Вторая фаза (1449–1485, Османы)

 

Мурад II так торопил пришествие второй фазы, что в результате задержал ее приход на два года. Нам такие задержки больше известны по четвертым фазам (например, все тот же 1991 год вместо 1989-го у нас в России). Однако сам факт задержки ярких проявлений новой фазы никак не отменяет теории, требующей революционных решений именно в первом, а не в третьем году фазы. При этом не исключено, что искать революционные события следует не в Андрианополе, а в Царьграде, точно так же, как революционность 1917 года видеть не в штурме Зимнего дворца, а в мартовских событиях того же года.

Вполне можно представить, что уже в первой османской фазе новая империя (ее могучий ритм) съели Византию, поместили ее в себя, и теперь именно Константин должен был дать знак смерти, отречься от престола не в сторону Востока, а в сторону Запада, вызвать тем самым взрыв гнева византийского (османского) народа. Константин XI вступил в сношения с папой Николаем V и согласился на принятие флорентийской унии (заключенной, но не реализованной еще в 1439 году). Константин видел слабость угасающего Мурада II и надеялся на слабость нового султана, которому в год воцарения Константина XI (1449) было всего 17 лет.

«Слабый царьградский властелин думал, кажется, так, как думал и один тогдашний итальянский политик: что новый султан – это неопытный, неразвитый мальчишка, преданный только вину и грубочувственным наслаждениям. Мирный, добрый тон, которого придерживались в Константинополе послы нововзошедшего султана, мог только внушить императору доверие к своим собственным силам. Но это была крупная ошибка. Новый султан действительно был молод, он любил и покутить, и очень развратно поблудить, но не мягкость и уступчивость, а твердость и непреклонность были отличительными его чертами» (А. Крымский).

Борьба между Константином XI и Мехмедом II за народ византийский складывалась не в пользу первого. «Попытка поминать в соборе святой Софии имя папы (12 декабря 1452 года) вызвала ужас православного населения. Народ толпой ринулся из церкви, считая себя оскверненным. Начальник артиллерии, т.е. главное лицо, которому надлежала защита города, с горячностью выразился: «Уж лучше Царьграду быть под властью турецкой чалмы, чем латинской тиары» (А.Крымский). Разумеется, что простые горожане выражали эту точку зрения еще более определенно. Тем не менее взятие Константинополя не стало легкой прогулкой для Мехмеда II, легкие прогулки остались в прошлом, в первой фазе, вторая фаза требовала всей мощи нации, всей мощи имперского цикла. 30 лет султан-философ готовил страну к этой осаде, два года султан-воин готовился к штурму, и отговорить султана от этого штурма не был в состоянии даже везир. «Мехмед держался твердо своего намерения, и мысль добыть поскорее знаменитый город не давала ему покоя, он изучал его расположение, составлял план обложения, советовался со знатоками артиллерийского и инженерного искусства и расспрашивал обо всем, что касалось греческой столицы» (А. Чемерзин).

Для справки стоит вспомнить, что великий город за 21 век своего существования держал 29 осад, из которых 7 арабских и 5 турецких. Взять город, даже съедаемый изнутри губительной распрей, было совсем не просто. Основательность намерений Мехмеда II и неслучайность его победы подтверждают факт сооружения крепости Румелихисар напротив Константинополя. Начало строительства этого грандиозного сооружения (март 1452) было началом тотальной блокады Константинополя, а окончание строительства стало началом штурма (март 1453).

