Третья фаза (789–825, 2 Византия)

 

С начала третьей фазы исчезают с политической арены тираны-преобразователи, наступают более спокойные времена, но одновременно исчезает масштаб деяний. Рассеивается чернота, но ее место занимает серость. Особенно интересно наблюдать это перерождение на примере людей, отметившихся и в той и в другой фазе. Талантливый полководец Ирины евнух Ставракий, разбивший арабов и болгар во второй фазе, в третьей погряз в ссорах с евнухом Аэцием. Сама Ирина потерялась как крупный политический деятель. Жизнь государства с 790 года заполнилась «неестественной борьбой Ирины с сыном и планами соперничающих евнухов» (С. Шестаков).

790-й год, вход в третью фазу, стал годом заговоров. Весной 790 года Ирина раскрывает заговор своего сына с целью устранения ее от власти. Константин VI сажается под домашний арест, его друзья-заговорщики отправлены в ссылку. Ирина объявляет себя полновластной императрицей, принимает клятву верности от фемного войска, «но уже в декабре 790 года, опираясь на фемное войско, молодой Константин VI отстраняет мать от власти. Советники Ирины были удалены, и во главе правительства оказались молодые представители фемной знати. Борьба снова обострилась» (С. Сказкин).

Оговоры, интриги, заговоры стали содержанием 36-летия. Власть постоянно переходила от одной группировки знати к другой. Императоры, сменявшие друг друга, были всего лишь их ставленниками.

Константин отстраняет мать от власти (790–797). Ирина свергает Константина и ослепляет его (797–802). Ирину свергают константинопольские верхи и возводят на престол Никифора I (802–811), Никифор I погибает, возвращаясь из похода против болгар. Патриарх и его группировка ставят сына Никифора Ставракия (811), Ставракий умирает от ран. Патриарх возводит на трон Михаила I Рангаве (811–813), Михаил отрекается от престола под давлением фемной знати. Императором становится Лев V (813–820), Льва V свергает Михаил II Травл (820– 829). За 36 лет семь императоров, даже для третьей фазы многовато. Впрочем, от Хрущева до Горбачева было пять генсеков, не намного меньше.

Было и нечто подобное Политбюро. Например, пять братьев Льва IV, пять кесарей, участвовавших в большинстве заговоров. Быть может, тяга к заговорам объяснялась и относительно мягким наказанием заговорщиков. Так, братья за свои заговоры подвергались достаточно суровым наказаниям, вплоть до ослепления и усечения языка, но казнены не были.

Умные или глупые, волевые или безвольные, деятели третьей фазы всегда люди средних способностей, ведь их главная задача представлять правящий класс, быть не хуже и не лучше, чем любой представитель класса. После «отца нации» – человека-полубога из второй фазы – лидер третьей фазы выглядит серым и блеклым. Константин IV, по Ф. Успенскому, «легкомысленный и слабовольный». Михаил I, по «Истории Византии» С. Сказкина, «безвольный и недалекий придворный Михаил II Травл (Шепелявый) – выслужившийся крестьянин-стратиот, почти неграмотный. На их фоне более мощно выглядят Никифор I и Лев V, но и им трудно равняться с деятелями второй или четвертой фаз. Точно так же, скажем, Елизавета на фоне других императриц третьей фазы (Екатерина I, две Анны) выглядит внушительнее, но значительно уступает в мощи правления и Петру I (вторая фаза), и Екатерине II (четвертая фаза).

Интриги, борьба честолюбий заслоняют государственный интерес, Ирина и ее приспешники «сделали безуспешной экспедицию против сарацин, предпринятую Константином в 797 году. Важно было помешать ему приобрести популярность военною славой» (С. Шестаков). По этой же причине плачевно закончился и поход Константина на болгар в 792 году. Внешняя политика Никифора I была неудачна во многом из-за того, что «фемная знать была настроена против него» (С. Сказкин).

Как подчас трудно отделить политику русских императриц от политики аристократии, а политику генсеков от политики партократии, так и политика обсуждаемых нами императоров неотделима от политики правящего класса. Такая власть – это коллективное творчество. В царствование Никифора I «особенно трудно отделить то, что принадлежит личной инициативе и самостоятельному почину Никифора, от унаследованного из предыдущего времени и обязательного для него, как члена партии, производившей государственный переворот» (Ф. Успенский). То же самое можно сказать и об Ирине. Так, например, окружение заставило ее отказаться от предложения Карла Великого... А ведь следствием брака должно было стать объединение двух империй.

Придя к власти, та или иная группировка начинала грабить страну, одновременно начиналась борьба внутри самой группировки. При Ирине обогащались монастыри, получая подарки, налоговые льготы; при Никифоре I руку в казну запустила константинопольская знать; Михаил I отдал все скопленное Никифором тем же монастырям; при Льве V все забрала фемная иконоборческая знать.

Политическая мощь уходила. «Узкая прослойка придворных подхалимов, евнухов и монахов, проявившая такое упорство и смелость в интригах, оказалась во главе с Ириной совершенно неспособной управлять государством» (С. Сказкин). Поневоле начинаешь задумываться, могло ли такое ослабление политики происходить в разгар имперского ритма. Ослаблялось и внешнее положение Византии – наступление арабов, набеги болгар, недостаток денег на то, чтобы откупиться от тех и других, слабеет войско, хиреет экономика. И все же Византия начала IX века – это настоящая империя. Просто в третьей фазе имперские процессы идут подспудно, скрыто, надо отдохнуть от революционных изменений второй фазы и приготовиться к свершениям четвертой. Отрыв от Европы становится все более существенным, забывается античное, римское прошлое, забываются универсальные тенденции Юстиниана Великого. Но взамен вселенского замаха первого имперского цикла приходит ощущение своей национальной индивидуальности, завершается формирование национальной веры, утверждается единство государства и религии, то самое единство, которое впоследствии унаследует от Византии Русь.

