенных штатов всей Америки, так и соединенных штатов всей Европы или Африки.

Только Империя в состоянии рассортировать народы, отделить агнцев от козлищ, в каждом народе раздуть искру национальной гордости, помочь почувствовать себя единым целым, цивилизовать их, а когда народ сформируется – дать ему самоопределиться. Современная карта мира почти везде плод именно имперского развития. Те государства, что родились вне Империи, живут недолго, ибо сработаны на скору руку. Последнее относится ко многим государствам Западной Европы и Южной Америки.

Решая всегда лишь мировые, а не узко национальные проблемы, Империя уже своим названием стремится подчеркнуть наднациональный характер. Такие названия, как Римская империя или Киевская Русь, выдают гипертрофированное величие имперской столицы, но никак не преимущество одного народа над другим. Аналогично возникло название Византии, никак не отразившее греческое происхождение народа, но зафиксировавшее древнее название своей столицы.

Мудрили с названием англичане, назвав страну в честь покоренного когда-то давным-давно народа бриттов – Британией, да еще Великой. Видимо, так они хотели угодить другим кельтским народам – ирландцам, шотландцам, валийцам. Арабы в имперском состоянии не назывались Аравией, а на имперский манер по высшей должности – Халифатом. Не менее чудные названия у других империй ислама – Великие Моголы, Высокая Порта.

Не так все просто с названиями и нашего государства. Например, слово Русь появилось раньше, чем понятие русские. Когда-то на Руси жили дреговичи, вятичи, поляне, древляне, родимичи, кривичи, но совсем нерусские, как могло бы показаться. Когда же понятие русского народа выкристаллизовалось, государство уже называлось Россией. Понятие россиянин не носит национального смысла, а лишь указывает на государственную принадлежность.

Но и это еще не все – не будем забывать, что еще совсем недавно именовались Советским Союзом (или СССР), что, с точки зрения обыденных государств, чушь собачья, но с имперской точки зрения – демонстрация интернационализма и маскировка доминирования в стране русского народа.

Что касается генетической чистоты имперской нации, то тут и вовсе хоть плачь, хоть смейся – один пишем, три в уме. Римляне были настолько помешаны на римской прописке, что на пятую графу внимания практически не обращали. Если человек попадался хороший, то его брали в Рим, будь он грек, варвар или негр преклонных лет. Англичане, пока пребывали в бурных трансформациях имперских циклов, за чистотой крови тоже не гонялись. Бритты, пикты, датчане, норманны, англы, саксы, ирландцы – вот те фрукты, из которых был сварен английский компот. В последние же века еще добавилась африканская и азиатская кровь. Даже евреи, которые в свои гюстимперские 20 веков блюли свою национальную чистоту как зеницу ока, в имперские годы смешивались с иноземцами много и охотно. Да и куда денешься – Иудея стояла на перепутье всех дорог, кто бы на кого ни шел походом, непременно через Иудею проходил.

Увы, как бы ни ратовали наши «деревенщики» за чистоту русской крови, представление о славянской сути русского народа очень условно. Поскреби любого русского и найдешь в нем татарина. Еще раз поскреби и обнаружишь чуваша, мордвина, литовца, немца, а то, прости господи, еврея. О влиянии же такого народа, как украинцы, можно говорить бесконечно – слияние трех братских народов (плюс белорусы) прошло, по сути, через центральную нервную систему.

Еще одна проекция – так называемые национальные герои. Где еще, как не в Империи, инородец у власти (в том числе и духовно) не только не исключается, но даже приветствуется. Он и мыслит масштабнее, да и патриот сплошь и рядом больший, чем представитель титульной нации.