Все было в этом штурме,– и поражение турецкого флота, и прорыв блокады генуэзскими кораблями, и неожиданно дружная и мужественная защита крепостных стен, и взрыв гигантской пушки Урбан, на которую турки особенно рассчитывали,– однако ничто не могло остановить Мехмеда II в его фанатичном упорстве. И тут совершенно уместно вспомнить о другом фанатике – Петре I Великом. Их разделяло 240 лет, однако именно они стали историческими близнецами, поскольку оба родились на 19-м году первой фазы, оба встретили вторую фазу 17-летними, вступили в самую решительную фазу имперского цикла в мистическом и фатальном возрасте (возраст Крысы), сами оставаясь при этом представителями мистического и фатального знака» (Крыса). Вот почему, говоря о Мехмеде II, нам так важно помнить о Петре I. (Другие имперские двойники, например, Василий I и Генрих VIII, вступили во вторые фазы своих циклов 18-летними). Так же, как Петр, рвался Мехмед II в море, так же был упорен в достижении целей, в конце концов так же, как Петр, он перенес столицу своего государства. Таким образом, революция второй фазы состояла из трех главных вех – приход к власти в Царьграде прозападного Константина XI (1449), убившего последние шансы на мирную жизнь православной столицы в Османском государстве, далее – выход на арену Мехмеда II (1451) и, наконец, взятие Константинополя (1453)

Разумеется, мир наиболее мощно прореагировал именно на третью веху. Падение твердыни христианства на востоке потрясло Европу никак не меньше, чем 464 года спустя ту же Европу потрясло падение дома Романовых. Папа Каликст III отправляет во все стороны, ко всем христианским правителям послов, призывая, заклиная собраться в крестовом походе против «нечестивцев». В письме к германскому императору Фридриху III папа просил его «выйти в поход против турок с очень сильным флотом и побороть это чудовище». Речь, разумеется, о Мехмеде II. Не были обойдены призывом даже правители христианской Эфиопии.

Здесь мы сталкиваемся с важным историческим явлением – рождением тоталитарного двойника. Чем сильнее Империя, тем сильнее рождаемый миром Запада тоталитарный двойник, при этом историческая правда всегда на стороне Империи, ибо политическая экспансия ее прямое дело. Кроме того, тоталитарный двойник всегда запаздывает. В данном случае Европа сумеет соорудить антиосманского монстра лишь к тому моменту, когда османский имперский ритм уже угаснет, выполнив все свои задачи, и противостоять, по сути, будет некому.

Пока же призывы папы были подобны гласу вопиющего в пустыне, христианские государи не торопились объединяться, христианские народы, как мы еще увидим, вовсе не считали Мехмеда II чудовищем. Да и сам папа, похоже, горевал не столько о гибели великого в прошлом государства, сколько об ускользнувшей, в который раз, от него возможности «съедения» православия католицизмом, под видом объединения.

Совершенно другие настроения, разумеется, главенствовали в мире ислама. «Мехмед II сумел захватить Константинополь, осуществив таким образом считавшуюся в мусульманском мире со времен арабских завоеваний главную цель «священной войны с неверными» (С.Орешкова). Пройдут годы, империя одержит великое множество побед, но ни одна из них не сравнится с этой, более того, все последующие победы будут возможны только благодаря взятию Царьграда, ибо без Царьграда не было бы ни беспредельной власти Мехмеда, ни беспредельной храбрости османского войска, ни беспредельного страха и робости соседей.

Такова кульминация всего имперского цикла, ось, вокруг которой вращается все 144-летие Османской Империи. Мы еще поговорим о всех предназначениях османского цикла, их достаточно много, однако все они в сумме несравнимы с одним главным взятием Константинополя, разрушением последнего центра, сохранявшего античную культуру. Человечество должно было распрощаться со своим детством.

Как видим, вторая фаза для Империй Ислама имеет особенное значение, что, конечно, накладывает отпечаток на сам ислам, делает его воинственным, непримиримым, фанатичным, однако сами вторые фазы от этого, как ни странно, становятся менее зловещи, менее отвратительны. Если вычесть святое негодование папы римского, воздыхания любителей античности, неизбежные зверства, сопровождающие любые завоевательные походы, то ничего такого выходящего за рамки второй имперской фазы в османском цикле не было.