Уже Никифор I выдвинул идею главенства «интересов государства» над всеми остальными. Феофан писал о Никифоре I: «Всецело отрицая Промысел, он утверждал, что ничто не может противостоять державному государю, если только он сумеет воспользоваться находящеюся у него властью». Михаил II Травл вообще запретил споры об иконах, приказав сохранить статус-кво на момент его восшествия на престол. Он написал такой ответ на докладную записку патриарха Никифора с просьбой восстановить иконопочитание: «... Мы же в таком положении нашли церковь и в том и заблагорассудили оставить ее. Посему мы определяем, чтобы никто не дерзал поднимать слово против икон, ни за иконы, и да не будет и слуху – как будто их никогда, не бывало – о соборах Тарасия, Константина и Льва, и да будет соблюдаться глубокое молчание по отношению к иконам».

Не такой ли заговор молчания творился в нашем застое вокруг самых важных вопросов истории, литературы, миропонимания, вокруг ключевых имен национальной культуры? Нам запрещалось говорить и думать о Мандельштаме, Набокове, Пастернаке, Стругацких, о десятках величайших современников и классиков. Вырывались из памяти целые пласты культуры, такие, как русская религиозная философия конца XIX века.

В обществе шло глубокое слияние светского и духовного, политики и религии, что в конечном счете и составило новый общественно-политический уклад – византийское православие. Императоры занимались вопросами религии, патриархами становились светские деятели, выходцы из константинопольской аристократии. Существование в двухполюсном мире напрягало умственные и духовные способности нации. У власти иконоборцы, в подполье иконопочитатели, и наоборот. Одним словом, никто не мог почивать на лаврах, перестать думать, спорить, страдать. Параллельно развивалось светское (иконоборческое) и духовное (иконопочитательское – иконопись) искусство.

На фоне политических интриг, засилья серости в идеологии блистали две личности – идеолог иконопочитания Феодор Студит и идеолог иконоборства Иоанн Грамматик. Иоанн поражал современников «необычными знаниями». «К нему посылали на исправление и собеседование более влиятельных исповедников православия (иконопо-читателей.– Авт.). Литературное и ученое имя, каковое признают за ним и недоброжелатели, было приобретено им в этот ранний период деятельности» (Ф. Успенский). С 814 года Иоанн был настоятелем дворцовой церкви Сергия и Вакха, именно он получил право разбирать личные дела, проводить в жизнь официальную линию, клеймить уклонистов и запутавшихся. В некотором роде официальный идеолог страны.

В авангарде иконопочитателей находился Феодор Студит, игумен Студийского монастыря. «Настоятельные требования правительства, чтобы Феодор не писал и не отсылал своих сочинений к друзьям, не достигали своих целей; даже угрозы телесных наказаний не приводили его в смущение. Своему ближайшему ученику Навкратию он писал раз: «Если император вздумает совершенно лишить меня языка, и тогда я найду способы взывать, окрыляемый духом. Я буду писать всем находящимся в изгнании...я готов взывать даже до последних пределов вселенной» (Ф. Успенский). Остается и нам признать, что в третьей фазе наибольшего успеха добились оппозиционные властям творцы – Солженицын, Галич, Высоцкий...

Далее Никифор I закрывает Студийский монастырь, Феодора ссылают в Малую Азию, братия рассеяна по стране, однако результат прямо противоположен желаемому. «Ученики и почитатели Студита, рассеявшись по разным городам империи и частью переселившиеся в Рим и Южную Италию, сделались глашатаями славы своего учителя и ревностными защитниками православия. Своим гонением на студитов правительство действительно подготовляло в них громадную нравственную силу, которая равномерно распределялась по империи... Своими письмами, речами и беседами он (Феодор.– Авт.) постоянно держал в напряжении партию иконоборцев и поддерживал надежду на лучшее будущее в тех, кто слабел под гнетом преследования» (Ф. Успенский). И все-таки, отдавая симпатии гонимому Феодору, надо помнить, что его иконопочита-ние не могло стать государственной доктриной национальной державы, ибо Феодор признавал главенство римского папы, требовал абсолютной свободы монашества и от государства, и от патриархата, доказывал неоспоримость приоритета духовной власти над светской.

Конец третьей фазы, как и положено, явил углубление кризиса. Последние пять лет фазы шло восстание Фомы Славянина (820–825). Конец восстания положил конец третьей фазе – времени бесконечного спора, бесконечного противостояния, перетягивания каната. Надвигалась четвертая фаза, в которой будет не до споров и противостояний, необходимо будет действовать, закладывать основу будущих вековых устоев. Однако титаны четвертой фазы всегда родом из третьей. «Основатель Аморийской династии Михаил II Травл (820–829.– Авт.) ничем не выдавался из среды обыкновенных военных людей, но в Большом дворце императоров накопилось достаточно культурных преданий, которые легко возобладали над Михаилом II и побудили его дать своему сыну и наследнику престола самое лучшее по тому времени образование, приставив к нему в качестве воспитателя известнейшего ученого и ритора Иоанна Грамматика...» (Ф. Успенский). Речь идет о Феофиле (829–842), будущем императоре, которому суждено было прорезать мглу третьей фазы и увидеть свет четвертой.

«В последний период иконоборческой эпохи народились и подготовились новые люди с новыми задачами... Как произошел перелом и как объяснить появление людей с большой инициативой и с творческим духом среди того общества, которое, казалось, погрузилось в беспробудную спячку и погрязло в невежестве и суевериях, это остается неподдающейся разрешению проблемой» (Ф. Успенский).