Один из самых удачливых и великих правителей Иудеи – Ирод Великий – не был евреем, происходил из племени эдомитов. Один из самых заметных правителей греческой Византии – Лев Исавр – был армянином. После него еще долго правители были в большей степени армяне и хазары, чем греки. Вильгельм Завоеватель, которого британские историки считают основателем подлинной английской государственности, сам был норманном, аристократию насадил английскому народу норманнскую, ввел французский язык и все же остался истинно английским королем, возвеличил Англию и создал ее национальную политику, в частности определил отход Англии от отеческого покровительства римского папы.

Русские примеры инородного управления общеизвестны. Самая любимая, самая русская, матушка-императрица Екатерина II была прирожденной немкой и всю жизнь говорила по-русски с сильным немецким акцентом. Акцент стал фирменным знаком большинства правителей Советской России: кубанский говор, украинские интонации, грузинские модуляции...

Великая русская литература – это парад народов мира. Каждый нес в нашу литературу кровь своих иноземных предков. Пушкин – негритянскую, Лермонтов – шотландскую, Жуковский – турецкую, Гоголь – украинскую. Даль, создавший «Словарь живого великорусского языка», не имел в жилах даже капельки русской крови, а сделал для родной русской литературы больше, чем все русофилы, вместе взятые.

В XX веке процесс интернационализации достиг максимума. "По-русски пишут киргизы, чукчи, абхазы. Получается добротная русская проза. В поэзии чистокровного русского найти почти невозможно: Блок, Мандельштам, Пастернак. Ахматова, Бродский – дети разных народов.

Парадоксально, но факт – достигнув пика интернационализма и доказав всему миру, что даже самый маленький народ под руководством Российского государства может достичь вершин культуры, Россия перестанет заниматься мировыми проблемами и займется сама собой. Такова судьба государств, подаривших миру вечные народы они строят себе вечный приют и не лезут в чужие дела.

Тут очень тонкий момент. До сих пор мы говорили о величии имперского государства. Еще Ключевский подметил, что Россия расширялась, а народ пух. Можно даже сказать, что пропорционально величию государства народ деградировал, как бы отдавая ему все силы своей души, разума и тела. Но после окончания имперской истории (2025) будет все постепенно переворачиваться с ног на голову. Государство начнет хиреть, а народ крепнуть. В середине XXI века ожидается взрыв массовой русской гениальности. И сейчас уже далеко не глупый народ превратился в народ-интеллектуал. Интернациональная функция, которую столько лет несло государство, навязывая ее народу, станет истинно народной. Само же государство, повторим, к мировым проблемам охладеет и оставит своих соседей в покое.

Если раньше Россия как бы собирала под свои знамена гениев других кровей для своего величия (не только политика и литература, но и наука, архитектура, кино и т. д.), то после 2025 года Россия начнет раздавать всему миру своих, доморощенных, русских гениев. Частично этот процесс уже начался, хотя нам трудно представить сейчас, что могло бы заставить русского мальчика писать прозу на киргизском языке или стихи на узбекском.

Учить и лечить – такова участь вечного народа, народа-странника. Россия будет становиться все меньше, роль русских – все больше. Но это после 2025 года. А пока нас ждет последняя вспышка государственного величия, 20– 25 лет беспрерывных государственных побед.

 

Черная революция

 

Структурное понимание истории, казалось бы, отрицает нравственную оценку исторических событий. Мы не в состоянии осудить наступление промозглой осени после теплого лета. Однако называть наступившее время серым, мы имеем право. Итак, черная революция – это переход из тишины первой фазы в бурю второй.

Пафос революции безусловно разрушительный, энергия, копившаяся всю первую фазу, наконец-то переполняет страну, происходит взрыв всеобщей ненависти, желание все уничтожить, ибо терпения медленно все переделывать ни у кого нет. В этом смысле большевики, распевавшие песню о «разрушении до основания», довольно точно выразили мысль черной революции.