Обычно, говоря о жестокости Мехмеда II, вспоминают его жутковатый закон, который он принял в предчувствии своей скорой смерти в 1478 году. Закон гласил: «Тот из моих сыновей, который вступит на престол, вправе убить своих братьев, чтобы был порядок на земле». Разумеется, что никакого порядка на турецкие земли закон не принес, напротив, дополнительно накалял обстановку в момент смены власти. Смена власти, особенно в имперских циклах, всегда грозила смертью претендентам на трон. Единственная разница состоит в том, что грех за все предстоящие братоубийства Мехмед II как бы брал на себя, освободив своих потомков от мук совести.

Сам Мехмед II знал о братоубийстве не понаслышке. Рожденный от рабыни, Мехмед II первым делом по приходе к власти избавился от младшего брата, еще грудного младенца, к тому же рожденного законной женой Мурада И. Дитя в ванной утопил визир Али. «Чтобы стереть следы этого совершенно ненужного злодейства, которое произвело на всех потрясающее действие, Мехмед велел убить И палача Али, а мать умерщвленного ребенка, сербскую княжну, насильно сделал женой раба» (А.Чемерзин).

В остальном Мехмед II совершил карьеру любого второфазного тирана, начинающего с достаточно светлых идей, но постепенно погружающегося во все более непроницаемый мрак. «Отличавшийся в молодости жизнерадостностью и общительностью, с годами Мехмед II превратился в скрытного и подозрительного человека, постоянно опасавшегося за свой престол и свою жизнь» (А.Новиков).

Может быть, они действительно правы в своей маниакальной подозрительности, все эти Сталины, Генрихи восьмые, Мехмеды вторые... В первой фазе успехи еще так скромны, а сами султаны (цари, генсеки) так милы и приятны, что никому и в голову не придет на них покушаться, ну а во второй фазе «чем больше успехов, тем острее классовая борьба». Вот и Арон Новичев пишет о том же: «Опасность извне увеличивалась по мере роста турецкой угрозы. Неоднократно, например, пытались отравить Мех-меда II венецианцы. Была введена тайная охрана султана. Были приняты все меры, дабы он не стал жертвой отравления. Вооруженным лицам было запрещено приближаться к султану».

Султан султаном, однако бал во второй фазе должен править народ, простонародье, низы, чернь. При этом именно вторая фаза должна возбуждать любовь черни к выходцам из простонародья без национальных различий («пролетариев всех стран»). И в этом смысле именно Османский цикл является хрестоматийным. Именно со времен второй фазы родилось загадочное явление, называемое «туркофильством», или «мехмедовой прелестью».

«Так, с падением Константинополя в 1453 году довольно ярко сверкнуло в известных слоях Европы то дружелюбное настроение к туркам, которое приходится нам назвать прямо туркофильством и которое в следующем XVI веке расцвело в Европе пышным цветом» (А.Крымский).

Разумеется, речь идет не о правящих классах государств, окружающих Османскую империю (уж их-то классовое чутье не подвело, они сразу учуяли врага и в самой империи, и в ее строе, и в ее правителях). Они воспринимали «сановников Порты как людей от сохи, как обыкновенных мужиков и селян. Арабская знать считала их варварами, грубой «деревенщиной», никогда не знавшей, что такое учтивость и культура. На Западе на них смотрели как на беглых крестьян, возомнивших себя вельможами.

Испанское и итальянское дворянство видело в османском ренегате мужика-плебея, который бросил вызов феодальному строю европейского общества» (Н.Иванов).

Любому любителю российской истории XX века такие слова будут как бальзам на душу, ибо все мы грубая «деревенщина» и даже сейчас, в четвертой фазе, сохраняем свои простонародные манеры, а уж в ленинско-сталинские времена просто-таки кичились своей неблагородностью и с дворянством разделались очень быстро. Туркам и делать ничего с дворянами не пришлось, ибо их просто не было. «В этой столь великой империи не существует какого-либо превосходства или знатности по крови»,– писал венецианский посол А.Барбарис «Среди них (военачальников и сановников Порты) нет ни герцогов, ни маркизов, ни графов, отмечал другой представитель Венеции Л. Бернардо,– а все они по своему происхождению пастухи, низкие и подлые люди» (цитируется по Н.Иванову).

При отсутствии дворянства родовая знать все же была, и, разумеется, вторая фаза не могла не нанести по ней удара. Причины все те же: централизация и концентрация власти. «Опасность усиления сепаратистских тенденций среди феодалов и потребность в постоянном увеличении доходов для содержания армии вынудили Мехмеда II предпринять ряд мер, например, против собственников мульков и вакфов (крупнейшая и почти частная земельная собственность. – Авт.) с целью расширения фонда казенных земель, предназначенных для раздачи в качестве служебных держаний. При всей своей ограниченности указы Мехмеда II затронули довольно значительный круг людей, прежде всего был нанесен удар по остаткам малоазийской знати, поскольку была подорвана материальная база их былого могущества. Вместе с тем султан попытался ослабить формирующуюся внутри самой империи феодальную верхушку, которую уже не удовлетворяли ограниченные условия служебного землевладения. Подобную реформу правительство Мехмеда II могло провести, опираясь лишь на прослойку низших сипахи. Несмотря на отчаянное сопротивление владельцев мульков и управляющих вакфами, султану удалось осуществить свои замыслы. Этот факт свидетельствует о силе сипахийства и одновременно подтверждает устойчивость курса на превращение условных пожалований в основной компонент османской аграрной системы» (М.Мейер).

Все это очень похоже на экспроприацию Генрихом VIII монастырских земель и, разумеется, на наши колхозно-совхозные эксперименты. Приправленные соответствующими лозунгами, все эти действия не могли не вызвать симпатий у простого народа далеких земель. С большим сочувствием «отнеслось к известию о падении Царьграда простое население Германии, полное ненависти к своим князьям-эксплуататорам и вообще к феодальным порядкам западноевропейского отживающего (! – Авт.) средневековья. Вести, которые доходили до обыкновенного бюргера про турок и Турцию и не только про гуманного султана Мурада II, но и про нового государя, строгого Мех-меда II Завоевателя, были благоприятны. Издалека, в немецких городах, идеализировались не только сами турки, которые в простонародной своей массе производили и на близких наблюдателей XV века симпатичное впечатление (Б.Брокер характеризует турок как «благородных, честных людей»), идеализировался и жестокий «великий турок» султан Мехмед II, власть которого тверда, единодержавна, не допускает рядом с собой княжеского самоволья и всюду рассыпает благоденствие» (А.Крымский).

Таким образом, в определенном смысле, именно Османский имперский цикл является наиболее точным аналогом четвертого российского цикла. По крайней мере, такого торжества выходцев с самого дна общества история не знала. Всякий имперский цикл устраивает мощнейшую перетряску общества, и все же рекордсмены здесь советский и османский циклы. Мы умудрились за несколько десятков лет вырастить красную профессуру, красных министров, величайших полководцев из крестьянских детей и т.д. То же самое и почти в таком же масштабе было и во второй фазе Османского цикла. «Сановники государства, служилые феодалы, получавшие от государства на время своей службы огромные владения во второй половине XV века, выросли в большую политическую силу, которая со временем все увеличивалась. Нередко бывало, что высоких постов, включая и пост великого везира, достигали выходцы из низов, в том числе и из христиан, принявших ислам» (А.Новичев).

Если наши коммунисты призывали к объединению пролетариев всех стран, то и Мехмед II не брезговал призывами к объединению всех обиженных и обездоленных. По случаю смерти Мехмеда II итоги подвел великий везир: «Мудро и искусно собирал он среди племен людей, обреченных на несчастную мужицкую жизнь, не почитающих единого бога, о котором возвестил пророк. Их он сделал благочестивыми и счастливыми, наградил чинами и славными должностями, из этих людей и я происхожу, и значительная часть слушающих меня».