Казалось бы, разрушение – это всегда зло, однако с исторической точки зрения это не очевидно. Бывают задачи настолько крупные, что простой эволюцией они не решаемы, и только в пустыне, выжженной черной революцией, можно построить здание нового мира. Помните, какие слова выбрал Михаил Булгаков для эпиграфа к своему бессмертному роману: «Я – часть той силы, что вечно хочет зла... и вечно совершает благо...» В роли такого дьявола приходит черная революция, она жаждет зла, т. е. уничтожения, но через 36 лет сереет, еще через 36 лет превращается в белую революцию и начинает творить благо – строить принципиально новый мир.

Облик дьявольский для второй фазы напрашивается сам собой, уже в первой фазе пророки, заглядывавшие в будущее, видели «бесов», ну а во второй фазе в любом портрете вождя можно было глазами Иванушки Бездомного увидеть лица подручных сатаны. И дело даже не в том, что Ленин, Сталин или Троцкий похожи на врага рода человеческого – сатанеет весь народ, иначе он не выбрал бы себе таких вождей. Народ, подобно Иванушке Бездомному, через некоторое время прозревает, но кропить помещение или вызывать мотоциклы с автоматчиками уже поздно, дьявол правит свой бал, и пока бал не кончится – ничего сделать с черной фазой нельзя.

О вождях 1917 года говорят, что это люди без роду, без племени, чуть ли не выродки. Но так ли это? У Ленина замечательная атмосфера в семье его родителей должна была взрастить спокойного, уравновешенного человека, но не взрастила. Вмешалось время, искривившее пространство тихих семей.

Отцом буйного Петра I был Алексей Михайлович, прозванный Тишайшим. Кроме Петра у Алексея были и другие дети, но время, создавшее этого гиганта (во многих смыслах), упорно двигало к власти именно его. Припадочный Петр будто специально создан для безумств второй фазы. Полистайте «Поиски империи» (публикуется в «МП») – от библейского Саула до нашего Сталина вторые фазы полнятся моральными и физическими уродами (Ме-наше, Яннай, Тарквиний Спесивый, Сулла, Лев I, Константин V, Вильгельм II Рыжий, Генрих VIII и т. д.). И всюду уродство сочетается с поистине демонической мощью и темпераментом.

Не у всех из них удалось проверить сочетание годового и зодиакального знаков, но там, где это удалось, поражает негармоничность этого сочетания. Может, это и есть главный способ вмешательства времени в ход тихой генетики?

Удивительной особенностью черных революций является их целенаправленность. Казалось бы, слепая сила вырвалась из недр народа с одной целью – крушить все подряд, ан нет, всегда какая-нибудь цель найдется. Во второй Византии боролись с иконами, в третьей России рубили окно в Европу, в четвертой Англии внедряли политэкономию, а в четвертой России – диктатуру пролетариата. Белым революциям, которые действительно строят новый мир, в этом смысле везет меньше – они просто строят, без лозунгов и трепотни.

Важнейшим в теоретическом плане является весенне-осенний перевертыш. Дело в том, что внутри большинства людей глубоко укоренилось природное восприятие мира. Эти люди чувствуют, что первая фаза – это зима, а потому от черной революции (они же еще не знают, что она черная) ждут не осени террора и разрушения, а весны освобождения и строительства. «Я верю – город будет, я верю – саду цвесть» – так думали многие, так видели многие. Черноту революции увидели единицы – Андрей Платонов, частично Михаил Булгаков. Из его «Собачьего сердца» очень четко эту черноту вытащили на экран авторы нашумевшей экранизации.

Черная революция третьей Англии (1509) начиналась как великий праздник. Первый наследник и Белой и Алой роз, красивый, статный Генрих VIII, друг великих просветителей, вызывал большие ожидания не только у народа, но и у умнейших и тончайших людей того времени – Эразма Роттердамского, Томаса Мора, Джона Колета.

Вот слова Мора на коронацию Генриха VIII: «День этот рабства конец, этот день начало свободы... Страх не шипит уже больше таинственным шепотом в уши, то миновало, о чем нужно молчать и шептать. Сладко презреть клевету, и никто не боится, что ныне будет донос, – разве тот, кто доносил на других».