Интернационализм османов, их веротерпимость поражают даже на фоне большевиков, поставивших интернационализм и безбожие во главу государственной политики. В этом одна из разгадок фантастических успехов османской экспансии. «Преобладающая часть завоеваний Мехмеда II состоялась в областях с населением греческим, или, по крайней мере, с религией греческоправославной, населением, для которого была ненавистна и экономическая эксплуатация со стороны наседающих латинян, и в особенности религиозная их назойливость. Со стороны же турок XV века, которые составляли, покамест, очень резкое меньшинство в новоформирующейся османской державе и не окончательно еще освоились со своим положением господ над огромным количеством христиан, еще не проявлялось то изуверское, фанатическое, нетерпимое отношение к чужим религиям, какое очень типично для турок впоследствии, от XVI века... Всякому исследователю хода завоеваний Мехмеда II не может не броситься в глаза та замечательная легкость, с какой греческое население встречало турецкую власть и примирялось с ней. Турок встречали как освободителей от франков, туркам изменнически открывали ворота крепостей. Мало того, греки видели в султане-завоевателе не только избавителя от латинян, но и восстановителя славной Византийской империи в ее полном блеске... Грекам XV века еще легко было питать националистическую иллюзию, что турок-султан, титулующий себя на своих медалях «великий государь всей Римской области и Востока», есть подлинный византийский василевс» (богом избранный правитель.– Авт.) (А.Крымский).

Впрочем, не только греки и славянское население Балкан встали на сторону османов. Пока в папской резиденции шли разговоры о европейской коалиции, в османской армии на деле, а не на словах, бок о бок сражались и немцы, и итальянцы, и венгры. Был, впрочем, еще один народ, без которого так редко обходятся имперские циклы, который почти всегда оказывается в центре общемировых событий, народ-свидетель, народ-странник. Так получилось, что именно XV век оказался особенно тяжел для евреев по всей Европе: их жгли, грабили, казнили, а в конце концов изгоняли всем гуртом. Константинополь, завоеванный турками, стал для них раем. Мехмед II прямо поощрял переселение евреев: «Да прибудет каждый из вас в Константинополь и приобретет у нас лучшие достояния земли». Иудейская община была признана так же, как и грекоправославная, и армяно-грегорианская, руководство этих общин имело не только религиозную, но и гражданскую власть над своими единоверцами.

Навряд ли влияние евреев на османский имперский цикл сравнимо с влиянием евреев на четвертые имперские циклы Англии и России, однако сам факт притяжения евреев имперским циклом очень важен.

Что касается динамики развития второй фазы, то, начавшись со штурма Константинополя, фаза прошла в беспрерывных войнах. В 1459 году турки овладели всей Сербией. Страна была превращена в одну из провинций Османского государства. В 1460 году была захвачена Морея (греческое княжество), в 1463 году – Босния. Молдова признала сюзеренитет султана в 1456-м, а Вапахия в 1476-м. Через десять лет после смерти великого полководца Скандербега была покорена Албания (1479). В 1461 году войска султана покорили небольшое, но важное в торговом отношении греческое государство – Трапезундскую империю на севере Малой Азии. В 1475 году был покорен Крым. Крымский хан признал себя данником султана. Генуэзцы потеряли все свои опорные пункты на южном берегу Крыма. Истощенная и обессиленная Венеция заключает с Османским государством мир в 1479 году. И уже в 1480-м султан высаживает десант на Апеннинском полуострове. Начав карьеру со взятия «второго Рима», Мехмед II решил закончить ее взятием Рима первого. 26 июля 1480 года штурмом был взят южноитальянский город Отранто. До Рима было рукой подать, однако судьбой османам была предназначена роль пугала Европы, а отнюдь не ее убийцы – 3 мая 1481 года Мехмед II был мертв, а уже осенью 1481 года Отранто был отвоеван обратно неаполитанским королем. «Католический мир европейского Запада, ожидавший близкого нашествия Мехмеда II не только на Рим, но и на Париж, приветствовал кончину Мехмеда II благодарственными обеднями, молебнами, торжественными речами» (А. Крымский).