Так умнейшие люди встречали приход одного из самых кровавых и грязных правителей в английской истории. Стоит ли и нам удивляться, что в 1917-м большевиков приветствовали многие светлейшие умы.

Таким образом, после свершения черной революции наступают как бы два времени года – реально осень (террор, доносы, насилие), а в сознании многих и очень многих – весна. Появился даже определенный стиль в современных фильмах о тех временах («Утомленные солнцем»), в которых внешняя весна, свет, смех, радость и внутренняя чернота, гниль...

Весь западный мир (а по ритму Запада сейчас идет вся Америка, вся Западная Европа, вся Африка, часть Азии) сейчас с наслаждением пользуется плодами свободной конкуренции, свободной торговли, всемирной финансовой и промышленной революции. И невдомек им. что благо – завоевание не собственно западного ритма, а открытие четвертого цикла Англии. Черная революция того цикла (1797), вскормленная идеями Адама Смита, сулила манну небесную, а принесла разрушение векового уклада, нищету, трущобы, непосильный труд.

Нет, Адам Смит не ошибся, новые экономические принципы принесли империи мощь и силу, но ведь и большевики не ошиблись, они тоже создали сверхмощную державу. Но какова цена?

«Результаты промышленного переворота док что свободная конкуренция может производить богатств не принося с собой благосостояния» – так писал крупнейший специалист по промышленному перевороту в Англии Арнольд Тойнби (просьба не путать с его племянником Арнольдом Джозефом Тойнби, пытавшимся создать всеобщую теорию истории).

Что еще нам остается на память о черной революции? Ленинская кепка, сталинская трубка, образы полубогов, однако таких близких, понятных, родных.

Уничтожая все подряд (храмы, алфавит, сословия), перенося столицу, меняя одежду, обрезая бороды, серая революция разрывает в нашем сознании связь времен, лишает нас понятия рода и племени. Мы больше не наследуем отцам и делам. Вместо персональных отцов у нас теперь один общий – будь то Генрих VIII. Гай Марий. Альфред Великий или Петр I. Ну а как почувствовать сынов-ни чувства огромному народу к одному-единственному человеку? Только через собирательный образ самого народа, сконцентрированный в одном человеке. Вот почему народ-плотник полюбил царя-плотника (Петр I), народ-крестьянин полюбил царя-крестьянина (Саул или Сервий Туллий), а народ-воин – царя-воина, как это было во времена Святослава: «идя в поход, возов с собой не возил, шатра у него не было, а спал он на конском потнике, подложивши седло под голову; так вели себя и все его воины».

Черная революция, черная отметина в истории любого имперского народа для структурного гороскопа ценна тем, что по ее координате начинается для нас поиск очередного имперского цикла. Конечно, не всегда все так ярко, как штурм Зимнего в 1917 году. Однако без трудов видна революционность 1689 года, покончившего с неопределенностью и двоевластием, года сумбурного и рокового одновременно. Много паники и сумбура было в Англии 1797 года. Неудачное начало войны с Францией, страх перед ее революцией. «Паника, вызванная в 1796 году попыткой французов под командой Гоша вторгнуться в Ирландию, пробудила Такие страсти, которые превратили страну в чистый ад» (Дж. Грин). А тут еще крупнейшее восстание на флоте (1797). В том же 1797-м наступает перелом, паника исчезает, приходят первые победы над французским флотом. Хорошо известны кровавые революционные события 945 года на Руси, когда Ольга пожгла древлян.

Однако далеко не все черные революции выглядят революционно. Угораздило вовремя умереть Генриха VII (1509). Внезапна с обыденной точки зрения, но неизбежна с исторической смерть Дмитрия Донского в 1389 году. Ну и, конечно, образ черной революции неотделим от образа гражданской войны, иконоборцы против иконопочитателей, красные против белых, правоверные против неверных...

Серая революция слегка снимет накал страсте<