Несколько преждевременная смерть Мехмеда II закончила бурную часть второй фазы, сразу же переведя фазу в состояние кризиса. В определенном смысле вторая фаза османского цикла это и есть Мехмед II.

Личная неукротимость и энергия Мехмеда II настолько велики, что он попросту перевыполнил высшие планы, обогнал время, растратил весь запас народной энергии на много лет вперед, что и докажет правление его сына Бая-зида II.

Главным итогом второй фазы можно считать превращение мало кем замеченного имперского ритма в общепризнанную империю. «По исторической традиции к османскому государству после 1453 года применяется название Османская империя. В период правления Мехмеда II Завоевателя окончательно оформилась социальная и политическая структура Османской империи, которая в дальнейшем лишь усложнялась, уточнялась, но по сути своей Оставалась неизменной вплоть до XVII столетия, когда появились силы, подтачивающие ее изнутри» (С.Орешкова).

На месте государств, являвшихся конгломератом разрозненных провинций, родилось мощнейшее государство с жесткой централизованной системой. «Централизация нашла свое выражение в росте правительственного аппарата, усилении финансового контроля над доходами феодалов, увеличении численности войск на жаловании, находившихся при султане, в возвышении личности султана» (А.Новичев).

«Раньше сербские, византийские, венгерские и другие области, захваченные турками, должны были уплачивать им дань, которую собирали местные правители, причем османские завоеватели не вступали в непосредственные отношения с податным населением. Во второй половине XV века эти области были включены в состав османского государства в качестве обыкновенных провинций» (М.Мейер). И это уже точнейший показатель того, что османские завоевания не тривиальный восточный набег, а фундаментальная имперская работа, на века.

Ну а то, что Османская империя не стала пока (и не скоро станет) государством Запада, должна была продемонстрировать убогая, ущербная имперская экономика. «Если весь мир ограничивал импорт и поощрял экспорт, то османские властители наоборот: они открыли рынок для возможно большего количества готовых изделий. Османские государственные деятели полагали, что благоденствие страны зависит от обилия товаров и их дешевизны на внутреннем рынке. В соответствии с этим Порта поощряла импорт и ограничивала экспорт. Если на внутреннем рынке начинала ощущаться нехватка тех или иных товаров, то их вывоз вообще запрещался. И наоборот, власти не чинили никаких препятствий для ввоза в страну любых иностранных товаров и предоставления иностранным купцам различного рода льгот и привилегий, включая права экстерриториальности. При этом интересы собственного купечества не принимались в расчет. В отличие от приверженцев меркантилизма османские власти не связывали с ними никакие государственные интересы» (Н. Иванов). (Типично имперское надругательство над экономическими законами и презрение к чистым коммерсантам. Кстати, чем-то все это напоминает фритредерские изыскания четвертой Англии.)

Еще одним признаком наступления именно имперского цикла является уход идеологии на вторые позиции, отказ идеологических вождей от руководства обществом и безоговорочная поддержка идеологами чисто политических целей. Например, дервиши, в восточном обществе претендовавшие бы на роль народных вождей, при Мехмеде II играли роль политруков, или комиссаров: «Дервиши толпами сопровождали турецкие войска в их захватнических походах, воодушевляли их на подвиги, разжигали в них фанатизм и ненависть к «гяурам» и сами нередко принимали участие в сражениях» (А.Новичев).

И все-таки еще раз хочется повторить: главный признак имперского цикла это не второстеценность идеологии и не извращенность экономики, а сильнейшая, неукротимая и непобедимая внешняя политика. Мехмед II – один из сильнейших политиков в мировой истории. «За три десятилетия его правления Османское государство значительно расширило свои границы и превратилось в могущественную империю, наводившую страх на всех своих соседей» (М.Мейер).